Черная лестница

Окно было старым и рассохшимся. Слава повернул шпингалет и с силой рванул на себя ручку-скобу. Облупившаяся фрамуга с треском поддалась, осыпая его прахом из пыли, клея, частиц краски и старого поролона, которым затыкали щели. Слава потянулся вперед: чтобы проделать то же самое со второй рамой, ему пришлось опереться коленом на подоконник. С улицы пахнуло дождем и сырой штукатуркой, огороженный стенами клочок асфальта внизу был похож на тюремный двор, глухой колодец отрезал от большого мира — извне лабиринта кирпичных домов слабо доносился привычный городской шум. Слава глубоко вдохнул. Влажный воздух заполнил легкие, водяная пыль осела на щеках. Подставляя лицо мелкой мороси, задуваемой сквозь оконный проем, он чувствовал себя мутантом из родригесовского "Факультета". — Круть. У меня это получалось только с табуретки, — со смешком произнесли за спиной. Он обернулся. У двери стояла Настя. Или Наташа. Невысокая, темненькая, худая; пухлый рот, вздернутый нос, ямочка на подбородке, россыпь едва заметных прыщей, прикрытая челкой. Ее повело, и она привалилась плечом к косяку, но все равно как-то шатко держалась на ногах. Нет, все-таки Настя, припомнил он, Наташей была та блондинка, которую зацепил Паша, а эта вроде уже болталась здесь, когда Слава подтянулся. Она то ли хихикнула, то ли икнула. — Клево быть таким высоким, как ты, — но говорила ровно, не заплетаясь. Он молча улыбнулся, не решив, надо оно ему или нет. Длинные волосы, оверсайз-толстовка — вряд ли что-то существенное под; узкие джинсы, голые ступни: ярко-розовый педикюр и грязные подошвы — недавняя домашняя девочка из хорошей семьи: сняла уличную обувь в этой помойке. — И часто ты тут... открываешь окна? — спросил он больше для проформы. Будь она чье-то постоянное, он бы ее видел больше одного раза, хотя бы мельком. — Сегодня, — не в кассу ответила она и кивнула куда-то назад. — В спальне. Настя сделала несколько шагов к нему и, привскочив, шлепнулась задницей на усыпанный крошками и огуречной шелухой стол у окна. Поболтала босыми ногами. — Здесь есть спальня? Квартира Дэна представлялась Славе таким же бессистемным пространством из комнат, окон, дверей, коридоров, как цепочка связанных между собой питерских проходных дворов, которой сюда приходилось добираться. — Она сейчас занята, — Настя прищурилась — по задумке, должно быть, кокетливо — и шмыгнула носом. Отвечать мимо вопросов явно было ее фишкой. Собственно говоря, почему бы и нет, кисло подумал Слава. Хлопнула входная дверь — вернулся с бухлом Андрей. Проходя мимо кухни, он заметил Славу на просвет и сунулся в проход, звякая бутылками в пакете. — Славяяяян!.. — но тут же заметил сидящую на столе Настю и отступил обратно, подмигнув: понял, братан, не мешаю. Слава поймал себя на том, что ничего против его появления на кухне не имел и не остановил больше по инерции. Ор и ржач из большой комнаты на секунду усилились и снова стали тише. Кто-то гуртом вывалился оттуда — в темноте коридора Слава не разглядел кто — и высыпал на лестничную площадку. Гулкая акустика подъезда расслоила и исказила голоса. Он прислушался, но компания уже спустилась вниз. Зато даже через длинный коридор было слышно, как Дэн в гостиной что-то затирает на умняке. Слава выглянул вниз, во двор, — с бесцельным любопытством ожидая, когда ушедшие появятся на ступенях подъезда. — Здесь еще черная лестница есть. Настя вытянула правую ногу и коснулась его голени, привлекая внимание, ткнулась пальцами с розовым лаком в колено и провела вверх до бедра. Ткань джинсов поползла вслед за ее стопой и неудобно натянулась. Если бы на нем сейчас были шорты, эффект был бы другим, отстраненно подумал он, но так тоже было ничего. — Черная-черная лестница? — усмехнулся он. — За которой черная-черная дверь? Шутка была так себе, но Настя улыбнулась. Улыбка у нее была хорошая: широкая, без жеманства — как он любил. Собственно, почему бы нет, снова подумал он и едва с себя не проиграл: скажи ему кто-то в семнадцать, или в двадцать, да что там — еще лет пять назад, что, оказавшись рядом с не-против-чикой, он будет ощущать только ленивое почему бы нет, вряд ли б поверил. Хуйня. Просто усталость и отходняк, списал он. Надо было завязывать гудеть: который уже день пошел — третий? Надо хотя бы проспаться. — Сразу видно, ты не жил в коммуналках старых домов, — сказала Настя и спрыгнула со стола. — Сейчас покажу. Она пересекла кухню по диагонали, пройдя мимо плиты и разделочного стола. В дальнем углу за выцветшей занавеской — он принимал это за отгороженный тряпкой чулан — и правда обнаружилась широкая дверь. Настя приглашающе мотнула головой, и он подошел. Замка не было, Слава нажал ручку и заглянул внутрь, но вместо выхода на лестницу черного хода увидел еще одну дверь: более массивную, закрытую на огромный — длиной с его предплечье — ржавый крюк. — Хуясе, — присвистнул он. Щелкнул выключатель. Войдя за ним следом, Настя прикрыла первую дверь. Они оказались в нешироком, но достаточно вместительном для них обоих простенке. Тусклая лампа свисала на проводе у самой головы. Пахло гуталином, стоптанной обувью, машинным маслом, пронафталиненным барахлом и чем-то сладковато-старушачьим — так пахнет на блошиных рынках и дачных чердаках. С одной стороны проема действительно громоздились одна над другой полки с каким-то ненужным стаффом: дерматиновые чемоданы с уголками, набитые ветошью узлы, вездесущие трехлитровые банки... Это было самое чудное место из тех, что он видел в последнее время. Он потрогал шершавый крюк. — Там точно не Нарния? Настя икающе захихикала и прижалась к нему всем телом. Темная макушка с неровным пробором оказалась под подбородком. Он привычно сунул руку Насте под толстовку, провел по гладкой коже, подвинул к себе, приобнимая — пальцы царапнула застежка лифака. Долго ковыряться не пришлось — небольшая грудь легла в ладонь. Настя очень знакомо, полубеззвучно охнула. Он сжал и потискал — она задышала чаще. Член в штанах функционировал как надо — не подвел, но в целом что-то было не ок. То ли мусорный запах, то ли тускло-желтый свет, то ли теснота делали возбуждение блеклым, словно оно было только отголоском желания. — Ты... учишься где-то? — на всякий случай спросил он, глупая формальность: что ей стоило соврать. — Ты как в "Пятерочке" на кассе, — снова засмеялась Настя. — Я даже успела закончить. В этом году. Без паспорта не поверишь? Ответ был двусмысленным, но сбивало не это, а что-то другое. Толстые нарисованные брови? Вялые щеки? Так-то плевать, не роляет. Настя задрала голову, и ему пришлось слегка присесть, согнув ноги в коленях, и наклонить голову, чтобы она влажно тронула его рот губами. Вкус у поцелуя был винно-кислым, вяжущим, Слава скользнул языком внутрь и она обвила руками его шею. Стандартный алгоритм, отработанный до автоматизма. Погнали: руки по спине вверх, потом вниз, стиснуть задницу, вернуться к груди. Если все работает, не лезь, — первое правило сисадмина. Со слабо растущим раздражением оно справиться не помогало. Присунуть хотелось, очень — спустить по-быстрому, без заморочек, сантиментов и мозговыноса, которыми он был уже сыт по горло. Но что-то мешало расслабиться и отключить мозг. Настя вскинула колено к его бедру, поставив ногу на одну из полок, он машинально огладил ее ляжку, расстегнул пуговицу джинсов, втиснул руку за пояс. Желание было каким-то механическим, неадреналиновым. Присунуть хотелось, пытался нащупать он, но как-то совсем в отрыве от Насти. Словно стояк был отдельно — а она отдельно. В заученности ее движений и его ответов было что-то от схватки увидевшего код матрицы Нео с агентом Смитом. Скучно. Резинок у Славы с собой не было, и он прикинул, как поживее раскрутить Настю на минет: уговоры давались ему через силу, а молча толкать вниз он так и не научился — это было как-то по-скотски. Но и мысль об отсосе вызывала двойственную реакцию. Член с готовностью дернулся, а лицо скривилось. Слава легко представил, как заправляет ей в горло, но картинка в деталях ему не нравилась. Он любил орал, но видеть Настин взгляд снизу, придерживать ее затылок, стягивать в кулаке волосы ему совсем не улыбалось. Что-то было не так. — Слушай, — сказал он, отодвинувшись, насколько позволяло место. — А я тебе вообще нравлюсь? — Слав, ты чего? — хлопнув ресницами, посмотрела на него Настя. Она почти не запыхалась. Повела коленом, потерлась о него внутренней стороной бедра. — Ты чего? Он кивнул, как дурак, — не получив ответа, — и снова притянул ее к себе. В конце концов он мог просто привалиться к стене и закрыть глаза. Настя потянулась к его ремню, повозилась с пряжкой и уже вытащила из петель пуговицу, когда в кармане у Славы неожиданно громко пиликнуло оповещение — он вздрогнул и отодвинулся. Неловко нашарил трубку, выудил наружу и мазнул большим пальцем по экрану. Номер был незнакомый. — Погоди, — остановил он продолжившую расстегивать ему ширинку Настю. — Это... важно. Я тут... кое-чего ждал как раз. — Доставка, что ли? — шмыгнула она носом и отпустила его ремень. — Ага... — отозвался Слава и тут же помотал головой. — Нет. Он открыл сообщение: "пппр права празднуетшь?" — и хмыкнул: режим Т9 рулил, кто-то на том конце был сильно не в ладах с мелкой моторикой. — Что там? Слава неопределенно качнул головой, не собираясь вдаваться в объяснения, поднял на нее глаза и вдруг отчетливо осознал, что, несмотря на не опавший еще стояк, возвращаться к процессу не сильно тянет. Это было тупо и даже слегка пугающе: бля — он охотнее закончил бы дело правой рукой, чем трахнул живую бабу в нормальной кондиции. Существенный повод для рефлексии, но факт оставался фактом. С противоестественным облегчением он помахал светящимся экраном перед ее лицом, не находя годной отмазки. Врать напрямую он не особенно умел. — Да тут бро пишет... Должен подтянуться. Чтобы не путаться дальше, Слава набрал в поле ответа первое, что пришло в голову: "Ты где?" Он проебал в своей жизни кучу телефонов с симками, и с сохранением и восстановлением контактов не заморачивался, но левым чувакам своего номера вроде не давал, так что это был кто-то из своих. Слава очень надеялся, что неопознанный чувак не отрубится и ответит быстро — Настя ждала, а внятных причин грубо выставить ее за дверь у него не было. Он не отшил ее сразу, а она не сделала ничего, что бы он не позволил сам. Чувак не подвел и отбомбился сразу: "Под твоим балконом бля". "Мужик, я у Дэна, бери такси и подгребай", — щедро предложил Слава хуйпойми кому в надежде, что это и правда мужик, а не перебравшая школьница, пробившая где-то его номер. Для парней был бы неплохой подгон, конечно, но практического толку с таких обычно мало, а вот риски... — Что за бро? — скучающе поинтересовалась Настя. Плохо скрытое недовольство в ее голосе читалось хорошо. — Разве твои не все здесь? — Да так. Один тут. Слушай... — он оторвался от экрана и потер лоб и глаза пальцами. Несколько секунд он всерьез думал затереть что-нибудь про ноунейма, которого надо срочно встретить и прочую такую лабуду, но потом плюнул: — Я чот, знаешь... переоценил себя, наверно... перегнул за эти дни. — Чего? — не сразу поняла Настя. Потом шмыгнула носом и выразительно посмотрела на его ширинку. — Но все же было в норме... Он развел руками — больше перед собой, чем перед ней. Хуйня — да и только. Что стоило поюзать: она не против и не урод. — Охуеть, — отступила Настя, уперев руки в бока. — То есть мы слишком торопим события, проблема не в тебе, а во мне, вот это все? Слава усмехнулся. Возбуждение спадало — так же быстро, как появилось, не оставляя даже ноющей ломоты в теле. — Вот от тебя вообще не ждала, — Настя покачала головой. — Систер была в гримерке у Мирона. Вот там были сомнения. Сказала, ебется он так себе, но хотя бы это делает. Слава заржал, так что колени подломило — ему пришлось ухватиться рукой за полку с банками, и они слабо звякнули. Словно в тон им дважды пиликнул и замолк телефон. — У вас соревнование там, что ли? Ну так и ты скажи, дело-то такое, кто ж проверит... — отсмеявшись, сказал он. — Слушай, а хочешь селфи? Прямо тут? — раз уж у него сегодня был день благотворительности. — Кинешь систер в личку. У нее-то наверняка пруфов нет. В открытый только не выкладывай. Безымянный настойчивый бро опять отдолбился эсэмэской. Настя презрительно фыркнула, завела руки за спину застегнуть лифак и оправила одежду. — Обойдусь. Спасибо. Она даже не хлопнула дверью. Слава вытянулся, стукнувшись затылком о полку и прислушался к себе: острой потребности в дрочке не ощущалось. Снова тренькнуло оповещение. Он провел пальцем по дисплею, "облачка" реплик шли друг за другом: "или нахуй со свой шобдлц" "я тобой поговорить хотел" "хотя нахуй" "забей". Слава приподнял бровь. Наполовину ввел: "сорян, чувак, ты вообще кто?", но с той стороны прилетело очередью: "мне хлв" "хуево" "сдохну" Слава плюнул, удалил набранную строчку, быстро отписал без знаков: "Эй эй бро полегче я тут" и набрал номер. Трубку никто не снял. Что за хуйня? "Сориентируй где ты? улица дом что там хотя бы рядом? машину тебе подгоню". Он подождал ответа минуты две, потом еще раз нажал на вызов — с тем же результатом. На другом конце линии заглохли. Знать бы, кто там, — может, передознулся и уже скорянку надо. Слава покусал губу. Все это могло оказаться чьим-то угашенным розыгрышем, хотя для розыгрыша было слишком тупо. Больше было похоже, что кто-то парой цифр промахнулся в угаре. Андрюха, Ваня, Паша, Дима, Витек, перебирал Слава, все вроде были здесь. Он не обязан был заморачиваться с каким-то левым придурком. Чувак перебрал, чувак психанул, наверняка ничего серьезного. Все равно, узнать, кто писал, он не может. Хотя стоп. Дэн — вдруг щелкнуло в голове. У Дэна в телефоне забиты контакты всей питерской тусы. Если это был кто-то из своих — он стопудово найдется в его книжке. Слава застегнул ремень и снова фыркнул: кто бы знал, что он будет благодарен обдолбавшемуся дебилоиду, который помешал ему трахнуть бабу. Дэн нашелся в самом углу комнаты мирно базарящим с Антоном. Он размеренно и послушно кивал головой, при этом явно не соглашаясь ни с одним словом. Слава тронул его за плечо. — Дай телефон, — попросил он, но Дэн среагировал только на вторую попытку достучаться. Поднял голову и непонимающе уставился на Славу. — Телефон твой нужен, номер один пробить. Дэн кивнул ему, поднялся со стула и порылся в кармане. — Держи. — Спасибо, я сейчас. Краем глаза он успел отметить, как с дивана на него обиженно зыркнула Настя. Но ее уже облапал Витек, и Славина совесть могла быть совершенно спокойна. Он открыл записную и, сверившись со своим экраном, последовательно ввел цифры. Совпадение выскочило уже после седьмой, но он зачем-то ввел все до последней и оторопело уставился на высветившееся имя. — Что за хуйня? — вырвалось у него вслух. Дэн заглянул ему через плечо и с внезапной для своего транса прытью выдернул трубку из его руки. — Эй, эй, Слав! Ты чего? Зачем это? — почти испуганно прошептал он и быстро оттащил от стола к открытому окну. — Брось. Не надо. — Чего не надо? — попытался отмахнуться от него Слава, но Дэн крепко стиснул его плечо. — Да не собирался я ничего... — Не трогай его, — он отвернулся от резко загоготавшей над чем-то компании. "Йеее бой!" — выкрикнул кто-то, наверно, Витек, и все заорали еще сильнее. Слава улыбнулся за компанию и отсалютовал двумя пальцами. Дэн смотрел на него с упреком. — Хватит с него своих демонов, твоих твиттов, диссов и всех подъебов, чтобы еще звонить. Я его знаю немного лучше тебя, ему сейчас хуево. Я в курсе, едва не ляпнул Слава. — Да пусти ты, — сказал он, но Дэн его не выпустил. — Не собирался я ему звонить, я что — ебнутый? Дэн смотрел на него так, что ответ был очевиден. Слава закатил глаза, а потом рассмеялся. Чуть присел, чтобы Дэн мог заглянуть ему в глаза. — Ну? Я абсолютно адекватен, — терпеливо подождал Слава, изо всех сил стараясь не расколоться, пока тот всерьез всматривался в его зрачки своими окосевшими зенками. — Мне вообще был нужен другой номер, этот выпал случайно. — Ноосфера, — без капли веры предположил Дэн. Слава утвердительно развел руками: не иначе. — Я его вообще не трогал, — хмыкнул он, и Дэн, догнав только через секунду, сбросил наконец звериную серьезность и тоже прыснул. Оказавшись на кухне, Слава опять подошел к открытому окну. Дождь, похоже, прекратился, но влага висела в воздухе, ветра со двора совсем не чувствовалось, дышать было трудно так же, как и в комнате. Он в раздумье повертел телефон в пальцах. Зачем-то снова открыл переписку, прокрутил к началу и обратно. В отношении Мирона не приходилось опасаться передоза или чего-то такого — на него это было непохоже. Ну накрыло, бывает: сорвался, написал, прочухался, охуел, стер, отрефлексировал — до стадии отрезвления, а, значит, и кроющего мучительного стыда — Слава не сдержал усмешки со злорадной нотой — было еще далеко. В том, что Мирон не ошибся адресатом и писал именно ему, равно как и в том, что у Окси в телефоне мог оказаться его номер, Слава почему-то не сомневался. Он снял блокировку и ненадолго завис над полем записи. "Ну и где ты?" — напечатал он. И, поколебавшись, все же следом закинул: "Ты в порядке?" Хотелось проверить ощущение — ни на чем не основанную уверенность, что Мирон точно отзовется. Секунд через двадцать прилетел ответ: "в такси". Слава подождал, но на второй вопрос не пришло ничего. Драма квин, блядь, чертыхнулся он и закатил глаза. Подождал и снова набрал: "Все еще хочешь поговорить?" Минута прошла. Экран оставался черным. Ну и нахуй тогда, чуть вслух не произнес Слава, но вместо того чтобы запихнуть трубку в карман, в который раз промотал беседу. Вздохнул. "Я планирую выползать к Лиговке дворами. Если ты рядом, тормозни у Обводного, я подгребу". Предчувствие замолчало, Слава прислушался и ничего не ощутил: Мирон мог согласиться, а мог и проигнорить. Да и срать, решил Слава, и тут же пришел дабл: "выходи" "я недалеко". Парни в комнате заорали, кто-то громко позвал его — вроде Андрей. Входная дверь опять хлопнула, в коридоре послышалась какая-то возня — то ли вернулись недавние ренегаты, то ли пришло новое пополнение. Он выглянул во двор: у подъезда курили Саша с Ваней. Объясняться ни с кем не хотелось. Он отвернулся и вдруг наткнулся взглядом на задернутую шторкой черную лестницу. Поддавшись странному порыву, быстро пересек кухню, открыл первую дверь и юркнул внутрь. Заповедь "уходя, гасите свет" в прошлый раз он проигнорил, потому что на видном месте выключателя не обнаружил, а шарить между грязными полками было противно, и теперь нужный ему крюк вслепую нашаривать не пришлось. Слава аккуратно потянул его вверх в ожидании громкого лязга, но крюк поддался тихо и без особых усилий: возможно, жильцы выходили на площадку курить. Он осторожно прикрыл за собой дверь. Неширокая лестничная клетка оказалась грязной и душной. Выщербленные ступени были ограничены шаткими перилами с отбитыми кусками деревяшки, масляная краска свисала со стен живописными клочьями, а побелка порошком усыпала пол. Однако, вопреки названию, на черной лестнице было относительно светло — достаточно, чтобы не переломать себе ноги и не свалиться в пролет: узкие окна с разбитыми стеклами выходили в глухой простенок между двумя домами — не больше двух метров шириной. Слава спустился на один этаж, потом еще ниже. Он был уверен, что подъездная дверь будет закрыта и уже прикидывал, как попробует выбить ее плечом или выбраться из окна. На подоконнике между первым и вторым этажом он увидел свернутый рулоном матрас, на полу — сплюснутый алюминиевый чайник и стопку газет — не настолько старых, чтобы не предположить недавних посетителей, а выход оказался незапертым — только плотно притиснутым снаружи большим булыжником. Со скрежетом камня по асфальту дверь отворилась, выпуская Славу в еще более стремное пространство. По обе стороны от него вверх уходили потемневшие кирпичные стены без окон и отделки: с одной стороны этажа на четыре, с другой — пониже. За спиной оставался торец дома Дэна, в тесном просвете впереди виднелась арка с мусорным бачком. Он поднял голову: серый лоскут неба в неправильном четырехугольнике был расчерчен линиями проводов. Для того чтобы сообразить, как этот двор-недомерок соединяется с остальным лабиринтом, ему хватило нескольких минут, обогнув дом Дэна, он вернулся назад через соседние колодцы и вышел к нужному сквозному проходу. Темная "распашонка" с двумя рукавами-арками — налево — маленький квадратный с одним подъездом — большой многогранник со стеклянными шахтами лифтов. В тишине шаги гулко отскакивали от стен. Дворы были жуткие, если задуматься, но Слава любил здесь ходить. Странная пустота и оставленность в трех шагах от пышущей жизнью Лиговки делали это место похожим на портал в нехороший параллельный мир. Магическая, блядь, Британия, хмыкнул он. — Ебаная Нарния, — произнес он вслух, чтобы услышать, как будет звучать в акустике замкнутого двора его голос. — Эй, — вдруг негромко окликнули сзади, заставив резко обернуться. Под козырьком подъезда на бетонных ступеньках у двери, привалившись затылком к столбику перил, сидел Мирон. — Ебать, — выдохнул Слава. — Напугал. Мирон молчал. Смотрел мимо него, в какую-то точку на крыше, Слава даже машинально бросил взгляд наверх — хоть и понимал, что ничего примечательного не увидит. Так и было. Он медленно подошел ближе. Перебрал в голове несколько фраз о том, что уговор был про Обводный, и что вообще за хуйня с эсэмэс, и, собственно, о чем им базарить, тем более сейчас, но вместо них спросил: — И давно ты здесь? Мирон неопределенно повел плечом. Выглядел он так себе. Узнаваемые круги под глазами — только не темные, сужающие веки в воспаленные щелки, как обычно бывало у Славы, а впалые ямы, из которых глаза болезненно выпирали вперед и казались непропорционально огромными на нешироком лице; треснутые и искусанные сухие губы; ввалившиеся щеки, обтянутые слишком бледной кожей скулы. Только когда Мирон поднял руку и приложился к горлышку, Слава заметил у него засунутую в коричневый пакет бутылку. Мирон глотнул жадно, несколько раз, — кадык поршнем подскакивал к гортани и опадал — потом поставил ее на ступеньку рядом с собой, морщась от выхлопа, и вытер рот тыльной стороной ладони. Слава склонился, опираясь ладонью о перила. В тени козырька зрачки у Мирона казались расширенными — по-хорошему стоило выяснить, играла ли полутьма в этом хоть какую-то роль: стало бы понятно, как давно он закидывался. На секунду Слава даже приподнял руку, чтобы вздернуть его за подбородок к свету, но потом остановился. Словно угадав его порыв, Мирон вдруг повернул к нему лицо и посмотрел цепким и ждущим взглядом. Слава улыбнулся — против воли и сам не зная чему — и отвел глаза. — Думаешь, это хорошая идея? — кивнул он на бутылку. — Ничего не будет. — Вот именно, — хмыкнул Слава. — Потому и спрашиваю. Зачем тогда? — Пить хотел, — ответил Мирон. — А, — равнодушно бросил Слава. Он оторвал руку от перил и отошел, чтобы осмотреться. Этот двор был просторнее предыдущего с одним подъездом и даже ухоженнее — стеклопакеты в окнах, подновленная краска, свежие железные двери, латунные таблички офисов: дом с аркой был последним в проходе, его фасад выходил на улицу, — но без правильной, квадратной формы выглядел уродливым и даже более тесным, чем тот, маленький. Славе здесь не нравилось. — А поговорить о чем хотел? — лениво произнес он. Все это время Окси продолжал прицельно пялиться на него. Слава вздохнул и повернулся к нему. — Сядь, — попросил Мирон, хлопнув рукой по бетону рядом с собой. — Нет. Лицо Окси стало одновременно злым и беспомощным. — И тебе советую подняться, — добавил Слава. Он кивнул на лестницу. — Грязно. И мокро. — Странно, что именно тебя это смущает, — деревянным голосом сказал Мирон. Слава осклабился. — И верно, — он расплылся в широкой ухмылке. — Странно. Потом рассмеялся: дробно, наплывами — неприятно. Никто не любил, даже Замай, когда он так ржал. — Подойди, что ли, ближе тогда, — сказал Мирон. — Что орать, как в деревне? Акустика. Слава оборвал себя. Отголоски смеха рассыпались по двору, отскакивая от стен. Акустика в колодцах действительно была хороша. Он задрал голову. Открытых окон не было, за стеклами никто не торчал, но это не значило, что внутри не слышно каждое сказанное ими слово. Стоило кому-то в теме выглянуть и узнать их — и копилка Лайфа или любой другой помойки пополнится новым видео. Он вернулся обратно к лестнице, шагнул на первую ступеньку, поставив правую ногу на две выше и облокотился на перила, нависая над Окси. Тот не пошевелился, истуканом застыв у его колена, скованное напряжение ощущалось в воздухе. Из-под задницы у Мирона торчал сложенный полиэтиленовый пакет — и в этом был весь он. Слава хмыкнул и заговорил, выплевывая слова в китайскую железную дверь поверх его головы: — Нам нечего обсуждать, бро. Мы друг другу не интересны, мы друг друга не поймем, — получилось слишком поспешно, быстрее, чем стоило, отчего стало противно с первой же фразы. Это "мы" было уступкой сраной вежливости, он считывал Окси на раз-два, это было несложно, и его блядская жалость — последнее, что могло бы Окси сейчас помочь; припереться сюда, к нему, было одним из типично его, высосанных из советов психоаналитика и статей The Psychologist, тупых решений. — Ты всерьез загоняешься по этому всему, а я, блядь, не доктор, чтобы тебя лечить. Мне нечего тебе сказать, кроме того, что уже сказано, и я реально не знаю, чего ты ждешь, — а, значит, в любом случае, ты ждешь напрасно. — Точно не знаешь? — вклинился Мирон и посмотрел на него. Слава не ответил на его взгляд. — Для тебя важна вся эта возня, вся эта хуйня... — небрежно растягивая слова, притормозил темп Слава, — ну так наслаждайся, намой на волне говна еще бабла — ты же знаешь как. Что случилось, кроме хайпа? Пробили гордость? Заштопай и заживет до свадьбы: твои девочки тебе отлижут, твои мальчики тебе отсосут. От меня-то что надо? — Нормально, — сказал Мирон. — Битов только не хватает. И рифмовка отстой. Слава хмыкнул. Он отстранился, убрал стопу с высокой ступени и поднялся, чтобы стоять обеими ногами на одном уровне. — А для тебя, значит, это все не важно? — уточнил Мирон. Слава закатил глаза, вскинул руки к макушке, зарываясь пальцами в волосы. Потянулся. Покачал обескураженно головой. — Даже не знаю, что тебе сказать, братан. Лицо Мирона было похоже на физиономию человека с зубной болью: стиснутые челюсти, воспаленные от бессонницы глаза, неестественный излом губ. — Тебе нечего мне сказать, — подводящим итог тоном констатировал он. Слава кивнул: — Я не смогу тебя понять... — Слава помотал головой, — я тебе не интересен... — Слава развел руками, — но ты сюда пришел, — завершил Окси. Слава шумно вздохнул. — Да-а! — подтвердил он. Голос эхом отозвался по всем кривым углам двора. — Да, блядь. Я пришел. Сделай из этого приятные для себя выводы. Окси втянул воздух носом. — Потише можешь? — сквозь зубы попросил он. — В затылок отдает. Непритворность его мигрени отрезвила Славу. Он осадил внутреннее раздражение, примирительно поднял и опустил руки. По козырьку застучало: из бестелесной влаги в воздухе снова материализовались капли. Одна из них шлепнула Славу по тыльной стороне ладони и протекла между суставами. Мирон поморщился и сдавил костяшками пальцев виски, потянулся к бутылке, глотнул и со стуком поставил ее обратно на бетон. А потом вдруг сдвинулся вперед к краю ступеньки, спустил ноги ниже и ткнулся лбом вместо своих ладоней — как Слава ожидал — ему чуть выше кармана. Слава не дернулся, даже не удивился, только по инерции отвел руку немного назад. Мирон обхватил его бедро, как опору, зацепился пальцами за джинсу с внутренней стороны, другой придерживаясь за его колено. Слава опустил взгляд: на макушке Окси прилично отросла темная щетина. На уровне запястья оказалась впадина под затылком, Слава мог положить руку ему на плечо, но не стал — жест был бы до зубовного скрежета пошлым. Мирон притерся лбом, повернул голову набок, так что стала заметна единица и верхний хвостик от семерки на шее. Слава мысленно обвел пальцем все четыре цифры. — Ну раз уж я взялся тебя трогать, — самоедски процедил Мирон, растравляя свои царапины сильнее. — Покажешь потом на кукле? Слава наклонил голову, разглядывая его сверху. — А ты ведь слушал этот трек, да? — почти ласково спросил он. Ответ был не нужен. Слава презрительно фыркнул. — Еще пишут, что я был очень не против, читал? — сказал он. — Не утешило? Я нигде не возбухал, между прочим. И часть сети называет меня терпилой, потому что я тебе не вмазал и даже не отпихнул ни разу. — Почему, кстати? — поднял голову Мирон. — Угадай. — Брезгуешь меня трогать? — Где? — глумливо рассмеялся Слава. — Там? — А хули нет-то? — зло и пьяно сощурился Мирон. Он отпустил его бедро, медленно провел другой рукой от колена вверх и положил ладонь Славе на ширинку, выжидательно и провоцирующе глядя в упор. — Ну, — глухо сказал он. — Ударь меня. Слава улыбнулся, и Мирон убрал руку и опустил глаза. Слава спустился с крыльца. Дождь усилился, капли щелкнули по носу, по щекам, пробежали по шее. Он расправил плечи, подставил дождю лицо. Потом развернулся в сторону Окси: — Поднимайся! — Тот непонимающе поморгал покрасневшими веками. — Или ты предлагаешь уебать тебе с ноги? Мирон встал, покачнувшись. Медленно, пошагово преодолел ступени. Не дожидаясь его, Слава повернулся и двинулся по двору в обратном направлении. Мирон держался сзади, не сильно отставал, не спрашивал, не протестовал и притормозил только внутри арки простенка, ведущего к черному ходу, у мусорного бака: — Куда мы? — негромко бросил в спину. Не дойдя нескольких шагов до двери, Слава остановился от его оклика. Подумал. Потом вернулся назад. Толкнул его к кирпичной стене: несильно, но рядом с ним — все равно что под ним — Окси казался мельче и более тощим, а еще не совсем твердо стоял на ногах, и потому потерял равновесие, хорошо, что не затылком приложился. Однако страха в его лице не читалось, равно как и возражений. Слава прижал его шею предплечьем, наклонившись, припечатал ртом в рот и коротко вылизал, чтоб было с языком и грязно. То, что Окси открыл рот и позволил ему, как-то недобро тронуло, и, прежде чем оторваться, Слава намеренно прикусил ему губу — до крови и, видимо, боли, потому что тело под ним выгнуло. От мусорки нестерпимо несло. Слава отстранился и сплюнул на асфальт подкрашенную алым слюну. Окси ничего ему не сказал. — Наш первый поцелуй пах помойкой и мочой... — кривляясь, задекламировал Слава. — У принцессы под матрасом не горох — и чо? — Запиши, а то забудешь. — Дарю, — дурашливо рассмеялся он. Когда он обернулся у подъезда, Мирон вытирал кровь с губ подвернутым к локтю рукавом. — Сюда. Слава оттолкнул ногой в сторону булыжник, приглашающе кивнул внутрь и придержал дверь. До последнего не верилось, что Окси сделает хотя бы шаг в его сторону. Войдя, тот поежился и потер себя за плечи, оглядываясь вокруг. На нем была только промокшая рубашка, колесо сансары на кисти смотрелось издевкой. На штанах сзади осталось то ли грязное, то ли влажное пятно. А Славина куртка висела на крючке в прихожей там, наверху. И под толстовкой у него была только несвежая майка. Под ногами хрустнула крошка осыпавшейся штукатурки. Окси, пошатываясь, осматривался: поднялся выше на этаж, спустился на узкую площадку между пролетами, выглянул в окно, даже тронул бомж-матрас на подоконнике. Слава стоял на одном месте, у лестницы — там, где перила закручивались улиткой, — сунув руки глубоко в карманы и перекатываясь с пятки на носок. — Это дом Дэна? — догадался Мирон. — С черного хода? — Был тут? Мирон помотал головой. Он наконец прекратил слоняться, как сомнамбула, и замер на середине спуска, дыша тяжело, как простуженный. В тишине скрип побелки под подошвами вызывал такую же реакцию, как скрежет железа по стеклу. — Ну, — не выдержав, подстегнул Слава, хотя собирался ждать. Он отрешенно заметил, что бухло Окси с собой не принес: может, забыл, может, вылакал все, пока сидел на крыльце. Но они и не пьют из одной бутылки, хмыкнул Слава про себя. Мысли крутились по замкнутому кругу, время от времени ему представлялось, что местные бомжи обязательно появятся здесь с минуты на минуту или что откроется дверь в квартиру Дэна и кто-то начнет его искать, во рту пересохло, хотелось залить в себя хоть что-нибудь, руки дрожали. Он не был уверен ни в чем, даже когда Мирон ступил вниз. Тот спустился к нему, оказавшись совсем близко, вплотную, смотрел не мимо — но и не в лицо, не поднимал глаз, словно адресуя посыл не напрямую: так смотрят, обращаясь к ребенку, не разговаривающие между собой родители: "Вася, передай отцу, что обед на плите". — Прямо здесь? — сипло спросил. У Славы на языке вертелась тысяча и одна хлесткая шутка по поводу соответствия места моменту — и все они унижали его самого, но кому это объяснишь, и он ни одной не выдал. — Что не так? — только ухмыльнулся. — Охуенно же. Окси уцепился за его толстовку — одной рукой, потом другой, Славе показалось: для устойчивости, но потом Мирон задрал ее край, потянул вверх майку и коснулся его голой кожи ладонями. Руки у него были ледяные, Славу передернуло до сбоя дыхания, как от нашатыря, по хребту пробежали мурашки. Он ничего не мог сказать, потому что связки парализовало. На загаженный пол Мирон опускался, как сраный рыцарь перед дамой: согнул одно колено и только потом поставил второе рядом. Поднял взгляд. — Не трогай только, — попросил. — Не люблю, когда меня трогают. Слава безголосо кивнул, откидываясь поясницей к шатающейся перильной опоре. Своего немого обещания он, конечно, не сдержал сразу и трогал: и руки, расстегивающие его ремень, — в неуклюжей попытке помощи, и костлявое жесткое плечо под мокрой рубашкой — сначала через ткань, а затем залезая ладонью за воротник, и татуху на шее, и выступы позвонков, и линию подбородка — большим пальцем, ласкающе, пока придерживал голову под нужным углом. — Люди не верят даже словам, а ты поверил молчанию, — издеваясь больше над собой, сказал он. Окси медленно, почти сонно вскинул ресницы и снова опустил, и где-то глубоко под ребрами лопнула и растеклась ампула с чем-то ядовито-сладким. Мирон давился — когда Слава забывался и слишком сильно загонял — и долго откашливался, но безотказно брал снова. — Дыши носом, иначе блеванешь, — посоветовал в одну из технических заминок Слава. — Тебе лучше знать, — хрипло отозвался Мирон. Слава не помнил, как развернул его спиной к перилам, это было лучше, чем наоборот, но хуже, чем если бы они оказались у стены — тогда, засаживая, Слава мог бы обнимать его лицо обеими ладонями, а сейчас, вывернув кисть одной руки, он упирался в стойку перильной решетки, чтобы затылок Окси ложился ему на запястье, а не долбился о чугунный прут. В полутьме Слава видел графичный абрис: изогнутые линии скул, грубые штрихи носогубных складок, полукружия век, угловатый контур черепа. Он вытащил из горла и толкнулся в щеку — хотелось увидеть, как очертание его хуя исказит эту гравюрную красивость, — и погладил выпуклость снаружи, стер с ресниц проступившие слезы. Джинсы сползли к икрам, потеплевшая ладонь Мирона лежала на сгибе колена — где-то на периферии ощущений это было легко и щекотно, второй рукой он обхватывал член у рта и то ли помогал Славе быстрее кончить, то ли мешал ему ввести на всю длину. Впрочем, и без всей длины Славу крыло хорошо: он захлебывался в горячке, торопился, сбивался на рваный ритм и двигался жестче, чем следовало бы, если бы он жалел. Он вроде бы жалел — и при этом нет; возможность отпустить тормоза — не девочка, не хрустальный — подстегивала и поднимала со дна темное, вытравленное, как ему казалось, до конца. Но нет: с первой же минуты, когда, путаясь с Окси пальцами, он что-то вытягивал из дырок и петель, расстегивал и приспускал, вместе с лихорадкой и жаром в теле оно росло внутри, из мелкой, неприятной дрожи становясь злым, почти жестоким азартом. Он боялся облажаться, что уж там, но вместо страха отстреляться раньше срока — как думал, когда Окси безучастно открыл рот и принял, и от соприкосновения, мокрого и горячего, вышибло пробки и пережало связки во второй раз — стоило уже опасаться обратного: последние минуты он был на грани, в состоянии вот-вот, но спусковой крючок всё не срабатывал, и боек не разбивал капсюль. Отпущенные им тормоза отказали, и, разогнавшись, он остановиться уже не мог. Он был не так пьян, чтоб ему не хватало волны догнаться до пика, напряжение зашкаливало, и от обостренности чувств становилось почти тошно, он был на пределе, а измотанный Окси под ним стал полуобморочно вялым, как тряпичная кукла. Глаза у него были закрыты. — Эй, — Слава слабо хлопнул его по щеке: спрашивать, все ли с ним в порядке, было бы верхом скотства, и он ничего больше не прибавил. Мирон слегка дернулся и длинно, вымученно простонал. От искр в глазах Слава зажмурился до красноты под веками, его тряхануло первым импульсом, как разрядом тока, он вцепился в чугунный прут, чтобы не рухнуть на Окси всем весом, едва успел вытащить и попытался отстраниться, чтобы не обляпать, но все равно обляпал, капнуло даже на подбородок, потому что шибануло у него, как в порно, и в любой другой раз он бы поржал, или поглумился, или просто тихо проставил бы себе галочку, но сейчас был не тот случай. Он еле сполз без сил, не в состоянии сразу отдышаться, сердце загнанно колотилось, он только слышал, но не видел, как Мирон рядом судорожно откашливается и втягивает в себя воздух навсхлип. Слава был мокрым с головы до ног: майка, толстовка, волосы, кожа — наверно, от него шмонило что пиздец. Он повернул голову, когда смог разглядеть хоть что-то, кроме пляшущих цветных мух: Мирон сидел на пару ступеней выше него, откинув голову к решетке и смотрел в окно между пролетами застывшим взглядом. Казалось, он даже не моргал, только сухо, болезненно сглатывал, и дергающийся кадык единственный выдавал в нем жизнь. Щеки его казались еще более запавшими, чем обычно, шнобель резче выдавался вперед, Мирон был похож на снятый со стены барельеф: профиль без фаса. Или на восковую фигуру себя — интересно, никто еще не сподобился слепить? Или на труп. Нижняя губа ближе к углу рта у него мощно распухла. Верхние пуговицы рубашки отлетели. Холодея от собственного свинства, Слава осознал, что про резинку он даже не вспоминал — не то чтобы мысли о ней как-то помогли, но они бы, пожалуй, не делали его таким дерьмом в собственных глазах. — Прикольно, что бомжи не заявились сюда в самый подходящий момент, правда? — усмехнулся он. Мирон скривился. — Я забыл бутылку у того подъезда, — прохрипел он. Голос у него сел. — Сходить? Мирон помотал головой. — Плевать. — Что там у тебя было? Односолодовый виски? — Коньяк за пятихатку. Слава собрался с силами и пересел на одну ступень с ним, только ближе к стене, наклонил голову, рассматривая черты. Мирон по-прежнему пялился в окно, не то чтобы избегая его взгляда — просто не замечая его. Слава повернул бы его за подбородок к себе, привлекая внимание, но на сегодня с них обоих было достаточно прикосновений. — Мирон, — позвал он, и тот сразу поймал его в фокус. Слава рывком придвинулся — Мирон непроизвольно отшатнулся, упершись спиной в решетку, но при этом убрал ногу с его пути на ступеньку вниз. Слава едва не положил руку ему на колено, лишь в последний момент отвел, зависнув ладонью в пяти сантиметрах, просто нагнулся вперед, заглядывая в лицо. — И как? — спросил он без подъеба. — Отпустило? Мирон поморщился и попытался отвернуться, но Слава снова поднял руку с вытянутыми вверх пальцами, останавливая его движение; как в баттле, удерживая внимание и взгляд. — Вот нахуя, а? — устало, почти мягко сказал он. — Зачем, блядь, так-то? Мирон пожал плечами. Слава отъехал обратно, "освобождая" его, и тот снова откинулся головой к перилам и уставился в окно. Спустя минуту он вздохнул и прохрипел: — Для окончательной охуенности происходящего. — Ага, — сказал Слава. — Понял. Ну обращайся, чо. Он вернулся обратно, туда, где сидел. Тело ломило от утомления, мышцы болели, недавний жар спал, кровь остывала, и промозглый холод вонючей лестничной клетки потихоньку пробирался под влажную одежду. Его передернуло коротким ознобом, и он безотчетно привалился плечом к сидящему рядом Мирону, который оказался до странности горячим. Слава покосился: ему наверняка должно было быть так же холодно, но это было незаметно. — У тебя температура, что ли? — спросил он. — Прабабка моя, — словно не слыша его, начал Мирон, глядя в окно, — жила в таком доме. У них солнце в квартиру заходило только отраженным лучом — от окна напротив. Где-то на полчаса. Они двигали за ним цветок на подоконнике, чтоб подольше. — Ты знал свою прабабку? — Мать рассказывала, — покачал он головой. — А-а. От него правда становилось теплее, Слава устроился удобнее, притерся спиной к плечу. Мирон не отодвинулся. — А я работу хуйнул, — зевнув, сказал ему Слава. — Заебало. Мирон посмотрел на него сверху. — И от девочки своей съехал. На другую квартиру. Перемены, движение вперед, вот это все, — Слава задрал голову, так что затылком ткнулся куда-то в ключицу и ухмыльнулся: — Адрес новый дать? — Эсэмэской скинь, — без улыбки предложил Мирон. В подъезде стало заметно темнее. Верхние ступени уже слабо различались в сумерках, лестничная спираль с пролетом уходила вверх, как свод угловатой уродливой пещеры. Было адски холодно, и надо было шевелиться, но на это не хватало ни сил, ни желания. Глаза слипались. Во рту пересохло, дичайше хотелось пить. И отлить одновременно — волшебное сочетание. Хотелось — Слава прикинул: нажраться или? — пожалуй, нажраться больше. Хотелось вот так сидеть дальше: только чтоб тепло и пиво. И можно еще топчанчик какой-нибудь. Он наткнулся на бомжовый матрас в рулоне и едва не заржал: вот ведь идиллия. — А что, если у меня, блядь, трипак какой-нибудь, например? — спросил он. — Ты головой думал? Мирон демонстративно втянул воздух носом и устало выдохнул: получилось в голос и сипло, он кашлянул, прочищая горло. Связки ему это милое приключение конкретно подсадило. — Пора мне, — прохрипел он и снова натужно похмыкал. Слава поймал себя на том, что держит его за запястье, только когда тот поднялся, — он не помнил, как хватанул на автомате. — Да нет у меня трипака, — примирительно сказал он, не отцепляя руки. — Откуда? Я же домашний задрот. Мирон не ответил словами: горло. Искаженные черты, видимо, были призваны передать всю меру сарказма, на которую он был способен, но с распухшим ртом и больными глазами на осунувшемся лице это оказалось сложно. — Как ты доберешься вообще такой? — спросил Слава. — Твоими молитвами. — Врача, что ли, там вызови. Мирон возвел очи горе и вдруг — впервые за это время — зашелся в смехе: отрывистом, лающем, который тут же сорвался в сухой, надсадный кашель. — Пиздец ты заботливый, — выдавил он между приступами. Слава для проформы улыбнулся. Мирон тронул его макушку, провел по волосам, когда проходил мимо, — скорее всего случайно — и по рукам пробежал холодок, а под ложечкой коротко засосало. Когда хлопнула входная дверь, Слава неловко встал и поднялся к окну. Спихнул локтем свернутый матрас, и тот раскатился на ступенях, как ебаная ковровая дорожка. Верхние внешние стекла были разбиты, но внутренние все были целы. Слава выглянул на улицу. Мирон стоял у бачка с мусором, брезгливо опираясь предплечьем о его край. Слава осмотрел задвижки — окна просто обязаны были оказаться заколоченными, так наверняка полагалось по всем санпинам и инструкциям, но когда он потянул нижний шпингалет вверх, тот поддался, и рама отскочила углом от края. Слава залез на подоконник и отковырял забитую грязью верхнюю задвижку. Потом разобрался с внешней рамой, умудрившись даже не грохнуть на себя держащиеся на соплях целые стекла. Мирон надрывно блевал внутрь мусорки, откинув крышку. От свежего воздуха Славу затрусило в ознобе еще сильнее, зубы застучали. Мирон разогнулся и, повернувшись к подъезду, выставил в его сторону фак. — Я как блядская школьница, Окси, — манерничая, крикнул Слава, — загадал: если ты обернешься, все будет заебись. Окси хотел что-то сказать, но, потрогав горло, только добавил к жесту второй палец — по-британски. В проеме узкой арки удаляющийся силуэт казался подростково-мелким. Слава потер лицо ладонями, зализал волосы назад пальцами: стоило подстричься, а то совсем лезли в глаза. Очень тянуло подождать и тоже двинуться следом за ушедшим Мироном — на свежий воздух, к свету, к видимой перспективе. Но в карманах не было ни копейки, а идти пешком, дубея под моросью, ему не улыбалось. Слава оставил окно распахнутым — хуй с ним, кому надо, тот захлопнет, — и начал медленно подниматься по лестнице. Ему сегодня везло: он очень надеялся, что дверь наверху тоже осталась открытой.