Контраст

Белое, словно мел, лицо с хаотичным расположением выступающих тёмных вен под кожей. Черные, словно вороново крыло, спутанные волосы. Пронзительные, глубокие, смотрящие будто прямо в душу глаза, что совсем недавно были светлы и чисты, как небо, теперь отдавали непроглядной тьмой. Яков до боли сжимал набалдашник трости, напряжённо замерев перед Николаем. Тот спокойно сидел у стены на коленях. От шеи, рук и ног к стене тянулись цепи: не слишком короткие, чтобы он мог двигаться, но и не длинные, чтобы он не смог отойти от своего места на большое расстояние. Ради безопасности села. Ради его безопасности. Знал бы Гуро, кого с собой берёт, передумал бы в миг. Но с другой стороны, если бы не подобное "открытие", они и не узнали бы стольких фактов, что скрывал от них начальник полиции. Тяжёлое молчание повисло в воздухе, с каждым вдохом проникая в лёгкие, затрудняя дыхание. Или это от пронизывающего взгляда и изогнутых в полуулыбке бледных, тонких губ? Пугало и завораживало одновременно. - Долго мне тут сидеть, Яков? - Даже голос изменился. Вместо слабого и тихого он эхом отдавался от деревянных стен старого дома, заволакивая своей бархатистостью, обманчивой мягкостью и глубиной, проникая через уши до самого мозга. - Пока не придёшь в себя. - Гуро отдал себе должное. Несмотря на то, что повидал он за свою жизнь многое, то, что сидело перед ним сейчас, откровенно пугало,но он держался молодцом. Нужно здраво мыслить и не давать ему чувствовать страх. - Но я и так в себе, - губы растягиваются в подобие оскала, - это и есть Я, Яков. Настоящий Я. Показалось ли, или Гоголь произнёс его имя с особым смаком?... - Нет. - Откуда тебе знать? Ты знаешь меня всего ничего. - Я знаю тебя достаточно. Иначе не быть мне лучшим следователем. Николай лишь скептично хмыкает в ответ и на мгновение отводит взгляд, что падает на догорающую свечу. Гуро отгоняет от себя мысль, что пламя красиво отражается в чёрных глазах, которые спустя секунду вновь встречаются с его собственными. - Голоден. Одна резкая фраза выбивает воздух из лёгких с тяжёлым, почти болезненным стоном. - Я не могу. - Ты говорил это и ранее. И всё же, я ещё жив и продолжаю сидеть здесь. И ты жив. - Они рано или поздно догадаются. - Они идиоты, которые считают, что это просто дикие звери. Так и будет. Мужчина лишь поджимает губы, большим пальцем, обтянутым дорогой кожей перчатки оглаживая клюв набалдашника. Ему это никогда - и пусть это "никогда" длится уже несколько ночей - не нравилось. Мало им того, что какая-то нечисть убивает молодых девушек, так теперь стали пропадать и другие. По их вине. - Голоден, Яков. Новой жертвой оказался чей-то родственник, что приехал погостить. Что он забыл в лесу в столь поздний час - загадка, да и не особо важно. Не важно ни ему, лежащему на земле с раскрытым ртом, распахнутыми в ужасе глазами и зияющей дырой в шее, ни Николаю, что с видом сытого кота белоснежным платком убирал оставшуюся кровь с губ. Яков, наблюдавший за этим пиршеством от начала до конца, стоял неподалёку, под деревом. Он ненавидел себя за то, что позволяет Гоголю творить подобное, что вообще скрывает данный факт и не сдал его уже при первом же случае. Или что не прикончил собственными руками. От этой мысли он беспомощно усмехался, понимая, что рука на этого загадочного во всех смыслах человека у него никогда не поднимется. И самое ужасное, что если кто прознает, он... - А вот и наши звери! В лесной тиши задорный голос Бинха словно раскат грома: оглушающе бьёт по ушам. Гоголь лишь медленно разворачивается в сторону главы полиции, что постепенно приближался, вытягивая перед собой пистолет. - А вот и десерт! - Вторя интонации Александра, выкрикивает Николай и вскидывает голову с предвкушающим продолжение банкета оскалом. И только он собирался вгрызться в эту глотку, из которой вечно извергались насмешки и нахальные речи, как путь преградил Яков, буквально закрывая мужчину собой. И высвобождая из трости кинжал, направляя в сторону ухмыляющегося Бинха. - Яков Петрович, ради Господа, не заставляйте стрелять в вас и отойдите. - Я попрошу вас о том же, Александр Христофорович. - Вы серьёзно вздумали защищать этого демона?! - Серьёзно? - Раздалось уже тихо за спиной. Недоумение. Яков был уверен, что теперь вместо того чудовища он защищал Николая. Своего Николая. Того, чья аристократичная бледность не нагоняла страха, а светлые, поистине добрые глаза всегда давали надежду на лучшее в этом мире. И даже его частые припадки во время работы и робкий характер очаровывали по-своему. Гуро настроен серьёзно. - Вы ведь не выстрелите. - Не в вас. А в того, кого вы так бессмысленно прикрываете. - Александр взводит курок и наводит дуло пистолета чуть в сторону, целясь прямо в голову Гоголя, в котором теперь будто смешалось две сущности. Глаза был не так темны, но и не были их первоначального цвета. На лице были отголоски испуга, но в большей степени решительность и готовность накинуться и порвать новую жертву на куски за то, что он осмелился наставлять оружие в их сторону. - Считаю до трёх. - Медленно произносит начальник полиции. Блеф. - Отступите, Яков Петрович. - Тихо просит Николай, кладя ладонь на крепкое плечо и побуждая отодвинуться. - И не подумаю, - решительно отрезает Гуро и предупреждающе вскидывает кинжал, когда противник делает ещё шаг вперёд, - разойдёмся мирно. Никто никого не видел, утром мы отправимся обратно в Петербург. - И продолжите скармливать ему людей уже там? Это начинало раздражать. Надоела словесная перепалка, Яков готов был уже как можно быстрее убить его и позволить Николаю растерзать на куски. - Осточертело. Выстрел оглушает, а резкая боль в груди не даёт вдохнуть. Кинжал выпадет из руки, и ноги подкашиваются. Но упасть не даёт Николай, что тут же подхватывает оседающее тело на землю. - Яков Петрович! - Громкий голос, полный ужаса, делает только больнее. Глаза постепенно закрываются, и очередной крик Гоголя, походящий на гневное рычание, новые выстрелы, крики о помощи Александра, звуки разрываемой плоти.....всё это уже словно сквозь толстый слой ваты. Крупицы жизни ещё теплились в ослабшем теле, когда Николай осел перед ним на колени. Весь в крови, с всклокоченными волосами и полными горя и слёз светлыми глазами. - Яков... - голос дрожал, как и руки, что тянулись к огнестрельной ране, желая остановить кровотечение и одновременно опасаясь её касаться, чтобы не сделать больнее. - Ещё жив..надо же, - у самого же голос походил на тихий шелест, - Коля, наклонись, прошу. Гоголь вздрагивает и как-то по-детски всхлипывает. Впервые он назвал его не полным именем. Не медля, он исполняет просьбу, склоняясь над лицом мужчины. А тот слабо улыбается. Белое, как молоко, лицо, что перепачкано чужой кровью. Чёрные, как смола, волосы, которых он касается, с трудом подняв руку, что перехватывают тонкие пальцы, удерживая. Глаза, эти небесно-голубые глаза, полные осознания предстоящей утраты дорогого человека и блестящие от слёз в свете луны. - Я догадывался, что так всё закончится... - Вы не можете так меня оставить! - Пальцы сильнее сжимают слабеющую руку, голос срывается. -....и поэтому не жалею, раз последними увижу твои глаза. Найдя в себе последние силы, Яков наклоняет его голову ещё ниже, чтобы бледными губами коснуться лба Николая. Мужчина уже не слышал, как лес пронзил полный отчаяния и боли крик Гоголя.