Трон: диегезис

Работать на какую угодно корпорацию — это теперь почти как в пятнадцатом веке открыть путь в Индию, но только для себя одного, получить монополию на продажу пряностей и однажды погибнуть под лавиной золота, сошедшей в твоей сокровищнице от радостных воплей твоих же спиногрызов. По крайней мере, так принято считать. Ну, а если уж ты состоишь в гиганте вроде Satellite или CGC, где ворочают договорами на суммы, не умещающиеся в одну строку цифрами, то можешь считать себя благословленным, избранным и святым одновременно. Потому что твоя жизнь отныне и навсегда будет устроена с максимальным комфортом — разумеется, соразмерно твоему месту в корпорации. Разумеется, до тех пор, пока ты ей верен. Так что девяносто семь процентов населения Мегаполиса стремятся вырвать себе уютное местечко в улье офисных конторок — и найти счастье в серебряном штампе корпорации, который появится на их личном деле. К остальным трем процентам — из тридцати шести миллионов, на минуточку — относятся дети до четырех лет и душевнобольные. Потому что это ненормально — не хотеть в корпорацию. Противоестественно не мечтать о гербе Satellite, даже если его придется выжечь у себя на лбу. Ну, по крайне мере, так принято считать. Магнусу вот с некоторых пор совершенно плевать, что там и где принято. Он относится к той тысячной процента жителей Мегаполиса, у которых серебряная печать корпорации перекрыта непристойно алым крестом. *** — Выглядишь не очень, — сообщает ему Жулиен, прокатывая по барной стойке пол-литровое ведро латте, которое она красиво обзывает стаканчиком. — С коинами туго? Магнус прикладывается к кофе, как к алтарю, и блаженно закатывает глаз — второй скрыт за простенькой черной повязкой. Смакует на языке пряную пенку и осуждающе косится на бариста, потому что, ну, это преступление — в восемь утра сообщать ему, насколько у него все трагично с интерфейсом. — Денег хватает, благодарю, — старается не язвить он. Выглядит это как попытка подправить программный код ручкой. — Работы много. Жулиен вскидывает едко-розовую бровь, но никак не комментирует всю абсурдность ситуации. Ну правда, откуда у него столько работы? — У тебя, можно подумать, ее мало, — замечает Магнус резко и скорбно признает, что в восемь утра социальные навыки у него как у арахнида. — Достаточно, — вопреки ожиданиям, довольно улыбается Жулиен и накручивает на палец локон, состоящий из смысла слов pink и skarlet. Магнус иногда думает, что Жулиен лень ходить по радуге дальше красного, потому что у нее даже глаза малиновые, с резкими неоновыми кругами вокруг зрачков. — Но выгляжу-то я на уровне. Номер уровня Магнус благоразумно не уточняет, пытаясь утопиться на дне своего ведра с кофе. *** В кабинете места почти нет, за узким пластиковым стеклопакетом — унылая блочная стена с анимированными граффити разной степени непристойности, зато в некотором отдалении над ней — стеклянная колоннада небоскребов, по дымчато-зеркальным тушам которых ползают голограммы рекламных объявлений. Магнусу достаточно косого взгляда, чтобы найти стальной парус CGC, парные башни MirrorGate и громадный граненый шпиль Satellite. Названия этой великой триады в Мегаполисе дети учат в первом десятке слов. Магнус сидит за старым, треснутым с краю деревянным столом такой тяжести, что им в Средние Века можно было проламывать ворота крепостей. Для того, чтобы выдвинуть любой из ящиков, нужно либо быть Гераклом, либо вставать и упираться обеими ногами в пол, надеясь, что выцветший линолеум не поползет. Перед столом высится красное кресло, похожее на бархатную гору, к которой мог бы в свое время причалить Ной. На стене рядком вывешены сертификаты — магнусова гордость, которую у него никто отобрать не смог. У соседней стены — преступного вида железный шкаф на замках, напротив Магнуса — белая пластиковая дверь с календарем, который уже три месяца как неактуален. На самом столе, накрытом стеклом, хирургический порядок: бумаги сложены аккуратненько с краю, магнитная лампа смирно лежит под рукой, по центру — как священное писание — клавиатура, широкая, новая и дорогая. От этого наследия прежней жизни Магнус просто не смог отказаться после того, как увидел, какого доисторического монстра ему предлагают на новой работе. На этом, собственно, его комната — комнатушка, комнатушечка, комнатушоночка, не смешно — и заканчивается. Конечно, с его уровнем у Магнуса все могло быть по-другому: с панорамным окном во всю стену, голоинтерфейсом на искусственном интеллекте и личной секретаршей, — но дверь вон там, не хлопайте слишком сильно, пожалуйста, тут старая штукатурка. За окном — и за разрисованной стеной, разумеется, — девятичасовой город с его ревом и клекотом рекламы, суровым гулом метро и миллионными живыми реками, но Магнус больше на него не оборачивается и начинает перебирать бумаги — несколько тонких папок. После недолгих раздумий выбирает одну — зеленую — и встает с продавленного стула на колесиках. Труба зовет. *** В палате обстановка еще более убогая, чем в кабинете Магнуса. Каждый раз, когда он заходит сюда, в голове мелькает меланхоличная мысль — а все не так плохо. На узком окне ржавая решетка, превращающая пятно света на полу в квадратики. У стен две ржавые кровати с кошачьими скелетами изголовий и застиранным до прозрачности шелка бельем, между ними, как памятник революции, гордо зиждется стул. С потолка на огрызке провода свисает пыльная энергосберегающая лампочка, которая, наверное, пережила первого директора этой дыры лет на сорок. На этом все. Одна кровать пустует, на второй — комок одеял, от которого сразу после скрипа двери начинает исходить неодобрение. Магнус присаживается на краешек стула, кладет на колени зеленую папку и окликает: — Привет. Комок шевелится, как сгусток трансцендентной материи, — даром что не шипит и не плюется кислотой, но Магнуса так легко не возьмешь. Он выглядывает в окно на рубленный ржавой решеткой Мегаполис, безмятежно потягивается и открывает папку — с максимальным шорохом, даже специально уронив ее на пол и поднимая с показательным кряхтением. А потом безоблачно повторяет: — Привет. — Отвали, — обреченно и глухо отзываются одеяла, и от одного этого слова можно откалывать айсберги. Магнус довольно прищуривает глаз и дергает уголком губ, так же солнечно продолжая: — Как твои дела? — Ты ведь не отстанешь? — тоскливо интересуется у него комок и — после продолжительного утвердительного молчания со стороны Магнуса — начинает процарапываться наружу, распускаясь затхлым бутоном больничных пододеяльников. Магнус старательно придает лицу нейтрально-дружелюбное выражение, хотя внутри набирает мегаватты довольное свечение. К этому пациенту он уже отыскал ключик, хоть и потратил немало времени. Впрочем, в его деле главное — результат. На свет высовывается круглое осунувшееся лицо с черными бусинами больших глаз. Со лба на лицо спадают толстые фиолетовые пряди, тонкие губы тут же разъезжаются в совершенно равнодушной улыбке, словно у них опция такая — при виде незнакомцев уголки губ позорно разбегаются к ушам. Лицо бледное до невозможности, отдающее в болотный цвет — как в фильме про зомби-апокалипсис, где самым активным в команде оказался гример, — и унылое. — Ну что, приступим, — с самой жизнеутверждающей улыбкой ведущего телемагазина начинает Магнус. — Как тебя зовут? — Тебе какая разница, — вяло морщится лицо, но Магнуса не сломить, он этот Иерусалим берет не первый раз. — Бытя. — А если серьезно? — спрашивает Магнус, притушив улыбку почти до конца. — Бессмысленно, — Бытя двигает губами, не снимая жутковатой улыбочки, и это должно бы действовать на нервы, но Магнус уже привык. — Я уже ответил. Этот пациент — экземпляр, каких поискать. Социопат, социофоб и мизантроп в одном флаконе, пребывающий в состоянии латентной депрессии и апатичный, как холодильник. Его выловили из Фор-ривер после попытки суицида полицейские, не добились ни одного внятного ответа и сдали сюда, в государственную психиатрическую больницу имени госпожи Модмэд. — Откуда ты? — Магнус смотрит на него спокойно, без вызова. Это скорее похоже на разговор за ланчем. — Вот черт, — Бытя опирается спиной о стену. — Профессор, а ты так и не научился задавать правильные вопросы. — Может быть, — не спорит Магнус. — А какой правильный? — Не откуда, а куда. — Почему это? — в голосе проскальзывает искренний интерес, но Магнус его строго дозирует. — Стеклоголовый, — язвит Бытя без особого энтузиазма, и Магнус до сих пор не понимает, почему пациент так его дразнит. — Вот ты знаешь, откуда ты? — Конечно. — И что, сильно это на тебя влияет? — Не то чтобы очень. — Ну вот, — с вселенской усталостью говорит Бытя и мотает головой вверх-вниз, как тряпичная кукла. — Зато то, куда ты направляешься, — очень даже наоборот. — На данный момент я никуда дальше своего кабинета не направляюсь, вообще-то. — Стеклоголовый. Магнус с усмешкой качает головой. Понять Бытю сложно, проговорить с ним больше пяти минут и не врезать — задача уровня «Богоизбранный», достижение еще никем не разблокировано. Пациент смотрит куда-то сквозь и почти не моргает, только медленно валится набок, словно в теле у него нет костей. Помогать ему бесполезно: только усадишь, как он снова кренится, как Александрийский маяк в землетрясение, и рушится на кровать. Только спецэффектов маловато, на вкус Магнуса. — Эй, доктор, — раздается от двери. — Тут у нас новенький. Магнус оборачивается. В дверях маячит голова его единственной санитарки. Мадрас — это короткие бледно-розовые волосы, пожизненно закрывшая левый глаз челка, длинные ногти — ими только банки консервные вскрывать, часто злится Магнус — и растянутые свитера, скрывающие маленькие джинсовые шортики целиком, так что ниже вязаной кромки начинаются аномально худые ноги в неизменно черных колготках. — Новенький? — переспрашивает Магнус. — Ага, — Мадрас встряхивает головой, и длинные низки бусинок у нее в ушах переливаются неоном. — Там у стенки стоит, качается. Куда его? Магнус даже теряется в первое мгновение. Не то чтобы у них так много пациентов — меньше полудюжины, на самом деле. Просто большая часть здания уже пришла в негодность, а из персонала, если считать их с Мадрас, тут только двое. Теоретически существует еще директор, но Магнус видел сей призрак лишь единожды — когда устраивался сюда работать. Так что совать новенького, чтобы без риска найти его мертвым среди обломков штукатурки, почти некуда. — Давай сюда, — решает наконец Магнус. — Невероятное везение, — стонет Бытя, обрушиваясь на груду одеял. — Феерическое. Мадрас заводит в палату высокое худое нечто в помятой рубашке, перепачканных светлых брюках и почему-то одной перчатке. Нечто это босое, бледное, пыльное, зато на шее — лиловая бабочка, а на голове — светлый порк-пай с белой лентой. У Магнуса складывается впечатление, что перед ним восставшая из могилы английская аристократия, и он с трудом сглатывает смешок. В комплекте также перепутанные соломенные волосы, острые скулы, длинная царапина на щеке и большие потерянные сизые глаза, а само нечто — немного уступает Магнусу в росте. Мадрас подталкивает его в спину, но мягко и осторожно, вдвигает в комнату и, выглядывая из-за плеча, сообщает: — Вот он. Магнус неторопливо поднимается на ноги, но сутулится, чтобы глаза у них остались на одном уровне — он хочет зарекомендовать себя как равный, а не как трус или деспот. Маленькая, но значительная деталь, доставшаяся человеку из его звериного прошлого, крайне актуальна в общении с неуравновешенными. — Здравствуй, — спокойно говорит Магнус и протягивает раскрытую ладонь для пожатия. Нечто расфокусированно смотрит на его руку и медленно покачивается из стороны в сторону, сизые глаза подернуты мутной пеленой. На лице — отсутствующее выражение. Даун? Непохоже, никаких внешних проявлений. Может, аутист? — Бесполезно, он на транквилизаторах, — говорит Мадрас из дверного проема. — Таким уже привезли. — Придурок, — любезно добавляет Бытя. — Ясно, — говорит Магнус ровным тоном, и Мадрас прячет смешок за резким кашлем, не став интересоваться, что именно из сказанного ему ясно. — Сопроводительные бумаги? — На вашем столе, профессор, — тянет Мадрас. — Тоже мне. — Надеюсь, завтра ты будешь таким же разговорчивым, — чарующе улыбается Быте Магнус и смотрит сверху вниз (грех не воспользоваться преимуществом). Тот со стоном перекатывается на живот и прячет лицо в подушках. То-то же, гений сатиры. — Бумаги я не смотрела, у полицейских ничего не спрашивала, — сразу рапортует Мадрас под внимательным взглядом начальства, и вид у нее максимально невинный и преданный, как у щенка бордер-колли. Магнус мгновенно понимает: и в самом деле не читала, не привлекалась, не участвовала, лишь бы не работать лишний раз. — Что ж, ладно, — Магнус снова переключается на новенького. — Теперь это твоя кровать. Располагайся. Он говорит уверенно и спокойно, как отдавал бы команды на учениях опытный командир батальона. Знает, какая власть на самом деле скрывается в человеческом голосе. Распорядись им по существу — будешь Наполеоном в Париже, не придай значения — станешь Бонапартом на Святой Елене. Нечто беспрекословно, подтягивая ноги, идет к кровати и усаживается на нее, безвольно свесив руки между колен. Взгляд все еще направлен в никуда. Позже Магнус разберется, что это: воздействие транквилизаторов или дефект психики. Тут у нечто вдруг резким импульсом сужаются зрачки, и лицо приобретает более осознанное выражение. Магнус делает знак дернувшейся Мадрас замереть, и сам стоит неподвижно. Нечто медленно моргает, и тут происходит что-то из ряда вон — радужки глаз, сизые, как дым над фабричными трубами, вдруг голубеют, а удивленный взгляд поднимается на лицо Магнуса. — Красивый, — растерянно говорит нечто хрипловато и тихо, а Магнус и двинуться не может, пришпиленный к месту хрустально-голубыми кольцами, холодными и свежими, и только смотрит во все глаза. Профессионализму можно сказать прощай, мелькает где-то в коре мозга. Раз пациент с ним заговорил, требуется ответить, установить степень социальных навыков и связности мысли. Прощай, думает Магнус. Нечто переводит взгляд на соседнюю кровать, где медленно — с потрясающей для него скоростью, в одну целую шесть десятых раза превосходящей ленивца — Бытя принимает сидячее положение. Они сталкиваются почти нос к носу и рассматривают друг друга. Нечто не сразу нащупывает глазами Бытю, ему — как допотопному Explorer’у — надо догрузить картинку и собрать ее из пикселей. Зато потом радужки стремительно меняют цвет от голубого до грязно-желтого, вызывающе яркого, как глаза ночной кошки, попавшей случайно в луч света. Магнус по вздрогнувшим ладоням и губам, по жилке над воротом рубашки, по замершему дыханию — и много еще по чему определяет, что нечто переживает сильный испуг. Он подается вперед, готовый к тому, что страх спровоцирует всплеск агрессии или какой-либо приступ, но Бытя успевает первым — в своем излюбленном стиле заработай-на-удар-в-челюсть: — Чего надо? Нечто теряется, поникает, взгляд теряет присутствие мысли и становится бесцельным, снова выцветая до сизого. Да что за чертовщина? — Ты это видел? — тихо спрашивает у него за плечом Мадрас, и Магнус всеми усилиями заставляет себя не вздрогнуть, как в дешевом триллере. — Отдыхай, — громко говорит он новенькому. — Поговорим завтра, когда тебе станет лучше. Нечто безропотно валится на бок и подтягивает острые колени к груди, прикрывая глаза. Бытя зеркально отражает его движения, не забыв жестом продемонстрировать Магнусу, куда ему стоит пойти. Магнус послушно встает и выходит из комнаты, утягивая за собой Мадрас. *** Жулиен встречает его изумленно приподнятыми бровями, но никак не комментирует второе пришествие за сутки и молча готовит его как-обычно-ведро. Магнус в несколько растрепанных чувствах садится за стойку и барабанит пальцами по гладкой столешнице — от каждого удара на ней разбегаются флуоресцентные круги. Он отстраненно думает, во сколько влетела хозяйке эта гламурная — от одного только слова в мозгах уже хлюпает приторный сироп — штучка и во сколько — отдельное программирование, чтобы вместо радужных круги были всех оттенков красного. А потом задается закономерным вопросом, не приторговывает ли Жулиен из-под полы оружием. Перед ним появляется одуряюще пахнущий корицей кофе, и Магнус решает, что маленькие шалости Жулиен можно и простить. В кафе почти пусто, за стойкой — и вовсе никого, кроме них двоих, и как-то само собой выходит, что Магнус слово за слово рассказывает ей о сегодняшнем явлении. Нечто загремело к ним обыденно и странно одновременно. По отчетам полицейских, «данный гражданин устраивал беспорядки на улице, донимая прохожих бессвязными вопросами. При вмешательстве сотрудников правопорядка оказал сопротивление, угнал патрульную машину, однако не справился с управлением и врезался в ближайший столб. Документов при себе не имеет, в Табеле не числится. На допросе обнаружил полное отсутствие рассудка, поэтому был направлен к вам». — И что странного в том, что его нет в Табеле? — изумляется Жулиен. — Подумаешь, выловили проходимца из Подземья. Табель — это реестр всех граждан Мегаполиса, где имеется на них настолько исчерпывающее досье, что всевидящее око власти в курсе их первого слова, любимого цвета и стоимости обеда в школе. Проверка по Табелю — дело нехитрое, нужно только шлепнуть пальцем по сканеру. Вот только нет в базе ни отпечатков, ни первых слов тех, кого город вышвырнул из системы еще до рождения. Это дети изгоев Подземья — переплетения старых коммуникаций, тоннелей метро и теплотрасс, из которых под Мегаполисом незаметно вырос лабиринт в двенадцать уровней. Обыватели только догадываются о его существовании, потому что — кому какое дело до беспризорников, безработных и мелких уголовников? Так что Магнус с Жулиен согласен, нет ничего удивительного в том, что кого-то из пойманных полицией нет в Табеле. Вот только нечто не выглядит гостем из Подземья — уж Магнус-то прекрасно знает. При упоминании порк-пая и бабочки Жулиен смеется, по-хрустальному легко, блестя белыми зубами из-под алых губ, и в неоново-розовых глазах у нее топится патока. Жулиен — одна из тех немногих, кому Магнус может доверять, а это уже показатель, потому что при их пересчете пальцы одной руки — уже дополнительное излишество. Магнус описывает поведение новенького настолько красочно, насколько может, и еще раз убеждается, что ему только сопроводительные листы и черкать. — Аутист? — спрашивает Жулиен. Магнус мотает головой, после ныряет в свой колодец кофеина и облизывает губы. — Аутисты крайне остро реагируют на свет и резкие звуки, но смех Мадрас на него никак не повлиял. Может, это из-за транквилизаторов, но я сомневаюсь. — Точно не аутист, — авторитетно заявляет Жулиен, — раз на визг циркулярки не отреагировал. Магнус ухмыляется своему кофе. Мадрас, положим, действительно смеется не очень, но пила — явное преувеличение. Просто эти две страшные женщины предпочитают дружить на расстоянии, через него, потому что иначе — ядерная реакция и уничтоженная ударной волной планета. — И вообще, никак не пойму, в чем соль ситуации, — пристально смотрит на него Жулиен. — Я за тебя думать не нанималась, психик. На самом деле Магнус — это доктор три-в-одном: психолог, психиатр и психоаналитик. Сам он определяет себя в большей степени как психоаналитика, но Жулиен все эти слова считает обременительно длинными, так что использует этот вот огрызок. — Диагноз мне ставить не надо, — двусмысленно язвит Магнус, игнорируя выразительную а-кто-если-не-я улыбочку, и объясняет про глаза, меняющие цвет под настроение. В процессе он снова погружается в размышления. — Ты что, переработал? — заботливо интересуется Жулиен. — Мадрас тоже видела, — рассеянно отвечает Магнус, и только после этого в голове у него загорается лампочка напротив таблички «Сарказм». А, ну да, ему припоминают утро и много работы, потому что как человек-не-из-корпорации в его клоповнике может переработать? Действительно. — Никогда не слышала про такую фэшн-фишку, — признает Жулиен после того, как выдает Магнусу достаточную порцию торжествующей усмешки. — Да и откуда ей взяться у парня из Подземья? Вот теперь очередь Магнуса триумфально скалиться. Потому что он знает — нечто не из Подземья. — Задал ты мне задачу, — надувает губки Жулиен и кладет перед ним плитку горького шоколада. — На, порадуй мозги, не могу больше слушать их стоны. За счет заведения. Думай сколько влезет. Магнус благодарно мотает головой. Он также знает, что Жулиен всегда рада его видеть и готова позволить протирать ее стулья часами, потому что у нее тоже проблемы с доверием. Возможно, даже более серьезные, чем у самого Магнуса. Погруженный в раздумья, он привычно тянет рученьки куда не нужно — а именно к большому граммофону, покоящемуся на краю стойки. Граммофон настоящий, конца девятнадцатого века, с золоченым крупным раструбом и буковым лакированным корпусом, а еще к нему прилагаются такие же настоящие пластинки. На передней стенке — бронзовая табличка с вычурной полустертой надписью «Мелодия». В их век абсолютной информатизации это даже не раритет, а реликт, их и осталось-то едва ли больше десятка, все по частным коллекциям и музеям. В Жулиен даже пару раз стреляли из-за него, стоит граммофон баснословных денег, но Жулиен расставаться с ним не собирается и охраняет свою реликвию очень ревностно. Теория тут же подкрепляется практикой — Магнус крепко получает по рукам. Жулиен с мрачным выражением лица забрасывает тряпку на плечо, и Магнус торопливо извиняется. — Я же ничего не делаю, — поднимает он в примирительном жесте руки. — Ты домогаешься, — возмущенно поджимает губы Жулиен, и в глазах у нее — угрожающий едко-розовый огонь, — и я тебя засужу. Это моя жена! — Это фрустрация, — бормочет ей вслед Магнус, когда Жулиен отходит в сторону. *** На следующий день Магнус, смочив фигуральными слезами свой счет, стоически пропускает утреннее рандеву с кофе — двойное пришествие даром не проходит — и сразу направляется в больницу. Впервые за долгие века — семнадцать месяцев, ха — нахождения на должности главного и единственного врача он может сказать, что действительно торопится на работу. Не то чтобы он не любил свое дело, он его чертовски обожает, просто заведение имени госпожи Модмэд не особо балует его интересными случаями. Пара выживших из ума стариков, которых не хотят терпеть отпрыски, бывший наркоман, поехавший на почве галлюцинаций, и еще двое с дефектами развития — вот и вся его роскошь. С этим небольшим зверинцем до последнего времени Мадрас вполне справлялась сама, Магнус только бумажки писал и — из чистого упрямства — делал обходы. Но месяц назад появился Бытя, и жизнь заиграла новыми красками. А теперь вот — нечто. Мадрас встречает его на пороге с такой радостью, словно к ней снизошел Спаситель, хватает за руку — вот только не надо сантиментов, морщится Магнус — и тянет за собой по обшарпанным коридорам желтого во всех смыслах дома. Уже одно это заставляет Магнуса заподозрить неладное, но большого подвоха он не ожидает, потому что додуматься до более-менее опасной пакости может только Бытя, но ему слишком лень. Однако Мадрас тормозит именно у его палаты, запертой на щеколду впервые за всю историю. Цепляется за плечи Магнуса, разворачивает его к двери и чуть толкает вперед. — Иди разбирайся! — говорит она сбивчиво. — А я — умываю руки. Магнус отстраненно отмечает, что для него слишком много новшеств: палата впервые заперта, Мадрас впервые повышает голос и впервые же — что куда более невероятно — умывает руки. Она, конечно, жалуется иногда, но работу выполняет исправно, Магнус все еще не привык к ее альтруизму. — Хорошо, — кивает он сам себе, медленно выдыхает, беззвучно отодвигает защелку и, одним движением распахнув дверь, сразу весь вталкивается в комнату, как порыв ветра. Правда, встречный порыв оказывается для него полнейшей неожиданностью. Нечто налетает на него, как ураган Катрина на невинную Америку, впивается пальцами ему в ворот рубашки и оказывается как-то очень близко, словно мир впереди схлопнулся в одну плоскость и весь прижался к унылому магнусову многограннику. В первый момент Магнус думает… Да господи, ничего он не думает. Шок настолько глубок, что он позволяет себя трепать — и просто тонет, идет Титаником ко дну, проваливается под ночные льды Антарктики, когда напротив вспыхивают насыщенно-сизые глаза с отчаянными фиолетовыми всполохами по краю расширенных зрачков. Это как спрайты над грозовым фронтом, неоновые изгибы невиданных тел на дне Марианской впадины — и одновременно как разорвавшийся перед лицом фейерверк. Магнус гордится тем, что умеет читать чужие чувства, но сейчас — сейчас ему становится слишком много, слишком ярко, слишком открыто и на разрыв, просто слишком, он захлебывается в протуберанцах северного сияния, и удар спиной о стену — как автершок после землетрясения. Ему срочно нужен воздух. Краем сознания он понимает, что прошла едва ли пара секунд, но его эти вечности опустошили, словно в зрачках напротив — густая бездна глубокого космоса, высасывающая из него свет. Однако вся его ирреальная вселенная обрушивается, стоит только голосу — высокому и звонкому, но чуть хриплому, с различимой трещиной безнадежности — ударить ему в уши боевыми барабанами: — Мне нужно вернуться! — крик лезвием по венам и свинцом в кости. — Мне нужно вернуться! Немедленно! Иначе может быть поздно! Отпусти меня! Верни меня! Слышишь? Мне нужно вернуться! Оглушенный Магнус бьется затылком о стену — откуда она там вообще взялась? — и вяло борется с остатками оцепенения, пока сильные худые пальцы рвут ему воротник. Треск ниток выстрелами обволакивает его, тупая боль сползает по шее — и Магнус вдруг вываливается в реальность окончательно и грубо, налетая беззащитными лопатками на белую обшарпанную стену аккурат возле двери. Его пациент — его нечто — треплет его за грудки, бледное и взбудораженное, словно в сосудах у него чистый адреналин, а от слов Магнуса зависит судьба его родной планеты. «Надо это прекращать», — решает Магнус и подается вперед, хватая парня за запястья и отрывая от себя. Светлая кожа неожиданно обжигает теплом, а под пальцами истерично бьется пульс, и Магнусу кажется, что от каждого его удара по его рукам проходят электрические импульсы. С ума сойти. Магнус дергает руки пациента вверх, и тот замирает, глядя ему в лицо расширенными глазами — они снова выцветают к ярко-желтому, но фиолетовые прожилки остаются на месте, и эта картина — шедевр сюрреализма. (Позже Магнус выяснит, что желтый — страх, а фиолетовый — отчаяние). — Спокойно, — его голосом можно гнуть стальные рельсы. — Спокойно. Куда ты должен вернуться? Желтый и фиолетовый сметает давешней хрустально-голубой волной удивления, и в лицо Магнусу бьет свежий морской ветер прямо из ярких радужек. Пациент смотрит на него растерянно, пару раз моргает и поясняет так, словно это что-то само собой разумеющееся: — На трон. Два слова — как мощнейший апперкот. Не потому что звучит абсурдно, — Магнус чего только за свою жизнь не наслушался, — а потому что в тоне такая стопроцентная уверенность, что Магнус внезапно и безоговорочно ему верит. И только профессионализм, которому он едва не сказал прощай второй раз за сорок восемь часов, удерживает его от самого идиотского из вопросов: «На какой это остановке?» В том, что это абсурд, сомневаться не приходится, и Магнус мгновение справляется со своим наивным что-ты-не-человек-что-ли-проводи-мальчика-на-трон. «Мальчик» всего на пару лет младше самого Магнуса, это во-первых. Во-вторых, в мире, которым правят корпорации, «Трон» — это старая модель телевизора, не более того. — Верни! — дергается в его хватке пациент. — Мне нужно вернуться. Понимаешь, нужно срочно вернуться на трон! — Успокойся, — окончательно осаживает его Магнус. — Ты помнишь, где это? Пациент смотрит на него с искристым лиловым раздражением, хмуря соломенные брови. Потом в глазах снова разливается сизый — Магнус уже понял, что это растерянность, — и уголки губ немного опускаются. Руки в стальной хватке магнусовых пальцев покорно обвисают, и эта безропотность вдруг пугает Магнуса, словно что-то в его зрении отказывает и в комнате становится больше серого. Он смотрит на поникшего парня перед собой, потерянно закусившего губу, и ему вдруг становится невыносимо стыдно. — Давай успокоимся и поговорим обо всем, ладно? — мягко спрашивает Магнус, осторожно отпуская его запястья и давясь серной кислотой собственной вины, когда замечает на них алые браслеты. Надо будет сказать Мадрас, чтобы обработала. — Ну ты и зверь, — философски замечает со своей кровати Бытя и косит в его сторону выпуклым темным глазом. — Спасибо, и тебе доброе утро, — штампует невозмутимостью эту фразу Магнус. — Как спал? — Спасибо, омерзительно, — бесстрастно улыбается ему Бытя. Пациент в это время успевает дойти до своей кровати, сесть на нее и сложить руки на колени — трогательно и по-детски, Магнуса снова бьет в солнечное сплетение одна эта поза, но черта с два, не родился еще Суворов для его Измаила, и да, прикинь, это не ты, Бытя, завали. Разумеется, вслух Магнус ничего не говорит. Разумеется, говорить с самим собой ненормально — но скажи мне, кто твой друг, и все такое прочее. Магнус, давя внутреннюю истерию, усаживается рядом и хладнокровно отмечает, что такого коктейля эмоций не получал уже года полтора. И это — да, это что-то с чем-то, подсаживает хуже новомодной синтетической глазури. «Дыши, Магнус», — говорит он себе ее интонациями — и мгновенно успокаивается. Комната перестает ходить ходуном, под кожей больше не маршируют мурашки, сознание очищается и начинает работать на полную. Он смотрит на растерянного пациента — уже без бабочки и порк-пая, но все с теми же соломенными волосами и скулами, о которые порезаться можно — и просвечивает взглядом его насквозь, пользуясь моментом, пока чужой сизый — опущен. — Давай начнем правильно, — мягко, но уверенно просит Магнус тоном ласково-строгой матушки, которой решительно невозможно отказать. — Доброе утро. — Доброе, — тихо откликается пациент. — Меня зовут Магнус, — улыбается он уголком губ и протягивает руку. — Надо же, какая новость, — кривится Бытя, и вот сейчас Магнусу хочется его ударить. — Приятно познакомиться, — шелестит пациент, потом неуверенно — и быстро — жмет протянутую ладонь. Магнус отмечает, какие у него сильные и длинные пальцы, плавный изгиб костяшек и узкое… ладно, господи, у него очень красивые руки, доволен? — А как тебя зовут? — вежливо интересуется Магнус. — Не говори ему, а то проклянет, — взмахивает рукой, как плетью, Бытя. «Я профессионал, я профессионал, я профессионал». Кажется, вопрос Магнуса ставит пациента в тупик. Сизый в его глазах становится насыщеннее, к нему добавляются желтые прожилки — если Магнус перестанет зарабатывать психоанализом, подастся в экспрессионисты. Потому что… Так, стоп. Магнус вытягивает из кармана чистый блокнот, щелкает ручкой и протягивает все это богатство пациенту. Тот берет и недоуменно поднимает взгляд. — Если твое имя слишком сложно произнести, — поясняет Магнус, — напиши его. Пациент колеблется, покусывая колпачок ручки, и бросает быстрые взгляды — Магнус поклясться готов — на Бытю. Сам же он с неожиданным облегчением отмечает, что с моторикой у пациента все в порядке, ручку он держит правильно и явно не в первый раз, так что пока дефектов развития не выявлено. Наконец пациент размашисто черкает что-то в блокноте, протягивает его Магнусу и произносит с робкой улыбкой и неуверенными медными проблесками в сизом: — Джи. Магнус на миг снова теряется в его глазах — на этот раз прожилки раскаленной проволоки в старом потускневшем металле, знать бы еще, что эта горячая медь означает. Мига Магнусу хватает, и он со спокойной сдержанной улыбкой берет блокнот. На чистом листе только одна буква — G. — Красивый почерк, — отмечает Магнус и на этот раз говорит вполне честно. — Это первая буква? — Почему? — изумляется пациент. — Это все мое имя. — Из одной буквы? — вежливо приподнимает бровь Магнус. — Ну ты и тупой, — говорит Бытя, а пациент одновременно кивает, и Магнус теперь может только гадать, с чем именно он согласен. — Даже мое имя дважды переспрашивает каждый раз. «Я профессионал, я профессионал, я профессионал, черт тебя дери». — Хорошо, — удовлетворенно произносит Магнус, пряча блокнот обратно в карман. Это действительно хорошо: пациент — Джи — знаком с алфавитом, умеет писать и способен связно поддерживать разговор. Теперь сложнее. — Так куда тебе нужно вернуться? — На трон, — убежденно повторяет Джи, и в сизом проскальзывает стальной решительный блеск. — Безнадежен, стеклоголовый, — качает головой Бытя и щупает губы пальцами, проверяя, на месте ли улыбка. «Я профессионал, я профессионал, я про… Дьявол». Ругательство появляется в голове в тот момент, когда Магнус уже открывает рот: — Завтра загляну пораньше. — Чудовище, — Бытя прикрывает глаза в притворном ужасе, а Джи вздрагивает, мелко, только плечами, но тут же берет себя в руки. — Я никогда не слышал о троне, — спокойно говорит ему Магнус, излучая ненавязчивую доброжелательность. — Может, расскажешь, где это? — Я… — сизый снова превалирует над всеми иными оттенками, как рассеянность — над эмоциями, Магнус хорошо это видит. — Я не помню… — Джи хмурится. — Это… как же… Не помню. — Ничего, со всеми бывает, — успокаивающе говорит Магнус и стремительно показывает Быте кукиш — Джи даже не успевает проследить его руку от плеча до кисти, чтобы разглядеть жест. Бытя громко хмыкает, но этим и ограничивается, и Магнус записывает десять очков на свой счет. — Может, тогда объяснишь, что это? — А ты не знаешь? — бросает на него косой взгляд Джи, и Магнус качает головой. — Не могу рассказать, — сизый мешается с расстроенным синим, но стальной отблеск все равно лежит на дне глаз стержнем. — На самом деле не могу. Извини. Это большая тайна, так что чем больше людей будут о ней знать, тем меньше она станет. — А ты уверен, что там был? — спрашивает Магнус осторожно, неосознанно смакуя на языке близкую себе жизненную установку. Бытя поднимает сжатую в кулак руку, и Магнус мгновенно догадывается, что ему показывают метафорическую табличку «Сарказм». Ну и пусть его. — Абсолютно, — кивает Джи. — Я пробыл там очень долгое время и непременно должен вернуться, потому там осталось кое-что очень важное. Я обязан это вернуть. «Корону?» — хочется нелепо брякнуть Магнусу, но шутка кажется кощунственной, и он удерживает себя в руках. — Что ж, ясно, — кивает Магнус и хочет коснуться руки Джи, но тот проворно ее отдергивает, пояснив на взгляд Магнуса: — Не люблю это все. Давай обойдемся? Магнус покладисто соглашается и встает, ему на самом деле все уже ясно — шизофрения. — Отдохни немного. Сейчас Мадрас принесет вам завтрак, — говорит он. — Она хорошая. — М-м, — неопределенно тянет Джи, а потом поднимает на Магнуса снова остывающие к сизому глаза. — Но мне очень нужно вернуться на трон. — Я подумаю, что с этим сделать, — серьезно обещает ему Магнус, игнорируя то, как тянет под ложечкой и екает за ребрами. — Постараюсь, чтобы мы забрали эту вещь. «Из твоей головы», — мысленно добавляет он, и Джи улыбается ему уже смелее. Зато иронией Быти можно выжигать по дереву. Магнус вежливо прощается и выходит. *** — О, мистер тройка, что это с тобой? — вскидывает брови Жулиен, когда Магнус появляется у стойки. Ну да, это за костюм, в котором, как шутит все та же Жулиен, Магнус и родился. Вообще, он действительно всегда одет одинаково по-деловому: светло-серые брюки, белая рубашка навыпуск и с немного закатанными рукавами, жилет с двойными пуговицами на тон темнее брюк и черный галстук. Собственно, к реальной тройке это имеет весьма отдаленное отношение, но как будто Жулиен интересуют мелочи. — Все в порядке, — неловко поправляет надорванный воротник Магнус. — Трудности на работе. Жулиен усаживает его у дальнего конца стойки, делает большие заговорщицкие глаза партизана и прикладывает палец к губам. Магнус — согласен, пока у Магнуса есть кофе, он на все согласен. В этот раз Жулиен удачно миксует гвоздику и ваниль, а пенка настолько воздушная, что перед Магнусом словно врата в рай открываются. Даром, что в кружке. Граммофон тихонько играет что-то из старой школы. За окном — знакомо сизый вечер пятницы, стаи голореклам бьются в окно кофейни, сквозь них видно бесконечный живой поток, но Магнус, оглянувшись на него, замечает только холодную серую воду, его не обмануть радужными отсветами на волнах. За броским технологичным лицом Мегаполиса, за глянцем его кинопленок и блеском стекла прячется неприглядная истина — этот мир жесток и беспощаден, куда более, чем когда-либо. Магнус знает эту изнанку, был уже на обратной стороне черного льда, был не раз — и на себе ощутил, какой безграничной властью обладают корпорации. Помнит, как они перемалывают миллионы, превращают их в удобоваримую массу и растут как на дрожжах. Драконов в этом мире на самом деле полно. А вот с рыцарями — туго. В кофейне сегодня более людно, чем обычно, зал почти заполнен, поэтому Магнус даже благодарен за место в темном уголочке — социальные навыки в такой толпе падают куда-то в отрицательную область шкалы, и не то чтобы он пытался их оттуда поднять. Он просто прихлебывает кофе, задумчиво поглаживает скрывающую правый глаз повязку и слушает обрывки разговоров. Жулиен источает дружелюбие, она непререкаемо очаровательна, по-детски лукава, как кокетка, но Магнус-то знает, что под тоннами ее сиропа прячется простая закаленная сталь кухонного ножа. За это он уважает ее особенно. Колокольчики над дверью переливаются звоном громче, чем обычно, все внимание обращается к вошедшему, даже Магнус слегка поворачивает голову. А, ну да, уж кто бы сомневался. На пороге — местная звезда, вся в сиянии несуществующих софитов. У звезды — светлые рваные джинсы с беспорядочными наклейками-принтами, модные кеды с переливающимся пикселевым покрытием, которое одно стоит, как полгода нынешней жизни Магнуса, золотая цепь с пудовой медалью-инфокартой, в которую собраны функции всех мыслимых гаджетов, и настолько зеленая толстовка, что Магнус опасается, как бы у него не вытек глаз. Волосы у адепта массмедиа коротко стриженные и блондинистые, с модно золоченными кончиками, глаза миндалевидные и сегодня с карими, как большое пятно Юпитера, концентрическими кругами. Когда жертва фэшн-блогов делает шаг в кофейню, у половины посетителей от восхищения спирает дыхание, а Магнус отворачивается и утыкается в стакан с кофе, потому что боится, что от долгого просмотра у него скиснут остатки вкуса. Ну, Жулиен, положим, тоже выглядит как сбой растрового изображения, но у нее это получается стильно, а не вот так вот. Впрочем, в этом даже есть что-то забавное. Звезда же улыбается всем и сразу, как реклама зубной пасты, и проплывает в стойке, усаживаясь прямо в центре. — Жули́, золотко, — начинает он. — Плесни мне мокачино, будь так мила. — Здравствуй, Диск, — расплывается в ответной приторной улыбке Жулиен, и Магнус решает завтра с утра провериться на диабет. — Дай мне минутку, и получишь лучший кофе на западе города. — Я в тебе не сомневаюсь, дорогая, — подмигивает ей Диск, и дальше между ними завязывается диалог в том же стиле. Магнус заглядывает в стакан, задумчиво смотрит на пару оставшихся там плавать маршмеллоу и прикидывает, насколько они хороши в качестве берушей. От пробных испытаний его удерживает только то, что Жулиен обидится на такое кощунственное отношение к ее шедеврам. Его мучители как раз заканчивают обсуждать какой-то кибер-матч, и Жулиен вдруг говорит: — У тебя, кстати, отличные глаза сегодня. — Спасибо, крошка, — Диск улыбается, как ведущий с триста семьдесят четвертого канала, до которого долистывают только домохозяйки с двадцатью кошками. — Всего пару дней назад сделал операцию. — Знаешь, сама я не видела, но мне рассказывали, — начинает Жулиен задумчиво, словно что-то припоминая, и ставит перед Диском изящный высокий стакан с пиком Коммунизма из взбитых сливок, — что у одного парнишки глаза выглядят совсем естественно, но меняют цвет под настроение, причем там вся палитра. Магнус замирает над своим кофе, как языческий истукан, и весь обращается в слух. Что творит, чертовка. — Хм, — капризно вытягивает губы Диск. — Я стараюсь быть в курсе всех новинок, ты же знаешь, — он прерывается, закатывая глаза, потому что пробует кофе. — Это самый лучший мокачино во всем Мегаполисе! Какой букет и по какой цене! Дорогие зрители, перед нами волшебница! Жулиен кокетливо краснеет, за розовым неоном глаз плещется презрение, а «дорогие зрители» аплодируют хозяйке. Магнус демонстративно хлопает над головой, но Жулиен не обращает на него внимания. Диск почему-то разворачивается и кланяется публике, и Магнус мгновенно прячет лицо в чашке — не хотелось бы, чтобы этот гуру ток-шоу его узнал. Но Диск уже переключает внимание обратно на бариста. — Так говоришь, глаза-хамелеоны, — облизывается он. — Не просто хамелеоны, — Жулиен посылает по стойке два латте паре студенток. Те едва их ловят, не в силах отлепить глаза от иконы стиля (Магнус кривится). — Окрашиваются в зависимости от настроения. — Не слышал, милая, — расстроенно качает головой Диск, снова припадая к трубочке и жмурясь от удовольствия. Рядом с Магнусом кто-то тоненько пищит. — Жаль, — Жулиен надувает губки. — А мне хотелось бы себе такие. — Да если бы они и были, твоей годовой выручки не хватит и на один, — лучезарно улыбается Диск, и Магнус моментально понимает, что медийный клоун в курсе, где их можно поставить. — Так что не огорчайся, ты и так красавица. Магнус досиживает у Жулиен до закрытия и за три часа успевает сгенерировать полсотни сценариев убийства Диска, который проводит там столько же времени, устраивая конкурсы, викторины и импровизированный станд-ап. Но публика активно участвует и всячески одобряет интерактивы, даже Жулиен благосклонно улыбается из-за стойки, меняя пластинку в граммофоне, и что ж ты за унылая каракатица, Магнус. Когда зал окончательно пустеет, Магнус на радостях готов совершить жертвоприношение. Жулиен моет последнюю кружку, выключает свет и накидывает на плечи легкий нежно-розовый тренчкот. Они выходят из кофейни в половине одиннадцатого. Улицы почти пусты: все благонадежные уже разошлись по домам, неблагонадежные — полчаса как из них вышли. Машин почти нет. На них сейчас такой налог, что иметь личный автомобиль позволяют себе только спецслужбы и верхушки корпораций, остальные жители пользуются ультрасовременным метро. И Магнус, и Жулиен живут неподалеку, так что просто идут по улице бок о бок в неоновых бликах города. Ровный асфальт пружинит под ногами, в воздухе пахнет близким дождем, направо за невысокими домами видно башенный абрис сияющих небоскребов даунтауна. Стальной парус CGC переливается солнечной Атлантикой, парные башни MirrorGate ломаются зеркальными гранями, а по гигантскому шпилю Satellite поднимаются разноцветные геометрические орнаменты — великая триада никогда не спит. Жулиен вполне естественно берет его под руку и опирается на плечо, Магнус чуть замедляет шаг, чтобы ей было удобнее. Между ними ничего нет и быть не может, потому что они — не романтики, а боевые товарищи, которые пытаются выжить вне корпораций, потому что внутри — обоим невозможно. — Диск определенно соврал, — умиротворенно говорит Жулиен. — Раз широкая общественность не в курсе, продукт пока сугубо для внутреннего пользования, — привычно подхватывает ее рассуждения Магнус. — Но Диск в курсе, — продолжает Жулиен. — Значит, все пути ведут в… — Магнус поднимает глаза на далекий объятый неоном даунтаун. Гигантский шпиль похож на кинжал, приставленный к горлу небосвода. — Не делай глупостей, — просит его Жулиен, прижимаясь теснее. Магнус вполне естественно провожает ее до дома. *** Раньше Магнусу казалось, что время идет чрезвычайно медленно, прямо-таки ползет. Он часто думал, что древние где-то промахнулись в расчетах, и в сутках должно быть как минимум в полтора раза больше часов. Оказалось — ничего подобного. Сейчас дни несутся, как переполненный бронепоезд — неуправляемо, разогнавшись под собственным весом до такой скорости, на которой рычаг тормоза сгодится только для разбивания окон при эвакуации. Магнус в курсе, что попытка притормозить бешеный поток — это как попробовать открыть окно и покурить в истребителе на сверхзвуке. Бытя становится на удивление разговорчив, хотя вся его болтовня на восемьдесят пять процентов состоит из как же вы достали, уединитесь уже, мне тут от вас реально хреново, в край бесит, господи. Остальные пятнадцать — это мне по сараю ваши рассуждения. Но Магнус получает от этого извращенное удовольствие, примерно как от колупания засохшей крови на царапинах. Да и если объективно, то у Быти действительно есть повод для недовольства — Магнус просиживает в их палате почти всю первую половину дня и, что характерно, почти не затыкается. Бытя обещает выкинуть Магнуса в окно — прямо так, продавив через решетку, аккуратными кубиками, — если он не снимет осаду с их последней обители. Но Магнус готов руку дать на отсечение, что ему тоже нравятся его визиты. Просто — оторваться от Джи решительно невозможно. Все чувства рядом с ним болезненно обостряются, словно нервы выбираются на поверхность кожи, а в глазах срабатывает механизм самонаведения. Магнус одновременно запоминает тысячу мелочей и бережно откладывает на полочки памяти, чтобы вечером, раскинувшись на тощей кровати, кропотливо перебирать каждый крохотный факт. У него ошеломительно длинные пальцы с хорошо выраженными суставами, и он неосознанно перебирает ими, когда задумывается, а если не хочет продолжать разговор на какую-то тему, то сцепляет их в замок. Когда диалог сворачивает на что-то ему близкое и Джи воодушевляется, он начинает бурно и ярко жестикулировать, но это выглядит настолько эстетично и изящно, что Магнус временами просто вываливается из беседы и начинает пялиться. Положение обычно спасает Бытя какой-нибудь издевкой. У Джи острые высокие скулы, о которые Магнус каждый раз режется взглядом и просто разбивается вдребезги, добровольно без парашюта падая на губы, тонкие и сухие. Джи имеет привычку раздраженно зажевывать уголок рта, когда не может подобрать слов, и растерянно закусывать нижнюю губу, когда глаза у него снова окрашиваются тоскливо-сизым. Магнус не знает, о чем Джи думает в такие моменты, и никогда не спрашивает. С профессионализмом можно попрощаться уже окончательно, но Магнус почти не жалеет. Потому что — глаза. И дело даже не в том, как стремительно и ярко они меняют цвет. То есть, это потрясающе красиво, и Магнус уже выучил тысячи разных оттенков и связанных с ними эмоций. Все в том, насколько эти глаза искренни и правдивы, какая стальная твердость лежит на их дне. Дело в бьющем под дых благородстве, в решительности и храбрости, в том бездонном океане, который под солнечным огнем меняет цвета и смыкается вокруг провала зрачков, где иногда ворочается что-то темное, от чего у Магнуса волосы приподнимаются на затылке от предвкушения и опасности. Ему нравится карее дружелюбие с нежными персиковыми прожилками. Нравится голубое удивление, когда Магнус, просадив половину месячных коинов, притаскивает настоящие белые пионы чисто чтобы оживить их обитель. (Глядя на воплощение скепсиса на соседней койке, Магнус сам себе не верит). Нравится огненно-рыжий азарт, когда они снова о чем-то спорят. Нравится безмятежное светло-зеленое спокойствие и лимонные искорки озорства. Магнус вспоминает об этом в темной тишине своей пустой квартирки, перекатывается по худому матрацу, едва не сваливаясь с узкой кровати, утыкается лицом в пыльную подушку и думает, насколько же он влип. Потому что всю вторую половину дня, когда Магнусу нужно работать с документами, Джи просиживает в бархатном красном Арарате посреди его кабинета, и Магнус каждые пять минут косится на его профиль и подтянутые к груди колени сквозь голоскрин. *** О троне они больше не говорят, и теперь Джи кажется ему абсолютно здоровым — насколько это вообще возможно в их чертовом городе. Более того, многие его принципы Магнус поддерживает, а часть и вовсе перенимает. Мадрас видит его насквозь, понимающе улыбается, картинно утирает слезы в уголках глаз — и, улучив момент, когда Магнус оказывается в кабинете с ней тет-а-тет, просит позвать ее на свадьбу. Магнус швыряет в нее личным делом Быти и, слушая хлопок двери и приглушенный смех, отстраненно радуется, что все-таки не купил голопланшет — тонкая стальная рамка не выдержала бы удара о стену. Хотя, денег ему все равно ни на что не хватает. Официальное государство хоть и существует в Мегаполисе, но чисто номинально — власть над городом безраздельно принадлежит корпорациям, которые никак не могут поделить ее между собой. А потому в бюджетных конторах — вроде их заведения имени госпожи Модмэд — зарплата трагична, как судьба Меркуцио. Которого, как известно, убивают первым. *** Как-то утром, после обхода, Магнус случайно подслушивает обрывок разговора двух самых интересных своих пациентов. Дверь в палату приоткрыта, а он никак не изживет привычку ходить бесшумно, поэтому слова слышны очень отчетливо: — Шансов у тебя никаких, — флегматично говорит Бытя. — Брось это дело, Дуроскоп. Помрешь ведь. — Знаю, — устало и насмешливо отбривает Джи. — Но у меня еще остался паром. — О, держи карман шире. Она потопила его. Недолгое молчание. — А что паромщик? — Сказал же. Она потопила его. Снова непродолжительная тишина. — Но я… — Дуроскоп, бога ради, уймись. Ты ничего уже не можешь сделать. Отдыхай, кушай кашку и наслаждайся обществом своего одноглазого рыцаря с козлиной бородкой. Во-первых, это самая длинная реплика Быти на памяти Магнуса. Во-вторых, у меня не козлиная бородка, обижается он, машинально поглаживая светлый треугольничек на подбородке. — Иначе она найдет тебя и нашу последнюю обитель. И уверяю, это окажется страшнее всего, что с нами было. Что-то будоражаще знакомое есть в этом она, и тогда Магнуса впервые посещает дурное предчувствие. *** Очевидно старое знакомство Быти и Джи Магнуса удивляет, но он не подает виду, что о нем догадывается. Нужно выждать, убеждает себя он, хотя прекрасно понимает, что это лишь оправдание нежеланию рушить их внезапную и временную идиллию. Магнус хочет верить в старую мудрость про то, что нет ничего постояннее временного, но все равно отчетливо осознает, что старая мудрость в их городе будущего давно не работает. Здесь работают только корпорации. За окном — вечереет, низкие тучи опускаются на Мегаполис, и Магнусу кажется, что вот сейчас одна из них напорется на шпиль Satellite и все небо сдуется, как воздушный шарик, обвиснет и будет слабо колыхаться на ветру. Магнус сидит за столом вполоборота, и с двух сторон его обступают две неизбежности, как Моисея — Красное море. По левую руку — голоскрин с красными цифрами напротив счетов больницы имени госпожи Модмэд, и это не тот румянец, который Магнус предпочел бы видеть, потому что до очередного зачисления еще три дня, а с учетом долгов за электричество — Три Дня Тьмы. По правую — пластиковый провал окна, в который пробиваются неоновые отсветы анимированных граффити с кирпичной стены и горящего рекламным пожаром даунтауна за ней. Но когда Магнус поворачивает туда голову, он смотрит не на Мегаполис, а на сумрачный профиль точно углем нарисованной фигуры, устроившейся на подоконнике. Джи сидит, расслаблено опираясь спиной о раму, а руки локтями уложив на согнутые колени, и в позе его растекается расслабленное спокойствие, которое Магнус пьет с такой жадностью, словно сорок лет протянул в Сахаре на одной фляге. Собственно, сейчас Магнус выбирает между молотом и наковальней. И когда Джи бросает на него глубоко-синий задумчивый взгляд, думает, что пускай на него падает наковальня. Он совершенно не против потом соскребать себя с пола и в колбочке тащить домой — оно того стоит. Магнус разворачивается на стуле к окну, и Джи спокойно встречает его взгляд своим. Глаза у него нечасто окрашиваются в такой синий — цвета послезакатного неба, когда в нем должна только затеплиться первая звезда, или океана на двадцатиметровой глубине, куда едва-едва дотягивается солнце, — и Магнус знает, что это оттенок задумчивой тоски и что сейчас Джи почти наверняка думает про свой мифический трон. Магнус поднимается с кресла и уже делает шаг к окну, как Джи внезапно спрашивает: — Ты любишь этот город? Вопрос валится Магнусу на плечи, и он внезапно оказывается Атлантом, который должен выдержать на плечах всю эту атмосферу напряжения. Собственные ощущения мутью поднимаются в груди, как осадок — в старинном вине, и Магнус глубоко дышит, пережидая слабость, пока они не осядут. Он подходит к окну, останавливается у щиколоток Джи, заводит руки за спину, стискивая себя за запястья холодными пальцами, — и смотрит. Мегаполис перед ним со своим первобытным ритмом жизни: паутина улиц пульсирует людским потоком, голограммы теснятся, как мухи над падалью, небоскребы великой триады объяты лихорадочным неоновым огнем. Магнус знает совершенно точно, как он относится к Мегаполису, но как сказать такое этим глазам со световыми годами Вселенной внутри? Он уже решается соврать, как Джи поднимает взгляд на его профиль, веет прохладно-тоскливой синевой и ждет ответа. Магнусу дико хочется курить — оцените степень напряжения, если он не курит. — Ненавижу, — говорит он прямо и закусывает изнутри щеку. — Вот как, — непроницаемо отвечает Джи и пропускает руку через соломенные волосы — Магнус позорно залипает на длинных пальцах. — Значит, я, наверное, тоже. — Не бери меня в расчет, — мотает головой Магнус. — В статистику не вписываюсь. Да и не такой хороший я человек, чтобы судить об этом городе. Совсем не хороший. — Ты не прав, — Магнус неосознанно заглядывает в синие глаза — и видит наполнившие индиго нежно-персиковые прожилки. Нереально красиво. — Ты достойный человек, Магнус. — Благодарю, — улыбается он, а в интонациях благодарю, но это не так. Черная повязка жжет правую сторону лица, напоминая, что он представляет из себя на самом деле. Джи поджимает одну ногу сильнее и неожиданно пинает Магнуса в бедро, несильно, но ощутимо, с желанием встряхнуть. И Магнус действительно встряхивается — едва не летит на пол, охнув от неожиданности. — Знаешь что, Магнус, — начинает Джи тише и серьезнее, чем обычно, — люди с золотыми глазами не бывают плохими. Магнус невпечатленно поднимает бровь. Он знает, что глаза у него действительно с золотым отливом, и знает, что творил, пользуясь обоими. — С такими глазами — не бывают, — с нажимом повторяет Джи, и Магнусу вдруг отчаянно хочется ему поверить. Настолько, что в горле встает комок. — А ты? — спрашивает он севшим голосом. Синева в глазах Джи становится насыщеннее, а черты лица — мягче, и в них проступает какая-то странная горькая тоска, как неисчерпаемая константа, которая вдруг окутывает погруженную в полумрак комнату целиком. — А я — монстр, — отвечает он спокойно, и звучит это так, что у Магнуса сразу же отпадает желание спорить. Он после секундного колебания просто кладет раскрытую ладонь на острое колено. Чужое острое колено. Кабинет по-прежнему наполняет тишина, но теперь мягкая, почти интимная, обволакивающая их обоих. Тепло затекает Магнусу в пальцы и остывающей лавой добирается до самого позвоночника, рука горит, в голове не остается совершенно никаких мыслей — и ему впервые так легко за долгое, бесконечно долгое время. А еще Магнус знает, что это прикосновение так отчаянно нужно не ему одному. Он не чувствует, сколько минут проходит в такой тишине, время для Магнуса останавливается, вместо него последней координатой пространства становится чужой размеренный пульс, который эхом отзывается в кончиках его пальцев. Магнус смотрит вверх, в неоновый сумрак подсвеченных туч, и ни о чем не думает. Просто дышит. Спустя множество этих вздохов окно вдруг смазывается сначала одной каплей — крохотной, блестящей, чертящей за собой дорожку влаги по стеклу, — а потом сразу множеством, и тишина углубляется, разрастается шелестящим стуком. — Это что, дождь? — с тихим восхищением шепчет Джи, прикладывая ладонь к стеклу. Магнус не удивляется, он привык к тому, что Джи радуется простым, привычным вещам — те пионы произвели настоящий фурор. Джи в такие моменты походит на ребенка, который многое знает о мире по книгам, но всю свою жизнь провёл в стерильном бункере и теперь впервые знакомится с тем, о чем столько слышал. Поэтому Магнус просто кивает: — Да, — и улыбается уголком губ, глядя в серую рваную пелену перед собой. В прогнозе дождя не было, но верить прогнозам в Мегаполисе — это все равно что верить в альтруизм корпораций или в третье пришествие. Много лет назад, когда Магнус знал три слова и находил сосание пальца самым увлекательным занятием, великая триада — тогда ещё состоящая из небольших T. O. D. и Fire Inc., идущих следом за колоссальной и всемогущей SatCon, активно использовала метеотехнологии, подчиняя себе небо. Когда им хотелось дождя, группа истребителей распыляла тяжелые металлы, чтобы те стягивали на себя влагу и образовывали капли. Когда хотелось ветра и солнца, электромагнитные сети создавали разницу давлений в противоположных частях города и поднимали шквал. Вот только погода оказалась женщиной ранимой и мстительной — той ещё стервой, — а потому перестала подчинятся через жалкие пару лет всемогущества корпораций. Тонкие взаимодействия сбились, своенравная атмосфера сбросила седока головой в навоз и гордо порысила выбрасывать кульбиты. Теперь предсказать погоду в Мегаполисе настолько же невозможно, как заклеить пластырем пробоину в подводной лодке. Корпорации, конечно, подписали запрет на применение метеоконтрольных технологий, и — соблюдайся он — механизмы пришли бы уже в норму, ведь природа доверчива как пятиклашка, которой говорят, что в следующий раз — обязательно. Но кто вообще соблюдает законы, которые сам издаёт? Скука. Магнуса мысли о корпорациях душат, скребут по шее острой пенькой, а его концентрированной холодной яростью можно перетравить всех тараканов в Подземье. Это того не стоит, улыбаются ему неоново-розовые глаза Жулиен из какого-то их давно позабытого разговора, и Магнус рывком выдирает себя на поверхность сознания, в сумрачную уютную комнату. Джи прижимается к стеклу обеими ладонями и носом, смешно ловя ртом воздух, и вбирает глазами дождь, черпает его провалами зрачков, словно хочет до малейшей детали впитать в себя обыденное серое чудо. Странно, до чего он просто видит в ничтожности — нечто. Магнуса вдруг простреливает по позвоночнику болезненная нежность, от которой внутри все скручивается, а глаза жжет, словно солнце пышет в них поверх озонового слоя, ультрафиолетом. Вокруг зрачков Джи — чистый сиреневый восторг, и Магнус легким движением руки подмахивает смертный приговор своему здравомыслию. — …Господа присяжные заседатели признают рассудок виновным и требуют самой суровой меры наказания. — Господин судья, ходатайствую о даче взятки — им приплатило сердце! — Ходатайство отклонено — мне тоже… Но этого, конечно, Магнус не говорит вслух. Вместо — короткое и неожиданно звонкое: — Идем. Джи оборачивается, в глазах — голубые проблески удивления и карее доверие, безоговорочное, наивное и преданное, от которого у Магнуса екает под ребрами. Джи спрыгивает с подоконника изящно и плавно, совсем без резких углов, словно сам он — свежая дождевая капля, и Магнус думает, что такой чистоты дождь может быть только высоко-высоко в горах. На другой планете. Риск есть и риск немалый, принято считать, что больные ни при каких условиях не попадут за стены заведения имени госпожи Модмэд, хоть синим пламенем оно полыхай. Но Магнус, кажется, говорил, что ему плевать, где там и что принято. И это — самый прочный его жизненный принцип. Джи замирает на пороге больницы — задрипанная железная дверь с ржавым кодовым замком, старое крыльцо в пять ступеней, чахлый цветник и кирпичная стена с воротами впереди — и глубоко дышит. В глазах — недоверчивое желто-рыжее счастье, теплое и душистое, как только что сорванный апельсин. Магнус понимает, что дышать — это для слабаков. Дождь рушится перед ними двумя шелестящей стеной свежести и влаги, неоновое пламя корпораций расплывается в пелене слабым облаком, и они оба становятся для него неуязвимыми, недосягаемыми. Джи робко протягивает руку, касается своими нереальными пальцами живой поверхности ливня. Капли игриво щелкают его по самым кончикам, дробятся на крохотные брызги — и смеются звоном на самом краю слышимости. Джи улыбается, и Магнусу по глазам миллионом мегаватт бьет сверхновая. Дождь падает вертикально, капли крупные, стремительные, но мирные, почти нежные — и определенно теплые. Джи что-то решает — в желто-рыжем счастье полыхает короткая золотая вспышка — и делает широкий шаг, оказываясь под дождем сразу весь, пропитываясь чистой свежестью. Вокруг него сияющим ореолом солнечной короны обвиваются брызги, соломенные волосы темнеют и жмутся ко лбу, на кончике носа висит капля, но он смеется — а Магнусу вдруг остро хочется плакать. Он стоит в тени дверного зева, полностью им поглощенный и почти невидимый, а на крыльце в брызгах далекого света и дождя кружится мокрая насквозь фигура в белой больничной одежде. Магнус никогда не знал, как выглядит счастье. Но зато теперь ему известно, как оно пахнет — апельсинами и ночным дождем. *** Мадрас ругается себе под нос, но не очень сердито — скорее растроганно, и постоянно утирает что-то на скуле. Она немного взъерошенная, волнующаяся — и одновременно глубинно спокойная, как будто подсознательно улавливает обреченность их положения. Магнус тоже — и от этого каждый миг становится пронзительнее, будто окрашенный сепией невозврата. Джи получает сухую одежду, большое махровое полотенце, руки Мадрас, свирепо вытирающие другим ему волосы — менингиту сам потом все объяснять будешь! — и знатный пинок в сторону душевых, а Магнус — не менее знатный подзатыльник тем самым вторым полотенцем. Он только улыбается и подставляется сам — заслужил. Бытя скалится со своей койки равнодушно-едкой улыбкой и сообщает Магнусу, что без него в больнице будет немного скучно, хотя плюсы тоже есть — строгий режим неплохо дисциплинирует. На волне внутреннего подъема Магнус показывает зануде язык и получает бесценную награду — задушенную четвертинку смешка. Мадрас снова вытирает уголок не скрытого челкой глаза, и теперь уже Магнусу хочется влепить ей подзатыльник. Но полотенца у него нет — так что в следующий раз. *** Уже под утро, без сна лежа на своей кровати-анорексичке, Магнус понимает, что до этого дна не видел — оно бьет его теперь, со всего маху, приветливо раскрывая объятия и обещая захватывающие приключения с открытым финалом. Потому что в голове у Магнуса прочно окапывается новая, совершенно безумная идея. Магнус хорошо понимает ее уровень опасности — где-то возле максимума по шкале от занозы до ядерной зимы — и продумывает детали ее воплощения в жизнь. Идеи, они ведь бессмертные и ненасытные, пожирают все на своем пути. Уровень IQ Магнуса уже вот обкусали до однозначного числа — и вряд ли остановятся. *** На следующее утро Жулиен, выслушав его, вежливо поднимает брови — настолько вежливо, что Магнус прямо-таки читает под ними собственный диагноз. Тем не менее, что-то вспыхивает в розовом неоне, что-то азартно-забытое, и Жулиен улыбается, прибавляя граммофону — своей женушке, кто-бы-говорил-про-болезнь — звук и начиная пританцовывать. Магнус понимает, что она согласна, и на радостях почти заказывает двойную порцию кофе. Почти — потому что, во-первых, ему не хватает коинов, во-вторых, тары для двойного как-обычно-ведра не существует в природе, проще сунуть голову под кофемашину, но это уже совсем клиника. Договариваются они на три часа пополудни — сразу после обеденного времени, чтобы Жулиен могла без потерь закрыть кофейню на некоторое время. *** Мадрас хлопает единственным видимым глазом, дергает себя за рукава, но ничего осуждающего не говорит. Просто улыбается ему, как обслуживающий персонал Титаника, и желает приятного путешествия — соответствующим тоном, от которого у Магнуса идут мурашки, но идея настойчиво вгрызается уже куда-то под затылочную кость, и не то чтобы Магнус собирался ей сопротивляться. — По Шекспиру, — скучающе сообщает Бытя с интонацией, которой обычно по сараю. Магнус не уверен, насколько Уильяму с этим самым сараем комфортно и с каких пор это вообще синонимы, но не может не признавать, что в этой шутке — определенно только доля шутки. Остается лишь выяснить, трагедия или комедия, но, по мнению Магнуса, сейчас тот случай, когда лучше не раскрывать карты. А вот поднимать ставки — это завсегда, это пожалуйста, это святое дело, кто-нибудь, продайте вон тому одноглазому парню мозг. — Не забудь, что травиться не модно, стеклоголовый, — заботливо напоминает Бытя и переводит медленный взгляд прямо на Магнуса. — Придумаю что-нибудь получше, — с готовностью обещает он. — И прекращай развивать тему. А то неизвестно, до чего дойдет в итоге. Или известно, понимает Магнус, и едва не краснеет позорно ушами. Бытя хмыкает, на выжимках из его скепсиса можно открывать фреш-бар — и Магнус согласен, чертовски согласен, он признает, что больной, а осознание — уже путь к выздоровлению. А еще, думает Магнус, это все такая ерунда. Потому что — глаза Джи сияют изнутри голубовато-сиреневым восторгом, в котором начинают тлеть апельсиновые прожилки счастья, и перед Магнусом в Магеллановых облаках зажигаются молодые звезды. *** Жулиен ждет их на углу улицы, где стоит ее кофейня. Машет рукой, когда замечает, и улыбается, лукаво щуря глаза. Магнус неловко одергивает жилетку, думая, как он, мистер тройка, выглядит рядом с Джи, на котором растянутая белая толстовка на два размера больше — Магнус на радостях промахнулся глазомером мимо мироздания — и потертые старые джинсы, бывшие модными еще в меловом периоде. Достать одежду более — ладно, просто более — Магнус не в состоянии, по крайней мере быстро. А творить бесчинства надо на кураже, пока идея полосует остатки здравомыслия, иначе не хватит, как опасается Магнус, уже не коинов, а пороху. Жулиен, кажется, понимает, прищуривает глаза еще сильнее и пожимает протянутую руку Джи своими пальчиками с ядерными ногтями вполне дружелюбно. Ей он, видимо, нравится сразу и очень, и Магнус не может объяснить, какого черта так радуется этому факту. Он будто жениха с родителями знакомит, а не… Так, а вот теперь действительно какого черта. И они начинают воплощать сатанинские планы Магнуса — идут гулять по городу. Хозяйка полулегальной кофейни, психоаналитик и его пациент-шизофреник, троица людей-не-из-корпорации, на которых Мегаполис не очень-то рассчитан. Даже скорее очень не рассчитан. Погода отменная: умытые ночным дождем и прокаленные утренним солнцем улицы разморенно ложатся под ноги теплыми тротуарами, осколки ясного неба бликуют в окнах домов и солнечных очках на макушке Жулиен — непременно в розовой оправе. Между ней и Джи завязывается неторопливый разговор, один спрашивает другую о городе, а та принимается с удовольствием рассказывать, пропуская пальцы через мелированные — каков скандал, саркастично думает Магнус — во все оттенки красного волосы. Магнус отстает на полшага, подставляет лицо солнцу и глубоко дышит, наслаждаясь обнимающим их умиротворением. В диалог он вслушивается половиной правого уха, потому что и так достаточно знает об этом городе-монстре. Мегаполис исторически — как принято считать — распался на четыре условные зоны. Посередине — сияющий даунтаун, лес небоскребов, царство неона, стекла и стали, ядро и сердце города, искусственный высотный лед и северное сияние корпораций. На севере и северо-востоке — шумное вязкое болото жилых кварталов, вечно копошащееся, затягивающее в серую рутинную накипь, где тонешь медленно, но с концами, в огромной трясине микрорайонов и проулков. На западе — пустошь промышленной зоны, частично живая, шумная и прикуривающая в небо трубами заводов, частично — мертвая и брошенная, оскаленная ржавыми заборами и остовами цехов. На юге — курортная часть, прижатая дутым телом Мегаполиса к морю, вся сплошь из крохотных домиков и петляющих улочек, старых соборов, которые даже в себя уже не верят, двускатных красноватых крыш и цветочных лавок. Хотя море тут условное — огромное, конечно, до самого горизонта, втиснутое в обзор квадратными километрами зеленоватой воды, но это — море поддельное, пресное, по факту — чудовищного размера водохранилище, к которому ползет — через болото кварталов, цепляя даунтаун, а потом по границе с курортной частью — Фор-ривер, из которой давеча и вылавливали Бытю. Конечно, у Жулиен это все звучит не так просто, она изящно заворачивает сухие данные в блестящую легенду об огненном хаосе, который распался на четыре дерева. Джи слушает, блестя глазами и боясь перебить, а Магнус считает сказку слишком пафосной и романтичной для неонового прагматизма Мегаполиса, а еще знает, что деревьев на самом деле не четыре — пять. Пятое дерево оказалось там, где его никто не видел, и пропало навсегда. Пятое дерево — это Подземье, кровеносная сеть коммуникаций, брошенных подвалов и станций метро, катакомбы, свободные от Табеля и с девяти до пяти, дикие и бесконтрольные, без карт и геопозиций. Целый континент со своими империями и столицами, прячущийся в тени Мегаполиса. Глубина из двенадцати уровней, о которой обыватели имеют такое же представление, как Магнус — о рецепте тирамису. — Потрясающе, — блестит сиреневыми переливами Джи, когда Жулиен с видом утомленного скальда замолкает. — Но разве это не опасно — вот так бродить по городу человеку из психушки? Он произносит это так ровно и обыденно, словно интересуется курсом валют в третьем мире, но Магнус все равно замечает синий тоскливый проблеск по краю зрачков — и морщится, как от зубной боли. Жулиен тыкает в его сторону пальцем: — Вон туда вопросы, там ответы, — и смотрит, едко-едко так, с пониманием на дне малинового неона глаз и спрятанной в их уголках улыбкой. Магнус вздыхает, думая, как получше объяснить. Конечно, есть Табель и вездесущая полиция, на каждом столбе висят гроздья камер, но в Мегаполисе — тридцать шесть миллионов жителей и неизвестное количество подземного отребья, а программа автоопределения лиц весит несколько терабайтов на рыло, так что даже вся плеяда серверов не потянет сканирование всех улиц. Тем более, каждое неизвестное выдает баг. Тем более — благодаря десяткам хакеров-энтузиастов из Подземья, которые, видимо, жаждут как минимум построить коммунизм во внутренней сети города. Так что камеры — просто для антуража: используются для направленного поиска по конкретному лицу и морально давят немигающими взорами объективов на население, создавая иллюзию тотального контроля. Естественно, обывателю это знать не положено. Следовательно, объясни это Магнус, возникнет закономерный вопрос, почему он в курсе. Ведь он все-таки тоже простой смертный, да к тому же человек-не-из-корпорации (пусть и всего семнадцать месяцев). Магнус мучительно придумывает полторы минуты обтекаемую формулировку, потому что соврать мучительно не может — вся школа психоанализа до дядюшки Фрейда уже бьется в конвульсиях. В итоге сдается и сообщает уверенно: — Не опасно. Жулиен вскидывает брови и кивает с ах-вот-оно-что видом, а потом снисходительно взмахивает ладонью. Вот не надо тут, он правда старается. Зато Джи ответом вполне удовлетворен. Он улыбается краешком рта, в глазах — абсолютное карее доверие с медными горячими прожилками, и Магнус снова теряется в их солнечном янтаре, из-под ребер ему в голову сильно и властно веет сирокко. Почему-то снова теплеют уши, а Жулиен вдруг смеется — легко-легко, свободно и звонко, словно капли весеннего дождя срываются с молодых листьев. Они не идут в болото жилых кварталов — у Магнуса все еще шевелятся остатки самосохранения, хотя и у них скоро выйдет срок годности. Вместо этого они петляют по безлюдным частям промзоны, издалека провожают глазами взводы курящихся, как вулканы, труб, проскальзывают между ослабшими челюстями заборов и сквозь голые стальные ребра-балки цехов. В воздухе висит легкая рыжеватая ржавая пыль, пахнет солоноватым металлом и старым маслом, но Магнусу кажется, что он в профилактории. Джи для него — покруче любого ионизатора, Магнус надышаться не может, только давится глотками внезапно вкусного воздуха. Жулиен — даже в розовом пальтишке и на каблуках, которыми можно заменить колонны Парфенона — смотрится посреди запустения вполне органично и движется очень уверенно. Джи следует за ней слегка неловко, но вполне спокойно, постоянно оглядывается на Магнуса и заново пропаивает его теплой медью. С этим нельзя бороться, его можно только принимать, позволяя вплавлять себя в мягкую металлическую клетку, добровольно прячась в ее прутьях. Это больно и сладко, у Магнуса голова идет кругом, но внутри — квант равновесия, весь мир устроился на точке опоры, остается лишь надеяться, что жизнь не наляжет на рычаг, чтобы перевернуть его с ног на голову. Впрочем, Магнус ни на секунду не забывает, что у него — помимо жизни — много врагов, которым хватит силы это сделать. Жулиен заливисто смеется над какой-то шуткой Джи, тот неуловимо усмехается — Магнус бережно заносит в каталог новое выражение лица — и тут же, цепляясь ногой за что-то неопределенно металлическое, едва не падает, широко взмахивая руками. Магнус стремительным текучим движением оказывается рядом, отказываясь признавать вспышку иррационального страха, и подхватывает Джи за локоть. По руке простреливает такой волной тока, что Магнус начинает подозревать у себя в пальцах самоиндукцию. Колючее и о-господи-боже-приятное тепло дрожит у него в ладони чужим напряжением мышц и сжимается в пушистый комок, когда Джи с выдохом расслабляется, и мгновенная вспышка грязно-желтого сменяется плавными умиротворенными переливами светло-зеленого облегчения. Жулиен цокает языком и украдкой кивает Магнусу. Это и правда удивительно. Магнус самодовольно вздергивает нос повыше бушприта линкора Satellite, на что получает удивительное зрелище неоново-розового затмения — Жулиен закатывает глаза. Древние однозначно занесли бы это в предвестия Апокалипсиса. — Спасибо, — тепло и рассеянно улыбается Джи, и только тут Магнус понимает, что все еще придерживает его за локоть, самыми кончиками пальцев, словно он — искусственный интеллект, который при отключении от источника энергии неизбежно угаснет. Джи и есть — источник, целая электростанция, научись Мегаполис понимать это — и все его тридцать шесть миллионов окажутся обеспечены теплом и светом до самого Судного Дня. Неловко дернув уголком рта, Магнус отступает, откатывается прибоем на прежнюю дистанцию и думает, где бы достать самоучитель по дыханию, потому что, ну, иначе однажды его мозг атрофируется от кислородного голодания. Жулиен снова улыбается, приторно-приторно, пряча за незлой насмешкой брызги малинового удовольствия. — Отлично сработано, мастер на всю голову, — и подмигивает еще, чертовка. Магнус отстраненно думает, что Жулиен может уже написать о нем докторскую или сборник афоризмов — и озолотиться. Какое дарование пропадает. *** Они забредают в узкое переплетение двухэтажных бараков, где раньше жили рабочие металлургического завода колоссальной SatCon, канувшей в лету, но все еще высящейся над городом бледной тенью Мордора. Ни одна корпорация не достигала такой всеобъемлющей власти и экономического могущества, каким обладала в свое время SatCon — и тем страшнее ее раскол оказался для Мегаполиса, его последствия они разгребают до сих пор, когда одна из гнойных воспаленных ран внезапно открывается. Об этом думает Магнус, разглядывая пустые черные провалы окон, скалящиеся сломами стекол в рамах, пока его не выдергивает на поверхность сознания радостный возглас Джи. — Вот ты где! И он бросается в подворотню, заваленную обломками слизанной сюда ветром шиферной крыши. Жулиен поднимает едко-розовую бровь. — Однако. Магнус беспомощно смотрит, как Джи — его пациент — с энтузиазмом разбрасывает строительный мусор и слышит, как остатки его здравомыслия отпевают его профессионализм. Потому что — надо вмешаться, потому что — Магнус не может собственноручно оборвать ту цепочку иллюзий, которая так воодушевляет Джи. — И когда ты сделаешь что-нибудь с этим, психик? — скептически интересуется Жулиен, накручивая тлеющий неоном локон на палец. В уголках поджатых карминовых губ собирается горечь. — Ты ведь должен, знаешь ли. Знаю, думает Магнус. К черту, думает Магнус. — Нашел! — восклицает Джи. Он возвращается к ним, бережно держа в ладонях что-то зеленое и мягкое, с двумя более темными пятнами, и протягивает руки, показывая вязаный ворох. — Оу, — говорит Жулиен. — Это что, — Магнус заминается, — носок? Внезапно зеленый комок текстиля вскидывается, улыбается мягким игрушечно-беззубым ртом, поблескивает черными глазками-объективами и радостно соглашается: — Асок! В голове у Магнуса вырастает миниатюрный ядерный грибок. Джи подозрительно косится на него. — Как ты догадался? Так, думает Магнус. На этот английский абсурд он, увольте, не подписывался, белых кроликов не видел, так что можно пощадить остатки его психики, а то что вы как не люди, а. Жулиен хихикает в кулак, преодолев баг в системе, и сообщает: — Интуиция. — Туиция! — важно подтверждает — боже, фу, прости господи — Асок и лучится довольством месячного щенка. — Хочешь подержать? — доброжелательно улыбается Джи, и глаза у него опять нежно-персиковые, с лимонными искорками озорства. Нет, стоп, не надо, а вдруг он заразный, это же носок, кто его носил, господи, я не хочу, мне по сараю ваши просьбы, мысленно визжит Магнус, безбожно копируя гуру отрицания, и покорно протягивает руку. Асок в ладони ощущается теплой мягкой тяжестью, ворс приятно щекочет пальцы, черные глазки с оптическими диафрагмами смотрят так открыто, весело и по-доброму, что в Магнусе шевелится что-то задорно-пятилетнее, с улыбкой во весь рот и дыркой вместо переднего зуба. — Ривет! — пружинисто подпрыгивает, как мультяшная гусеничка, Асок и трется носом об его ладонь. — Привет, — растерянно кивает Магнус и улыбается, ощущая себя вконец обезоруженным и беспомощным. Асок смотрит на него выжидающе, чуть склонив голову набок и приоткрыв рот. Жулиен уже хохочет в ладонь, едва не сгибаясь пополам, и Магнус при мысли о том, что ближайшие сорок дней и сорок ночей его ждут дожди подколов без билета на ковчег, страдальчески вздыхает. Джи — наоборот, у Джи в глазах — голубая кайма удивления вокруг апельсинового счастья, и весь этот тропический коктейль бьет прямо в Магнуса, обнимает мягкими облачными крыльями, накрывает волной чего-то настолько легкого и воздушного, что Магнус согласен на что угодно. Даже на — какой ужас — Аска. Поэтому Магнус осторожно поглаживает зеленое детище чьего-то больного гения пальцем. Асок мягкий, но под тканью в голове чувствуется что-то твердое, скорее всего стальное, а пушистое тельце неожиданно стойко держит форму. Магнус задумчиво почесывает Аска по затылку, в глазках у того заметно расширяются диафрагмы — от удовольствия. Асок начинает что-то забавно лепетать, комбинируя чужие слова во вполне осознанные предложения. Вот тут-то разум Магнуса неожиданно сообщает о себе: догружает информацию, с ленцой проводит анализ и выдает результат, от которого Магнус едва не садится на присыпанную ржавчиной землю прямо здесь — он понимает, что сидит у него на руке. — Джи, откуда ты его знаешь? — хрипло спрашивает он. Жулиен улавливает перемену в его голосе безошибочно, и вся веселость осыпается с нее осенними листьями — теперь едко-розовым взглядом можно закручивать гайки буровых установок. — Мы были знакомы там, — тихо отвечает Джи, и в глазах больше нет теплого желто-рыжего — от зрачков расползается синяя тьма. — На троне. — Ясно, — кивает Магнус уверенно в надежде его успокоить, хотя — по существу — ни черта ему не ясно. Наоборот, в голове путаются якорные цепи. Потому что Асок — это не просто интерактивная игрушка. Даже если Магнус продаст все свои органы и заодно Жулиен — в рабство, ему все равно и близко не хватит коинов, чтобы купить нечто подобное. Потому что перед ними — Homunculus, проект сильного искусственного интеллекта из глобальной программы «Подобие жизни», проводимой Satellite. И в крохотной голове у этого забавного малыша — супервычислитель на нейронной сети, а в мягком тельце — тончайший иридиевый каркас. С ума сойти. Кажется, Магнус это уже говорил. — Акомы! — радостно кивает ему Асок и перепрыгивает на плечо Джи, повисая воротничком у него на шее. Джи улыбается, позволяя мелочи ухватить мягким ртом его за палец. — Можно его оставить? Жулиен предостерегающе смотрит на Магнуса, как англичане — на Карла I, и медленно качает головой. Магнус и сам знает, чем это чревато, понимает, что это уже не лезет даже в Бранденбургские ворота. Джи улыбается ему, позволяя Аску мусолить пальцы, и вокруг доверчивого карего снова прорисовывается апельсиновая кайма. — Да, — говорит Магнус, — конечно. Жулиен взглядом сообщает, что оплачивать его похороны не собирается. Магнус не против — потому что если это Satellite, то хоронить обычно нечего. *** Над Мегаполисом догорает закат, рыжим фонарным светом обливая западный край неба и поджигая редкие рваные клочья облаков — все, что напоминает о давешнем дожде. На востоке уже расползается густой, как фабричный дым, сумрак, и неоновые факелы даунтауна постепенно набирают силу. Они сидят в провале стены какого-то здания — Магнус, оглянувшись на готичные надгробия конвейера, решает, что это был сборочный цех — и смотрят, как разгорается тройное голограммное солнце: стальной парус CGC, парные башни MirrorGate и грозный шпиль Satellite между ними. Жулиен вытягивает из своей объемной сумки хромированный термос с автовыставлением температуры — на боку светятся красные семьдесят три с половиной по Цельсию. Медленно взбалтывает, осторожно откручивает крышку, принюхивается. Джи, сидящий посередине, завороженно следит за всеми ее движениями, словно та совершает масонское таинство. Хотя — Магнус вдыхает ошеломительный запах макиато и косится на то, с каким изяществом Жулиен откладывает крышку в стороны — без вольных каменщиков тут явно не обошлось. Если она не заложила душу какому-нибудь языческому богу, конечно. Асок пару минут назад сбежал с плеча Джи куда-то в закат, и не то чтобы Магнус расстраивается. — Попробуй, — Жулиен протягивает термос Джи, и тот с благодарным кивком принимает его, как христианскую реликвию. Рассматривает мгновение со сдержанным лаймовым любопытством, а потом осторожно прикладывается губами к краю. Грудная клетка Магнуса сжимается, переставая размеренно закачивать воздух в легкие, зато вся трясется от бешеных ударов сердца. Потому что Джи, на закате пьющий лучший в Мегаполисе кофе, — это отдельный вид искусства. Под прикрытыми веками полыхает сиреневый восторг, перемешанный с теплой патокой удовольствия, а из груди Джи выбирается низкий горловой стон сразу после первого глотка. Магнус, содрогнувшись в вибрациях этого звука, как от рева поднимающегося шаттла, зачарованно смотрит, как ходит на его бледной шее адамово яблоко. — Потрясающе, — шепчет Джи, отрываясь после нескольких долгих секунд от кофе. — Это напиток богов. — Спасибо, — улыбается Жулиен и выразительно смотрит на Магнуса, пытаясь привести его в чувство. Дышать решительно невозможно, а в горле так пересохло, словно Магнус провел полдень на Меркурии в лучах обжигающей звезды в полнеба размером. Джи передает ему термос мира, и Магнус на чистом автопилоте припадает к краю. Его тут же накрывает восторженной артиллерийской канонадой, а в голове рвется ослепительный салют сверхновых. Во-первых, потому что кофе Жулиен — это всегда как рассвет на орбитальной станции. Во-вторых, потому что только что состоялся, на минуточку, непрямой поцелуй. Поцелуй. Вот так талантливый психоаналитик Магнус и покинул наш бренный мир. Внезапно за их спинами раздается оглушительный грохот. Металлический лязг обрушивается сзади гневной Ниагарой, ударяет стимфалийскими литаврами и чистым адреналином хлыщет Магнусу в артерии, разгоняя по нервам молнии. Правый глаз под повязкой простреливает знакомой тянущей болью, но Магнус удерживает себя в руках. Страх есть, его лишены только полные психи и мертвецы, но это страх не за себя — за Жулиен и Вселенную в глазах Джи. Жулиен двумя молниеносными движениями закручивает термос и вскакивает, гибкая и грозная, малиновый неон пылает у нее в радужках кругами Ада. Джи напряженно вскидывается, вокруг зрачков у него густеют темно-сизые угрожающие тучи. Сам Магнус осознает себя уже на ногах, в безупречной боевой стойке, точно у бретера девятнадцатого века. Пафос совершенно бессмысленный — Магнус безоружен, как питекантроп. Они трое замирают в абрисе провала, всматриваясь в клубы пыли и тьмы внутри брошенного цеха. Лязг не прекращается, гремит ужасающим вагнеровским маршем, им можно распиливать вековые сосны. Конвейер рушится, поднимая новые ржавые облака, а шум стоит такой, словно из-под пола к ним процарапывается титановая мантикора. Магнус отчетливо понимает, что это конец. Если случайно сработала какая-то допотопная система безопасности и сейчас на них выйдет дрон-охотник сорокалетней давности, то шансы выжить у них — примерно как у динозавров шестьдесят пять миллионов лет назад. Если за ними пришли корпорации, то шансов нет вообще. Лязг постепенно утихает, клубы ржавой пыли жмутся к бетонному полу, и из руинной тьмы конвейера доносится легкий шорох. Нервы у Магнуса напряжены настолько, что вот-вот оголятся и ими можно будет фиксировать сигналы инопланетян. А потом из ржавой пыли выскакивает перемазанный Асок и радостно восклицает: — Ривет! У Магнуса вздрагивают руки. Серьезно? — Дела? — лучась радиоактивным позитивом, интересуется Асок, проворно подползая к ним. Ему отвечают непереводимым фольклором, но это не Магнус, он — вшивенькая интеллигенция — держит себя в руках. Ругается Жулиен, в возмущении вспарывая ядерными ногтями воздух. В глазах Джи стремительно сменяются голубое изумление, лиловое раздражение и светло-зеленое облегчение, все очень яркие и сочные. Магнус засматривается — и чувствует, как его отпускает. Жулиен, все еще гневно — и просто очаровательно — пыхтя, усаживается на прежнее место, свирепым движением откручивает крышку термоса, видимо, представляя на его месте Аска, и прикладывается, запрокинув голову и рассыпая по спине ало-розовый водопад. Потом прижимает тыльную сторону запястья к носу, словно хлебнула не кофе, а крепленого ирландского виски. Понятливо умолкший Асок усаживается Джи на колени и выглядит, как дворняжка, только что сжевавшая ботинки хозяина, но очень в этом раскаивающаяся. Магнус садится последним, унимая шипящий коктейль в груди окончательно. Его медленным выдохом, наверное, можно отпускать грехи. — Вот ведь, — Жулиен облизывает губы и вскидывает гневный взгляд на неоновый пожар даунтауна. Магнус понимает — он тоже вспомнил. И на мгновение стал тем, кем был семнадцать месяцев назад. Жулиен прожигает взглядом сквозные дыры в небоскребах, и Магнус практически видит, как по парным башням MirrorGate стекает расплавленное стекло. — Мудачье, — презрительно резюмирует она, дергая уголком губ, и складывает руки на груди. Джи смотрит на нее с голубоватым удивлением, а потом в его глазах разливается туманно-синее понимание — смесь грусти и сочувствия. Магнус смотрит на догорающее небо и хочет вырвать солнце из горизонта обратно в зенит, чтобы разогнать этот прохладный сумрак. С колен Джи раздается сосредоточенное пыхтение. Асок сначала смотрит на Жулиен, потом — на Магнуса, шевелит диафрагмами в глазах и приходит наконец к выводу. — Муднус? На лице у Магнуса — очевидное что, у Аска — щенячий восторг и широкая плюшевая улыбка. Джи виновато пытается ладонью запихнуть выскочивший смешок обратно, но глаза горят лимонным озорным весельем. — Муднус! — ликующе повторяет Асок и подпрыгивает от радости. — Да ладно, — бормочет Магнус. — Я же не… — Муднус! Жулиен сгибается пополам, утыкается лицом в колени и хохочет, совершенно не пытаясь сдерживаться. *** Вечером Магнус почти вслепую кружит по квартире — электричество ему все-таки отрубили. Хорошо, что уолскрин работает от портативного аккумулятора, иначе было бы совсем кисло. Наугад выбрав канал — и попав на новости — Магнус устраивается на пыльном диване и ставит кружку холодного чая на столик. Перед этим в качестве аперитива он собирается погрызть замерзшего бульона, который передала ему вчера Мадрас, из не успевшего еще разморозиться холодильника. В новостях показывают торжественное открытие станции метро в восточной части даунтауна. Она называется Ферри-Форт и расположена аккурат под Фор-ривер. Ведущий, сияя жемчужной улыбкой манекена, щебечет о террористическом акте, две недели назад практически полностью уничтожившем станцию. Мощный взрыв вывел из строя систему опор, и Фор-ривер хлынула под землю, мгновенно и безжалостно поглотив всю станцию и хлынув в тоннели. Если бы не резервная система шлюзов, сгинула бы половина метрополитена. Хотя и так утопленников доставали почти три дня. Магнус морщится и выключает звук, когда ведущий начинает рассуждать о том, какая группировка ответственна за страшную трагедию. Он-то прекрасно знает, что терроризм в Мегаполисе давно изжит как явление, потому что любой мало-мальски опередивший в развитии обезьяну военачальник осознает всю мощь корпораций и никогда не посягнет на их территорию. Satellite, например, располагает своей личной карманной армией и флотом. Тем не менее, в новостях теракты мелькают часто — ими корпорации прикрывают давнюю и кровопролитную войну между собой. Конкретно этот случай — удар Satellite по противнику. Ферри-Форт — самая близкая станция к жилому микрорайону CGC, так что последняя не только потеряла часть рабочей силы (Мегаполис — гигантский человеческий инкубатор — быстро восполнит дефицит), но и сбавила темп работы, потому что тысячи ее сотрудников неделю не могли добраться до офисов. Магнус кусает ледяной брикет бульона и начинает громко хрустеть, стараясь не обращать внимания на то, как сводит от холода десны. На уолскрине беззвучно сменяются изображения переполненного гробами крематория, кадров развороченной станции двухнедельной давности, плачущих родственников и пышущего праведным гневом ведущего. — Показуха, — невнятно сообщает уолскрину Магнус и облизывает губы, задумываясь. Вообще, это странно, что Satellite так ощутимо атаковала CGC. Обычно корпорации стараются не трогать крупные объекты инфраструктуры — возмещать ущерб потом накладно всем, да и риск рухнуть в самолично вырытую яму довольно велик. К тому же, так явно корпорации схватываются крайне редко. Последний раз был два с половиной года назад, когда — Магнус вздрагивает всем телом — на Satellite напал Гриф. Это был огромный боевой дрон, лучший представитель класса одиноких охотников: покрытый титановым сплавом, с невероятно тяжелым и прочным иридиевым скелетом, вооруженный, как вся охрана главного корпуса вместе взятая, и полностью автономный. Строго говоря, модель называлась Grief-11 — или Горе Нации — и оказалась практически неуязвима. Самым страшным было не само оружие, нет, Гриф издавал оглушительный воющий гул, похожий на горестный вопль миллиона человек. Мощь этого звука практически уничтожила тогда Satellite, потому что люди сходили с ума, выбрасывались из окон в приступе паники и бросались друг на друга, ослепшие и оглохшие, сломленные обрушенным на них горем. Помнится, он тогда… Магнус встряхивает головой, выныривая из мрачных воспоминаний. Так или иначе, в этот раз Satellite атаковала CGC без видимого повода, да еще и задела MirrorGate и простых гражданских, работающих в метро и мелких корпорациях по соседству. Да и Ферри-Форт находится на одной из центральных веток… Магнус замирает. Он вспоминает, что именно на Ферри-Форт — точнее, под ней — расположено логово одного из немногих независимых хакеров — и лучшего из них. Он единственный способен состряпать фальшивый пропуск куда-нибудь в триаду, пробраться в их внутреннюю систему и выкрасть интересные данные. Корпорации знают о его существовании, но не трогают — потому что сами по очереди пользуются его услугами. Магнус и сам пару-тройку раз к нему наведывался, но так и не удосужился узнать его прозвище, достаточно было и «хакер с Ферри-Форт». Но теперь — теперь он понимает, как хакера зовут — вернее, звали. — А что паромщик? — Сказал же. Она потопила его. Это открытие слишком угрожающее, чтобы Магнус мог его проигнорировать. Значит, CGC зацепило на излете, а истинной целью Satellite был Ферри-Форт — Паром-Крепость, если перевести. Тот самый, на который так надеялся Джи. С ума сойти. Кажется, эта фраза постепенно становится жизненным девизом Магнуса. *** Еще через двое суток остатки самосохранения Магнуса окончательно прокисают и теперь воняют тухлыми яйцами на весь холодильник его души. Потому что — он снова ведет Джи на прогулку. Магнус прекрасно осознает свою ошибку. Держать птицу в клетке и вполовину не так жестоко, как один раз показать ей небо и запереть заново. Более того, утверждение справедливо для них обоих больше, чем основное тождество в тригонометрии. Только в случае Магнуса это звучит как жестоко показать слепому радугу и снова лишить его зрения. Магнус не знает, когда это началось, и не пытается сосчитать. Зато он прекрасно знает, чем это кончится. На прощание Бытя желает ему безболезненной смерти, а Асок провожает жизнерадостным Муднус. Эти двое уже успели спеться, хотя их первый разговор Магнус не может вспоминать без улыбки — перфоманс стоит отдельного места в мировой сатире. Мадрас провожает их до порога, иногда нервно дергая Магнуса за рукав, но тут же осекаясь. Она знает, что доктор заведения имени госпожи Модмэд вполне мог бы быть его пациентом, если бы упрямство считалось патологией. Поэтому — просто смотрит с крыльца вслед и кусает губы. Магнусу почти не жаль. Столько лишенных логики поступков подряд он не совершал лет с десяти, но неудержимый перламутровый поток оказывается для Магнуса слишком силен, чтобы он смог идти против течения. Все будущие страдания окупаются галактиками глаз Джи, Магнус в этом стопроцентно уверен. *** В этот раз они катаются на метро. Безо всякой системы и логики, как хомячки в прозрачном лабиринте. Джи с озорной улыбкой и пылающим спектром радужек таскает его за руку со станции на станцию, пару раз они едва не забредают в технические помещения, заказывают в крохотной закусочной два стакана капучино — и выкидывают их под поезд, потому что это надругательство над этим священным напитком и Жулиен не простит им измены. Потом прячутся от работников метро и показывают языки сквозь двери отъезжающего вагона. Магнус смеется и много улыбается, почти не отпускает восхитительных длинных пальцев Джи, добровольно топится в переливах его глаз — там сегодня только персиковый, медный и лимонный, иногда сливающиеся в один и вспыхивающие ярким расплавленным золотом. Это потрясающе, как солнечное гало, покорение Эвереста и теплый атлантический ветер одновременно. А еще Магнус замечает, что иногда щеки у Джи загораются слабым отсветом зимней зари, что он тоже задерживает на нем, Магнусе, взгляд, что порой крепче стискивает его руку. Магнусу кажется, в грудной клетке у него пушистое солнце, которое прогревает до самых костей, кончиков волос и пальцев, изгоняя привычные студеные сумерки. Они помогают девочке лет пяти найти родителей, а пока ищут — развлекают ее всякими гримасами и маленькими спектаклями, и Джи до слез смеется над магнусовой интерпретацией козленочка, а потом припоминает бородку. Магнус картинно дуется, и Джи ластится к нему, как большой кот, выпрашивая прощение. Девчонка хохочет, блестя щербатым ртом, и дергает себя за косички. Сдав малышку на руки родителям, они катаются по кольцевой линии и вместе с группой бабушек поют какую-то старую-старую песню. Магнус почти не знает слов, но исправно тянет гласные, и Джи ставит ему четверку с минусом за старание. Потом натыкаются на ларек с (настоящими! бумажными!) книгами по очень дешевой цене и застревают там почти на час, сначала не в состоянии определиться с выбором, а потом — просто не желая уходить. Магнус весь с головой в этом бесконечном движении, впервые пульсирует вместе с жизнью и не видит в огромных людских реках ничего омерзительного. Он даже не чувствует к Мегаполису ненависти, потому что окружающие его тысячи — такие же сложные и запутанные, плохие и хорошие, веселые и хмурые, такие же живые, как сам Магнус. Пока рядом Джи, Магнус не способен заставить себя видеть мир таким же монохромным, как раньше. Он не знает, что это за чувство воздушной легкости, игривой радости и бесконечного тепла, словно у него внутри, как у красного гиганта, природный ядерный реактор. Не знает, но упивается им, каждым бесценным моментом, от осознания конечности которого вкус становится чуточку горше — и оттого ярче, неповторимее. Они, как двое десятилеток, играют на одной из станций в догонялки, и Джи с хохотом удирает от него вверх по эскалатору, затем по лестнице — и на воздух, наверх. Магнус выскакивает следом, растрепанный, всклокоченный, запыхавшийся, бесконечно счастливый — и поглощенный без остатка этим неназываемым чувством, — а потом выхватывает взглядом название станции. И у него обрывается сердце. Реальность налетает на него, как боевой молот какого-то скандинавского бога, и одним чудовищным ударом разбивает все его теплое и трепетное — только то неизвестное ощущение выдерживает неоновый натиск и съеживается где-то в уголке мгновенно изодранного сердца. «Это влюбленность, — произносят в голове ее голосом с таким презрением, что Магнуса всего прошивает ознобом. — Самое омерзительное заболевание». Слева метрах в трехстах от Магнуса застыл под незримым ветром стальной парус CGC, справа — на том же расстоянии — стоят, ослепительно отражая заходящее солнце, башни-близнецы MirrorGate, а прямо перед ним, совсем рядом, вырастает куда-то в стратосферу ошеломляюще-огромный небоскреб Satellite, увенчанный чудовищным шпилем. Это так жутко — снова оказаться здесь семнадцать месяцев спустя, вновь ощутить над собой многоэтажную тяжесть бетона, стекла и стали, увидеть высокий кованый забор с вензелями, аллею кипарисов за воротами и шикарное крыльцо проходной. Магнус просто замирает, прожженный насквозь яростными вспышками неона на поверхности главной башни, и беспомощно зачерпывает глазами ее безжалостное величие. Джи стоит шагах в десяти впереди, поникший, словно из него разом выдернули позвоночник. Магнус видит только его спину с остро обозначившимися лопатками под его, магнусовой, рубашкой и светлые волосы, упавшие на основание шеи — настолько сильно Джи запрокидывает голову. Мгновение Джи стоит неподвижно. Улица между ними пуста: обед давно кончился, а до конца рабочего дня еще час, так что у подножия гигантов безлюдно. Но даже эта пустота тяжелого воздуха Мегаполиса кажется непреодолимой пропастью, когда Джи срывается с места с оглушительным воплем: — Вот он! Трон! Шок окатывает Магнуса ледяным тибетским водопадом, холодом рушится куда-то в желудок и удавкой оборачивается вокруг шеи, когда он понимает, что такое этот трон. Магнусу кажется, что его кровью сейчас можно охлаждать двигатели внутреннего сгорания. Потому что трон — никакой не трон, а Т.Р.о.Н., ти-пи-оу-эйч, четыре короткие буквы, которые пылают болезненным неоном среди других сокращений, украшающих стену Satellite. Лишь малая часть сотрудников посвящена в расшифровку этой аббревиатуры, еще меньше понимают ее смысл. И Магнус знает, что она означает. Они обычно говорят “the property of her” или — ее собственность. Satellite вниз такой же огромный, как и вверх, только гораздо шире. А это словосочетание закреплено за одним из самых глубоких уровней, куда есть доступ только у верхушки корпорации и у нее. Там разрабатываются самые новые и смелые проекты, там она ставит свои безжалостные эксперименты — преимущественно над людьми. Причем подопытные понятия не имеют, где они находятся и что с ними будет дальше, они знают лишь собственный порядковый номер и кодовое имя проекта. Так что совсем не удивительно, что Джи прочитал название уровня неверно. Интересно, как называется его проект. Магнус точно в замедленной съемке видит, как отчаянно Джи налетает на ворота, как с криком трясет решетку, замечает, когда тот оборачивается на миг, что его глаза — это грозовая смесь синего и багрового, что лицо искажено отчаянием и злостью. Магнус раньше иногда задумывался, на что похож его главный страх. Она всегда говорила, что у каждого есть что-то, что составляет ядро его слабости, что-то, что одним только видом способно сокрушить человека, что-то, чего он боится больше всего на свете — и даже этого не понимает. Магнус думал, что никогда этого не узнает. Но сейчас он осознает, что эта картина: безнадежно разбитый Джи, терзающий решетку самой неприступной и мрачной из цитаделей в порыве безумного отчаяния — ломает в нем что-то глубинное, что выстояло во всех прошлых его личных катастрофах, не позволило умереть в том аду, куда его низверг Мегаполис. Это страшно. Так страшно, что Магнус жаждет, чтобы громада Satellite сейчас обрушилась на него и погребла под собой, искрошила все кости, превратила в вязкое кровавое пятно — лишь бы не вскидывались в нем сейчас ледяные торосы его личной Антарктики, морозный щит которой превращается в месиво обломков. Satellite громадится над ним, как черная дыра, давит гравитонами, булькает, давясь пространством, и по ее дутому стеклянному телу, по дьявольскому шпилю стекают реки чужой крови. Магнус понимает, что это — безумие. Магнус ничего не может с этим сделать. Но когда к Джи кидается дюжина охранников в черной форме с серебряными метками корпорации на плечах, валит его и вжимает в мраморную брусчатку, Магнус вдруг сбрасывает оцепенение. То теплое и слабое, съежившееся где-то под самым сердцем, вдруг вскидывается, гневно кривя в оскале обрастающий клыками рот, становится большим и горячим, как Бетельгейзе, и занимает весь вакуум внутри Магнуса. А потом взрывается сверхновой и бросает его вперед. *** Магнус не помнит, что именно говорил охране, не понимает, как ему удалось решить все без полиции, но точно знает, что темная сторона его психоаналитического таланта проявила себя в полной мере и сокрушила эмоциональное сопротивление секьюрити. Джи идет рядом с ним молча, ссутулившись и отдалившись, как Плутон от своей звезды. Магнус косится на него, но тоже ничего не говорит — не может подобрать слов. Он чувствует, что произошло что-то непоправимое, что в их мире грянул Апокалипсис, что метеорит обрушился на материк и заставил содрогнуться его до основания плит. Ему так отчаянно хочется собрать, склеить, вернуть, но — Satellite стоит несгибаемо, стальная стена неона, отрезавшая их друг от друга. Уже возле заведения имени госпожи Модмэд, за хлипкой защитой их иссеченного граффити кирпичного забора, Джи говорит тихо и сдавленно: — Прости. Я забылся. И Магнус не знает, что ему ответить. В голове голосом Джи гремит другая фраза — я монстр, — и Магнусу хочется выть. В горле и так скребется крик, режет вороньими когтями нежную плоть. Отчаяние. Такое же, как сизо-синяя мгла в глазах Джи. Такое же, как семнадцать месяцев назад. *** Мадрас встречает их на пороге и понимает все мгновенно и сразу. Закусывает губу, накидывает Джи на плечи свой плед, в которой она до того куталась, и ведет его в палату, сочувственно оглядываясь на Магнуса. Он видит, что на этот раз слезы у нее искренние, непритворные, и из последних сил цепляется за осыпающееся самообладание. В конце концов, оно — это все, что у Магнуса остается. В палату он не идет. Заходит в кабинет, запирает дверь на ключ и падает на красный Арарат — его любимое место. Утыкается лицом в бархатную спинку, впивается пальцами в ткань — и беззвучно кричит, раздирая внутреннюю бездну высокого вакуума. *** Следующие два дня проходят в ожидании катастрофы. Магнус делает утренние и вечерние обходы и выглядит невозмутимо, как Монблан, но сам себе не верит. Джи почти все время лежит без движения, сизая пелена кутает зрачки, а Мадрас добивается только одной фразы — мне нужно вернуться на трон, потому что я не могу бросить. Бытя встречает Магнуса понимающим взглядом и даже не язвит, только качает головой и бормочет под нос: — Эх, стеклоголовый… Магнусу плевать. Магнус ждет бури. Асок сидит у Джи на плече, сохраняя напряженное молчание, только иногда булькает ему какое-то непонятное длинное слово — Магнус не может разобрать — и приветствует его неизменно довольным Муднус. Каждый его приход наполнен мукой, так что Магнус не задерживается надолго. С этим надо что-то делать — но Магнус впервые за двадцать шесть лет жизни не знает, что предпринять. Но, как водится, Мегаполис решает за него все сам. *** На третий день в десять пятнадцать утра возле заведения имени госпожи Модмэд останавливается машина. Их в городе всего пара сотен, потому что налог — неподъемный, но эта — огромная, с оскаленным ягуаром на капоте, черная, а решеткой радиатора можно закрыть все окно магнусова кабинета. Магнус видит ее из окна, и у него холодеют кончики пальцев. Он садится за стол, принимая самую независимую позу, открывает папку с историей болезни одного из двух его подопечных стариков — и ждет, весь обратившись в тонкую слуховую мембрану. Сначала по коридору прокатывается волна резких сухих звуков, приглушенных дверью — и до зубовного скрежета ненавистных Магнусу. Дрожь пробирает до самого загривка, щекоча позвоночник, сердце сбивается с ритма, а где-то под ребрами начинает глухо говорить гнев. Магнус старается не слушать. Звуки подкатываются к самому порогу, и дверь распахивается. В проеме — высокая фигура, знакомая Магнусу до последней резкой черты: высокий черный кивер с узким козырьком и красной полосой, алый мундир с золотыми пуговицами, золотистые перчатки, высокие сапоги — и белая маска на лице с провалами глаз и беззубого рта, изогнутого в округлой улыбке. Несмотря на то, что она сама по себе внушает ужас, Магнус никогда не хотел увидеть скрытое за ней лицо. Гость стоит, опираясь на метровый маузер, стилизованный под старую модель 98, но Магнус знает, что это один из самых современных образцов огнестрельного оружия и что одной пули достаточно, чтобы разорвать человека — и не только — на куски. Гость делает шаг в комнату — он сопровождается резким коротким треском, отдаленно похожим на скрежет шестерней — и останавливается, ставя маузер перед собой, как трость. Поднимает одну руку, звонко щелкает пальцами и произносит невыразительно: — Так-так-так, что тут у нас? — голос механический, без всякой окраски. — Здравствуй, Магнус. Магнус медленно кивает и свободно кладет руки на стол. Просить представиться — верх безрассудства, потому что Магнус и так знает, что перед ним существо, входящее в топ-десять самых страшных чудовищ в Мегаполисе — киборг-охотник, бывший когда-то человеком. Один из исполнителей Satellite, как и Магнус семнадцать месяцев назад. Кликер по прозвищу Щелчок.