Часть 1
2 сентября 2017 г. в 21:32
Раз зарубка, два зарубка, три, четыре. Потом перечеркнуть. И снова начать сначала. И снова. И снова. И снова. Когда-нибудь это закончится. По крайней мере, я хочу в это верить. Надеяться. Мечтать об этом.
Я уже перестала задаваться вопросом, почему меня не убили, почему оставили в живых, подвергая пыткам? Я не знала ничего, что могло им пригодиться. Совсем ничего. И не знаю по сей день.
— Давай, просыпайся, — я почувствовала сильный пинок в бок тяжелым ботинком.
Открыла глаза, но это несильно помогло: взгляд покрыло пеленой и все вокруг было словно в тумане. Еще минуту я просто пыталась прийти в себя, проклиная все вокруг. Голова безумно кружилась, а перед глазами мелькали звезды, переливаясь в непонятные волны.
Я же словила пулю в грудь. Настоящую, жгучую, разрывающую изнутри. Я еще видела, как расплывается по лиловому камзолу багровое пятно, как на губах застыл металлический привкус, чувствовала, как сантиметр за сантиметром холодело мое тело. И то, как в отчаянии кричал Джек в ухе у одного из искателей Хранилища, склонившегося над моим уже почти хладным трупом. Я даже уже не помню, кто это был.
И почему, когда я умирала, мои мысли были совсем не о смерти, и даже не о Джеке? Нет, я снова вспоминала гребаную Афину, что кинула меня одну. Или это я ее кинула из-за жажды денег? Теперь уже и не вспомнишь. Особенно когда по телу разливалась разрывающая, но такая холодная боль.
И вот меня разбудили. Разбудили после собственной смерти. Ведь я чувствовала, точно чувствовала, как замерло мое сердце, а в легкие перестал поступать кислород. Чувствовала, как замирают конечности, становясь каменным.
— Тварь, где Джек? — очередной пинок в бок, но я даже ответить не могу. Горло пересохло, а вместо слов слышны только хрипы.
— Отъебись, — наконец соизволила я ответить, но сиплый голос, сорвавшийся с моих губ, был не моим. Это был кто-то чужой, что пытался говорить за меня.
Удар в лицо тяжелым кулаком, от которого по моей губе, к подбородку потекла теплая, почти горячая, обжигающая кровь. Такая, от которой я снова почувствовала себя живой. Хотя бы на мгновение. Все это время допрос пытался вести мужчина. Голос похож на Экстона. Но черт их знает, этих искателей. По крайней мере, это точно была не их иноплатнетная ниндзя-зверушка.
— Где Джек? — выплюнул мужчина, снова занеся кулак для очередного удара.
Да бей ты, бей. Я все равно бы не смогла сопротивляться. Куда уж мне, закованной в кандалы, пытаться ударить в ответ? Да и я не самый хороший боец без оружия. Я прекрасный стрелок, но на кулаках меня мог уделать даже ребенок.
— Я не знаю! — рыкнула я в ответ, наблюдая за реакцией. Да, зрение прояснилось, и это точно была смазливая рожа Экстона. А позади него стояли остальные искатели и тихо наблюдали за происходящим. Это была настоящая тюремная камера. Старая, грязная, вонючая, как мой собственный труп, каким я должна была быть, а не то, во что меня превратили.
Они реанимировали не того человека. Да, я спала с Джеком. Да, я заведовала шахтерским городком, что добывал ему эридий. Но я не знала его планов. Сколько можно твердить, что Джек не доверяет никому. Даже собственному алмазному единорогу. Может, даже собственной заднице не доверяет.
А я лишь та, кто иногда избавлял его от одиночества. И сама от него избавлялась после огромной раны в груди, что оставила Гладиатор.
— Ты врешь! Нагло врешь! — встревает Сальвадор, а его пушка упирается мне в висок.
— Давай, убей еще раз, — хриплю я, дико, сумасшедше улыбаясь. — Думаешь, я боюсь? — я плюнула на него кровью и рассмеялась, сухо, но громко. — Мне нечего вам сказать. Но даже если бы было, думаете, вы бы добились этого от меня?
Выстрел в плечо. Снова жгучая, разрывающая на куски боль, но из пересохшего горла крик так и не смог сорваться, замирая где-то на уровне голосовых связок и комом возвращаясь обратно. Стало больно глотать кровь, скопившуюся во рту от удара. Лишь слезы, проступившие на глазах, говорили о том, как мне было больно. Но они все равно не смогут добиться того, чего им нужно.
Я правда не знала ничего. Лишь посредник. Лишь игрушка в руках злобного гения. Но поверить мне после того, что я устроила? Я бы тоже себе не доверяла. Хоть в чем-то Джек всегда был прав: каждая задница сможет тебя предать, главное знать, на что давить. Но ты не сможешь предать, если не знаешь, что рассказывать.
— Ты была его подружкой, — звонкая пощечина, от которой щека сразу запылала огнем. — Вы встречались. Ты должна что-то знать.
— Мамку твою знала!
— Значит, еще недостаточно больно, раз ты все еще можешь шутить, — рычит Сальвадор, целясь мне в бедро. И оглушающий выстрел.
Теперь уже крик сорвался с моих губ, эхом отпрыгивая от стен и оглушая всех. Как же больно, как же чертовски больно. Боль разъедала меня изнутри, растекаясь по моим жилам, подобно расплавленному свинцу, застывая прямо там и не давая возможности даже пошевелиться. От кровопотери холодно, и меня начало трясти, как поехавшую, а сердце, итак стучащее, как шальное, принялось набирать обороты, ускоряя кровотечение. Порочный круг. Еще пара пуль, и мой хладный труп можно будет кинуть в братскую могилу.
Но это понимала не только я. Мои мучители — бесславные герои — искатели тоже это прекрасно знали, и теплая, почти нежная магия сирены окутала меня с ног до головы, заживляя мои раны.
И все пошло по новому кругу. Новому кругу боли и страданий, тупых вопрос и отсутствия ответов. Раз за разом, я словно оказалась в дне сурка, где мне досталась главная роль. Со временем боль стала отступать, и все эти пытки начали мне нравиться. Эта обжигающая кожу боль была чем-то невероятным, тем, чего я ждала каждый новый день. Вместо ответов они получили психопатку, которая тащилась от каждого выстрела, от каждого удара, от острых иголок, вгоняемых под ногти. И пусть они не оставили на мне ни одного живого места, превращая меня в грушу для битья, но ответов они так и не добились.
Пытки с каждым днем становились все более изощренными, а вот боль ушла насовсем. Навсегда, словно где-то переклинило нервную проводимость, и мозг больше не получал информации о триггерах. Я просто бездумно смотрела на то, как в меня втыкали иголки, как вырывали с мясом мои ногти, как моего тела касались раскаленным металлом. Смотрела и молчала. Мне задавали один и тот же вопрос. Один и тот же. Каждый день. Всегда. Они не верили ни единому моему слову, и я перестала отвечать. Лишь кричала от боли, теша самолюбие искателей. Кричала, плакала, стонала, но не говорила. В этом больше не было нужды, как и не было нужды в их чертовых пытках. Я не знала, где Джек. Не. Знала.
А потом они просто перестали приходить, заставляя меня теряться во времени. Я знала, что они приходили каждый день, в одно и то же время. А потом. Потом просто прекратили, оставляя меня наедине с собой. И мне не оставалось ничего, кроме как смотреть в потолок, размышляя, да оставляя засечки на стене темной, без единого окна, камеры. И только раз в два дня, моих внутренних дня, мне кидали пожрать. Как собаке, сидящей на цепи. И сначала я пыталась игнорировать подачки, желая поскорее сдохнуть и больше не чувствовать этой боли. Да, рецепторы отказали, но организм давал сбой, не выдержав такой нагрузки. Все хуже двигались пальцы, все движения шеи отдавались в голове мигренью. А потом и голод взял верх над разумом, заставив разом сожрать всю ту отраву, что мне кидали почти на протяжении недели. Наверное, недели.
И появился смысл жить: вырваться из этого личного ада, и отомстить этим ублюдкам. Пытать их, убивать медленно, слушать их крики, наслаждаясь каждой нотой страдания, смотреть на их слезы, размазывающиеся по лицу. Отомстить им за себя, за Джека и даже за Афину, которую тоже когда-то хотели убить.
Раз зарубка, два зарубка, три, четыре. Перечеркнуть. Еще одна неделя. Сколько я здесь? Очень давно. Безумно давно. Но, в прочем, здесь не намного хуже, чем на улицах любого из городов Пандоры. Здесь не бывает дождя, нет вечно палящего солнца, и кормят хоть не часто, но с одинаковой периодичностью. Мне уже здесь даже нравится. Нравится. Какое интересное слово. А нравилось ли мне когда-нибудь что-то по-настоящему? До дрожи, до бабочек в животе, до боли в голове, от невозможности думать о чем-то другом? И чем больше я погружаюсь в воспоминания, тем больше понимаю, что нет. Что не было такого. И, может, я действительно заслужила все то, что свалилось на меня. Заслужила ту пулю в грудь, те пытки, ведь единственное, ради чего я была готова положить свою жизнь, это звон монет. Настоящих, прохладных, плоских и блестящих.
— Хреново выглядишь, — дверь камеры срывается с петель, и в лучах солнца я пытаюсь разглядеть обладателя голоса. Такого до боли знакомого, от которого захотелось сразу крушить и убивать.
И только щит блестит на солнце, как настоящая, огромная монета, к которым меня тянет, как сороку. И к этому щиту меня всегда тянуло, как сумасшедшую. Женщина в капюшоне разбивает кандалы и подает мне руку, словно и не было тех обид и тех лет, что мы не виделись.
— Я надеюсь, стреляешь ты все также хорошо, — усмехается Афина и подхватывает меня под руку, чтобы я смогла устоять на месте. Ноги не слушаются и не хотят идти, а удерживать вес моего тела им совершенно не под силу.
— Лучший стрелок на всей Пандоре, — хриплым голосом отвечаю я. И это первые мои слова спустя хер знает сколько недель.
— Мне жаль, — тихо говорит Гладиатор, выводя меня на улицу. Вокруг валяются трупы, свежие, еще воняющие кровью и страданиями, но от этого запаха ко мне возвращаются все мои чувства и ощущения.
— Я сама виновата, — я еле ухмыляюсь сухими, потрескавшимися губами и чувствую, как струйка крови потекла к моему подбородку. — Но это не значит, что я не буду мстить.
— Но для начала, ты мне поможешь, — Афина смеется. — Уж поверь мне, я тебе заплачу.