Косточка

— Косточка! — вопит Вонючка, и чавкающий столовский гомон давится звоном оброненных ложек. Довольный произведённым эффектом, Вонючка продолжает уже тихо, доверительно: — Макс, разломишь со мной? Выпуклые жёлтые глаза тикают к нему с любопытством. — А зачем? — Ох, откуда вы такие берётесь? — Вонючка сокрушенно впивается в собственные вихры испачканными в подливке пальцами. — Это же «вилочка»! Загадываем каждый своё желание, разламываем. У кого черенок останется — у того и сбудется. — А. Макс поворачивается к брату чётким движением фигурки из затейливых часов. Жёлтые взгляды замыкаются с почти слышным щелчком. — Давай? Лямбда «вилочки» — двускатный мост от пальцев к пальцам. — Загадал? — Ага. Вонючка перестаёт дышать, всё ещё вцепившись себе в волосы. Кузнечик замирает. Слепой принюхивается к ожиданию тихого треска. Немигающее четырёхглазое солнце сиамских взглядов висит над мостом. Хруст. Тонкая птичья кость лопается, оставляя черенок Рексу, обломанное остриё — Максу. Тот касается колена брата: — У тебя — сбудется, — и улыбается так, что в глазах Рекса поднимается отчаяние. — Ох... — Вот дурак! — Вонючка вздыхает и тычет Макса локтем в бок. — Говорил же: со мной разламывай! *** Тёплый мартовский свет проходится по двору ластиком, подтирает последние хребтины смёрзшегося снега и лишние слои одежды. Ветер швыряет пыль солнцу в глаза. Птицы похожи на бумажных. Грудь надувается весенним воздухом, как дирижабли Кузнечика, и запах похож на музыку, музыка — на гадальное зеркало: чем чаще касаешься, тем больше узнаёшь себя. Только Сиамцы похожи друг на друга. Макс сидит на ящике за сараем и складывает журавлика из страницы, вырванной из учебника биологии. Журавлик получается газетно-жёлтым, с делящимися зиготами на лапах. Макс слишком резко разглаживает сгиб, и дешёвая бумага расходится на крыле длинным порезом. Чертыхнувшись, Макс сминает свою поделку и швыряет в лужу в налёте выцветших фантиков. Не сбудется, не сложится. — Так и знал, что ты тут. Рекс протискивается между коробкой и стенкой сарая, садится на уголок слева и берёт руку брата в свою. С крыши капает: тихо, мягко; по-босому. «Если бы я что-то решал, всё было бы иначе; я не хочу иметь больше тебя, никогда не хотел. Отдал бы, если б мог». Макс избегает его взгляда. Опираясь на костыль, неуклюже встаёт на затёкшую от долгого сидения ногу и тянется к стеклярусу коротких сосулек. Отламывает ближнюю и снова опускается на ящик, держа зубец льда — желтоватый, с налетом ржавчины от подтаявшей кровли, с чёрным вмёрзшим корнем какой-то травы. Начинает грызть верхушку, но брат ловит его за запястье: — Совсем грязная же! — и, не успев поймать собственный жест, стирает с его губ горькую рыжину. Макс замирает с полуоткрытым ртом. Он выглядит глупо, ещё глупее — когда пальцы Рекса останавливаются на его подбородке, когда холодные после льда губы накрывает теплом. Глаза заволакивает, и от взглядов остаются полумесяцы, два и два. Так странно и неожиданно, шероховато и слишком коротко. Макс протягивает руку и кладет ладонь на шею своего близнеца, притягивая снова, шепчет ему в губы: — Брат мой, как ты узнал? Как? — Что? И снова — тёплым по холодному, смешивая разницу. — Тебе правда не противно? — спрашивает Рекс еле слышно. Прохладные ото льда пальцы ложатся под ворот его колючего свитера. — У тебя тоже косточки желаний, — шепчет Макс. — Моих. Вонючка с подоконника второго этажа наблюдает за сараем, стена которого закрывает Сиамцев как раз от таких, как он. Близнецы долго не показываются. «А молодцы! — думает Вонючка. — Ох, молодцы...» Невидимый ему Макс ставит галочку пальцами — по ключицам брата: сбылось, и столько ещё загадано. — (c) Fatalit 15 марта 2015