Слезы

Мерант нашел Одетту на лестнице, снаружи Оперы. Он посчитал, что сейчас она очень расстроена выступлением своей протеже, а так же ее отсутствием и от этого не в настроении кого-либо видеть, а тем более его. Того, который вынес окончательное решение. И тем не менее, он чувствовал, что сейчас было самое подходящее время, чтобы выразить ей свои искренние соболезнования, в связи с недавним крутым поворотом событий. Поэтому, сделав глубокий вдох, мастер-хореограф подошел к своей музе. Он увидел, что она плачет. Одетта никогда не плакала. По крайней мере, не в подобном месте, где ее могли увидеть. Каким бы ни был удар, она всегда принимала его с достоинством. Падала и поднималась. Красные глаза, бесчисленные дорожки о слез, сейчас ее вид выражал абсолютное поражение, что ей совершенно не соответствовало. Так не похоже на нее. Что было еще хуже, так это то, что она заметила его. Не пряча глаз, она и не пыталась скрыть своих страданий. Мерант был поражен. Он явно недооценивал привязанность Одетты к Фелис. Наверное, для нее это был самый тяжелый момент с того рокового пожара десятилетней давности. Бывшая балерина первой прервала зрительный контакт. Она небрежно вытерла глаза и взглянула куда-то в даль, тщетно пытаясь прийти в себя. Балетмейстер нервно сглотнул. — Одетта?.. Он не смог больше ничего сказать. Сквозь тихий плач, он уловил в ответ еле слышный шепот: — Они забрали ее… мою Фелис. Каждое слово отзывалось в его сердце словно пулей. Он был частью этого, со своей ролью и долей вины. Это он констатировал провал девочки. Он первый пошел на ту сделку с ней. Он считал, что делает услугу, поступает как лучше для девочки и Одетты, но его чрезмерная и ошибочная щедрость в итоге оставила одних со сломанными мечтами, других — с разбитыми сердцами. Как теперь он может исправить это? Может ли он после этого успокоить Одетту, не выглядя при этом последним лицемером? В эмоциональном порыве балетмейстер сел рядом с опечаленной женщиной и положил свою руку ей на плечо. Он успел заметить, как она стиснула зубы, прежде чем прижалась к его груди и, что есть мочи, истерически зарыдала. На мгновение он замер. Его тело парализовало, только сердце билось, словно сумасшедшее. Одетта это оставила без внимания. Потерянная в своем отчаянии, она все сильнее сжимала лацкан его пальто, наверное, даже сильнее, чем свою трость когда-либо. Когда разум Меранта начал постепенно к нему возвращаться, он позволил себе аккуратно и нежно погладить рыдающую женщину по спине. Он держал Одетту ближе к себе, пока ее истерика не прекратилась, а хватка постепенно ослабла. — Это моя вина… — шептала она ему в грудь. — Это все моя вина. Мне следовало больше тренировать ее. Мне следовало… Очередной приступ рыданий перекрыл ей горло и не дал договорить. Тогда в Меранте вспыхнула решимость. Пришло время поступать по-человечески и брать ситуацию под свой контроль. — Одетта, — сказал он нежно, но уверенно, — Одетта, посмотри на меня. Нерешительно она оторвала свою голову от его груди. — Одетта, — проговорил он. — То, что ты сделала для Фелис — это больше, чем делал для нее кто-либо. Какую бы боль мы ей ни причинили, хуже, чем она уже пережила, быть не могло. Я готов поспорить на свою голову, что она считала тебя своей Феей Крестной. Кем-то, кто дал ей кусочек лучшего мира, в который сама по себе она никак не могла попасть. Даже если она никогда больше не вернется в Оперу, у нее будет море воспоминаний, что помогут ей оставаться сильной и идти вперед. И это больше, чем большинство сирот могли себе позволить. Когда он излагал свои мысли, Одетта наблюдала за ним с неким сомнением. Она не отводила глаз, не плакала, а просто слушала. Мерант пристально смотрел на нее, говоря со всей страстью, которой только мог, наполняя свои слова смыслом, молясь, чтобы до нее дошло, тем самым пытаясь хоть на долю облегчить страдания. Когда он закончил речь, то не стал разрывать зрительный контакт, смотря ей в глаза и мысленно умоляя только поверить ему. Она непринужденно смотрела на него всего пару мгновений, но ей они показались целой вечностью. А под конец она утомленно и расстроенно опустила голову. — Я не знаю, что мне делать… — призналась она. В ее тихом голосе более не было ноток истерики, и Мерант принял это за хороший знак. — Я здесь ради тебя, — мягко сказал он, — Я помогу тебе справиться с трудностями. Я сделаю все, что в моих силах. Обещаю. «Помогу, как не мог все эти годы» — добавил он мысленно. Желая подчеркнуть свои намерения, он позволил себе смело взять Одетту за руку. Балетмейстер успокаивающе улыбнулся, или посчитал, что это будет выглядеть успокаивающе. Она принимала его прикосновения без особого восторга, но и не сопротивлялась. Недолго колеблясь, она положила свободную руку поверх их сомкнутых рук и наконец улыбнулась. Она выразила тем самым ему благодарность, а ему большего и не было нужно. На некоторое время они замерли, прежде чем Мерант решил нарушить тишину: — Я могу проводить тебя домой, если ты это пожелаешь. Улыбка ее исчезла: — Я… я не могу вернуться туда, мадам Ле’О меня уволила. В этом не было ничего удивительного. Как вдруг, внезапно вдохновленный Мерант выпалил: — Тогда ты будешь жить здесь! — Здесь? — непонимая, нахмурилась Одетта. — В Опере, — пояснил он. — Тут очень много места. Я найду тебе комнату. Чем больше Мерант говорил, тем больше его предложение казалось отличной идеей. По крайней мере для него. Одетта выглядела еще более неуверенно: — Но… — Никаких «Но»! — отрезал он решительно. — Как только у меня будет экипаж, мы перевезем твои вещи, и ты устроишься в новом доме. Как тебе это звучит? Он стих и дал женщине несколько минут на возражения, но их не последовало. Она сдалась. Что не могло не радовать мужчину. — Жди здесь, я за экипажем! Одетта слегка кивнула, а он не мог перестать улыбаться как идиот. Возможно, в этом ужасном повороте событий было и что-то хорошее.