Болиголов

Болиголов – ядовитое лекарственное растение. Парадокс. Расширенные зрачки, тягучая слюна, судорожное прерывистое дыхание. Почти секс. Вместо тягучей слюны – теплая сперма, тянущаяся нитками из полуоткрытых губ. Зрачков не видно – ночь. Дыхание горит в легких. Сказать кому, что раз в месяц – в полнолуние, когда вялый обескровленный кус светила пахнет ядом, Тензо умирает от головной боли – не поверят. Именно – умирает. Ему ломали руки на миссиях, его опаляло огнем и душило в водяных потоках, его било о камни и скалы – терпел. Жизнь такая – синоби. Деньги, опять же. Статус. Работа. А в полнолуние изнемогал. Какой больной, муторный, мертвенный свет... Тензо придумывал тысячи названий: стерва, убийца, ненавистная... Вспоминалось: в детстве как-то перевернул трухлявую корягу, и из-под нее внезапно выпала толстая, в запястье толщиной, личинка. Тонкокожая, бледная, словно наполненная гноем, она поволокла свое пухлое сокращающееся тело прямиком к застывшему Тензо. Он не выдержал – кинулся прочь, в ужасе от собственного ужаса. Полная луна была такой же. Она волоклась за Тензо ночами, преследовала и вползала в окно. Тензо закрывал руками лицо и стонал. Головная боль была страшнее любой пытки. Легкие через рот, вмятые в мозг осколки костей – все легче. Тошнило. Утром он казался чуть утомленным, а кожа приобретала цвет ненавистной луны. На полянах цвел болиголов. Коноха быстро смывала воспоминания о боли. Круговорот миссий, разговоров, ответственности. В напарниках – Хатакэ Какаси, пример для подражания и просто нормальный мужик. В личной жизни – незатейливая миляга, уже умеющая подсчитывать оплату за сложность выполненных миссий. Что там еще у хорошего синоби? Уверенность в себе, терпкое, как отвар коры, чувство юмора, неплохая внешность, разворот плеч, форма АНБУ и некоторая тяга к философии. Философией Тензо увлекался отдельно ото всех. Думал: жизнь не настолько хороша, как хочется, но не настолько плоха, как видится. Вдуматься в эту фразу не удавалось. Априори. Все хорошо до следующего полнолуния. У Какаси была выматывающая манера наблюдать. С сонным спокойным видом он оценивал бледность напарника, и Тензо злился – не твое дело. Озвучить мысль не получалось – Какаси ничего не говорил и не спрашивал. Смотрел. Когда же он стал избавлением? Тензо часто пытался вспомнить этот момент. Когда впервые положил руку на измученный, в каплях пота лоб? Когда научил дышать глубоко и ровно? Когда стянул свой хитай-атэ и заставил завязать им глаза? И все – молча, ни о чем не спрашивая. Так получалось – вместе. Ночами ли, днями ли, под светом юного колючего месяца или под блеклой тушей полной луны. Куда спрячешься?.. Миляга доперла до истинного положения вещей много позже, чем Какаси. - Голова болит? – у нее удивленно расползлись губы. – А нельзя... чакрой остановить? Чакрой погасить луну, насколько знал Тензо, никому еще не удавалось. Она принесла баночку с пахнущей болотом мазью и долго втирала мазь в виски Тензо. Глаза блестели – она ухаживала. Любила, что ли... Тензо не был уверен, что любовь существует. По его мнению, любовь – это когда без слов и не лезут грязными лапами в душу. Чисто вымытыми, пожалуй, тоже не надо – все равно прилипнет, потянется и лопнет, как мыльный пузырь. Незатейливая миляга вызывала нежные самцовые чувства. Ее хотелось мять и слушать тонкие взвизгивания, а потом оглаживать упругий гладкий бочок и мягковатую грудь. Знать – она любит рассказывать подругам о сексе с настоящим синоби. Льстило. Дело неуклонно шло к обычной свадьбе. Какаси узнал об этом первым. Подумал и сказал: - Удачи я тебе потом пожелаю. - Спасибо, - сказал Тензо и умолк. Поля белели болиголовом. Какаси месяц пропадал на каких-то заданиях, а Тензо, из-за ранения оказавшийся не у дел, сидел дома и смотрел на прозрачный нитяной дождь. Серебрилось. Серебряные нити – намотать бы на палец, потянуть... И позже – не складывалось. Какаси решил уйти из АНБУ. - Повожусь с малышней, - объяснил он. – Когда свадьба, Тензо? Тензо тянул, придумывая тысячи отговорок. Рана. Люблю, да, но... Ты уверена, что все должно быть настолько серьезно? Миляга поджимала губы и опускала голову. В ее глазах отражалась деятельная женская мысль. Оформилась. - У нас будет ребенок. Ее руки невинно прикрывали еще плоский живот. Щеки пылали. Прелестная картина из серии «Материнство». Тензо молча усадил ее и угостил зеленым терпким чаем. Подложив руку под голову, смотрел на ресницы сеточкой и изогнутые красивые брови. У Тензо не могло быть детей. Опыты, проведенные на нем Орочимару, лишили его шансов на отцовство. Тензо об этом знал, миляга – нет. В груди расползалась жгучая обида. Боль была настолько сильной, что Тензо решил – да, он ее любит. Любит эту аппетитную упругую дуру, за ее мазь, за ее неловкий обман и желание быть с ним. Он страдал – упиваясь своими страданиями. Всей душой. Злился, терзался, проклинал. Сказал ей: - Конечно, поженимся. Хотелось – потом, как-нибудь потом, через много-много лет кинуть ей в лицо слова обвинения, прижать глотку правдой, чтобы поняла... Какаси поймал его за руку на оживленной улице. - Поговорим? До полнолуния оставалось несколько дней. Под подрезанным белым диском Тензо рассказал Какаси все, что знал и о чем думал. Прижимался виском к шершавой коре, закрывал глаза, выплевывал свою обиду в тяжелых обвиняющих словах. Рассказал – надо же, любовь есть, я-то не знал, а сейчас люблю ее, потому что обманула... Иначе бы и не понял. Какаси пожал плечами: - Это не любовь. Тензо скрипнул зубами и кинулся в драку. А луна все наполнялась своей мертвенной силой... Какаси не сопротивлялся. Лежал под Тензо, чуть морщась от боли. Под его плечами и головой смялась пряная трава. Болиголов... - Не смей так говорить, - отчеканил Тензо. – Иначе – зачем мне все это? - Не знаю, - сказал Какаси. – Зачем тебе это, Тензо? Миляга шила пеленки. Брала квадратные куски разноцветной ткани и обстрачивала их по краям. Она мечтательно смотрела куда-то в стену, и ее руки при этом складывались лукошком. Она хотела девочку. - Будет похожа на меня, - старательно повторяла она. – Красавица. Тензо прижимался лбом к оконному стеклу и смотрел на серебряные струи дождя. В полнолуние он выбирался из общей с женой кровати, чтобы не тревожить ее округлившийся живот и уходил на крыльцо. Сжимал пальцами виски и стонал. Луна лилась. Какаси занялся молодняком – за ним теперь бегали генины, которых нужно было защищать, оберегать, учить. Какаси было не до Тензо. Встречались пару раз, пытались перекинуться словами, но неизменно кто-нибудь сбоку орал: - Какаси-сенсей! Тензо отступался. Он не мог смотреть на детей – таких, подросших, с немым обожанием в глазах. Он знал, что сам никогда не сможет ответить на такой взгляд. А потом – вдруг. Все силы на границы. Дзеннины, АНБУ, особо отличившиеся чуунины. Жена провожала Тензо до ворот. Ах. Ох. Не погибни. Я буду ждать. Тензо прятал глаза. Он знал – Какаси смотрит на все это со своим обычным равнодушным видом. Бывших напарников резонно сомкнули в пару. Какаси раскатал на коленях карту. Помянул черта. - Сегодня полная луна, - сказал он, поднимая голову. Тензо сделал вид, что не расслышал. Ночь его чуть не убила. Губы кривились, веки подрагивали, руки тряслись. Боль стала невыносимой. Каждый шаг отдавался в самом центре мозга. Поддевал крючьями виски. Тензо еле стоял на ногах. Черный дышащий лес не приносил облегчения. Было только одно желание – чтобы кто-нибудь прикончил его и дело с концом. Луна издевалась над Тензо. А ведь приходилось драться... Рассчитывать, проверять, красться, нападать, использовать чакру, убивать... Он выжил. Утром умывался у ледяного до хруста ручья. Подумал – не погиб. Вернусь назад. К семье. И почему-то заплакал, роняя слезы в быстротечную воду. Какаси подошел сзади неслышно, остановился за спиной. - Обошлось, - сказал он. – Ты хорошо держался. - Откуда ты знаешь? - Я за тобой присматривал, - пожал плечами Какаси и оставил Тензо одного – ушел по неприметной тропинке назад, к стоянке. Она родила мальчика. Возилась с ним ночами, с красным, ни на что не похожим пищащим комком. Ластилась к Тензо, мурлыкала свое, любовное, важное. Тензо внутренне холодел. Время ушло сквозь пальцы и ничего не изменить – что сказать ей теперь? Уже не просто болтливой миляге, а счастливой матери, взрослой женщине? Сказать – уходи? Тензо представлял себе ее недоумевающие губы и наливающиеся слезами глаза, представлял, как она заворачивает этот комок в пеленки и медленно уходит... Становилось тошно. Жизнь стала невыносимой. Тензо не знал, что с собой делать. На что обижаться? Сам во всем виноват... Хотелось умереть. Красиво, ярко, чтобы всем запомнилось. Хотелось, чтобы потом на могилу пришел Какаси и вспоминал его не как запутавшегося дурака, а как друга. Какаси не стал ждать могилы. Пришел раньше. Посмотрел на округлившегося малыша, поздравил зардевшуюся милягу и вытащил Тензо на улицу. Сильным толчком прижал его к стене. - Соберись, - жестко сказал он. Тензо повалился на его плечо и закрыл ставшие сухими и горячими глаза. Какаси спокойно обнял его одной рукой. Так же спокойно, как и все, что он делал. Ядовитое лекарственное растение. Тензо вычитал о нем в какой-то книге и сразу понял, о чем идет речь. Тот самый белый невзрачный цветок, который заполнял поля. Он стал свидетелем неуклюжего первого секса. Ни у Какаси, ни у Тензо такого опыта прежде не было. Поэтому долго целовали сомкнутые губы друг друга, гладили то плечи, то спину... Тензо думал – любовь. Это когда без слов. Их и не было. Были хриплые стоны – больно, так очищающе-больно... Тензо знал его руки, его тело – столько лет вместе. Не знал его ласки. Грубоватой, почти небрежной. Пропускал между пальцев серебристые волосы, касался губами вплавленной в плоть татуировки. Упирался коленями в сырую ночную траву, кусая свои запястья. Жадно ощупывал член Какаси, сумел прикоснуться языком и не пожалел – ему на затылок легла широкая ладонь. Поцелуи стали другими – с пряным вкусом, со стекающими по подбородку мягкими струйками. Вкус друг друга обжег губы до вызывающего красного цвета. Спали вместе – накрывшись одной курткой, обнявшись. Как дети, сбежавшие из дома. Потерянные дети. Утро расправило розовые лепестки, вольфрамовой нитью раскалило волнистый горизонт. - Я скажу ей, - твердо решил Тензо. Какаси натянул маску, размял затекшее плечо. - Уверен? - Да. - Удачи. Попрощались у ворот. Почти не смотрели друг другу в глаза, но руки разомкнули неохотно, нарочито медленно. Тензо шел по просыпающимся улицам, наслаждаясь крепким звуком собственных шагов, своей набравшейся новой свежей любви душой, своей усталостью. Как на заказ – небо вывалилось чисто вымытое, по-детски нежное. Она сидела на крыльце, держа завернутого в шерстяное одеяльце сонного ребенка. Подняла голову. Задрожали-запрыгали губы, глаза налились слезами, бледное личико скривилось от боли. Тензо прислонился к ограде. Ноги ослабли. Болиголов – ядовитое лекарственное растение. Так написано в книгах. Отравление расширяет зрачки, горчит слюну, разрывает дыхание. Лечит – успокоительное, болеутоляющее... Любовь к Какаси топит зрачки в украденных ночах, оставляет пряный теплый вкус, выжигает легкие. Успокоительно. Болеутоляюще.