Billie Eilish, Khalid — Lovely
Собственный внутренний голос глумится надо мной. Я шлю его к чёрту, но он снова возвращается. Я ведь знаю, что все бы приняли меня и мои чувства, но голос упрямо повторяет, что они бы высмеяли и отвернулись. Голос одобряет мои чувства, только если я упаковываю их в обёртку — сарказм. Раз уж чувства, то в грязи, где им и положено быть. — А у тебя вообще есть какие-то новые… — обратился я к Джи, но не договорил. Он снова падает. Я готов вечно ловить тебя, готов падать вместо тебя, только ничего не поможет… — Джи! — воскликнул я, склонившись над ним. — Джерри! Тщетно зову его, надеясь, что он проснётся. Мне страшно, очень страшно. Папа бы не одобрил, если бы узнал, но мне плевать. Мой самый любимый человек постоянно балансирует между жизнью и смертью, так что да, мне безумно страшно! — Молодой человек, вам помочь? — беспокоится женщина. Около нас останавливается всё больше прохожих. Этот раз не похож на предыдущие. Он слишком долго в отключке и слишком бледный, ещё бледнее, чем обычно. Этот раз очень похож на тот раз, который случился в мой День рождения. — Нужна скорая, — сообщил я, приложив телефон к уху. Ещё несколько людей машинально набрали скорую, думая, что так она быстрее приедет. Слёзы застыли в глазах, но я не позволяю им упасть вниз. Милый, только живи, пожалуйста, я тебя умоляю! Ты не хочешь, знаю, но ты ведь любишь мир, а мир любит тебя, а ещё я люблю тебя, очень, очень сильно! — Отойдите, — строго велел врач скорой. Я держу Джи на руках, поглаживая по запястью, и физически не могу его отпустить. — Слышишь, не мешай работать, отпусти его! У меня забрали моего мальчика и переложили на носилки. Я так и остался сидеть на асфальте, не веря в происходящее. Только не опять. Нет. Он этого не заслуживает. Почему нельзя просто взять и пройти через всё это вместо него? Почему нельзя просто избавить его от всей этой боли, которую он тащит за собой, как ненужный груз? — Подождите! — я вовремя опомнился и бросился к машине. — Я с вами. Я с ним. Они его спасают, ставят капельницу, тыкают в него всякими иголками и проводками. Бедный мой мальчик, если бы я знал, как тебя из этого вытащить! Я положил ладонь на его худую щиколотку и погладил большим пальцем. Носочки с цыплятами. Солнышко, моё солнышко… — Выходи, — буркнул тот врач. — Давай, иначе мы его не спасём! Я выпрыгнул из машины. Почему я не врач, почему я не могу сам его вылечить?! Ненавижу то, что мой Джерри там, под иголками и трубками, без сознания, а я здесь, и я не могу ничего сделать, я бездействую! Я перечитал кучу статей про анорексию и депрессию, но это ничего не дало. Везде пишут, что больной должен сам к этому прийти, захотеть выздороветь. Как, как помочь ему захотеть?! Не знаю. Знаю только, что даже если бы он меня и любил, это тоже ничего не дало бы. Любви недостаточно. Да, любовь бесконечно сильная, любовь помогает держаться на плаву, любовь мотивирует, но её недостаточно, если нет любви к самому себе. Желание жить должно идти изнутри, оно не должно зависеть от кого-то или чего-то. Конечно, потеря кого-то очень близкого подкосит, но не сломает, если в душе гармония. Когда внутри пусто, ничего не спасёт, даже любовь. — Он будет жить? — задал я единственный интересующий меня вопрос одному из врачей. — Да будет, — ответила женщина, закурив. — Но это крайняя степень истощения. Я его помню — он наша звезда! Никак исправляться не хочет. Исправляться! — Спасибо, — я кивнул и вошёл в больницу. Конечно, он не будет исправляться — ему это не нужно! Он выбрал анорексию как способ медленного и мучительного самоубийства. Вот уж не знаю, что надо сделать, чтобы он «исправился»! — Здравствуйте, — я кивнул женщине за стойкой регистратуры. — Джерард Уэй в какой палате? — В двести пятой, — сообщила она. Судя по её лицу, мой внешний вид её напугал. Что ж, неудивительно. Я в ужасе, и он застыл у меня во взгляде. Я подбежал к палате, когда оттуда как раз выходили врач с медсестрой. Это тот самый момент, ну, один из таких моментов, когда я готов отдать всё, пообещать что угодно кому угодно, лишь бы только он оказался жив. — Живой? — я напугал ещё двух людей — они аж назад попятились. — Да живой, живой, — успокоил меня доктор, и я выдохнул с облегчением, присев на корточки. Слава всем богам — Христу, Будде, Макаронному Монстру, слава Америке, слава этому врачу и этой медсестре, даже тому врачу скорой, который меня ругал! — Вы его брат? — спросила врач с сочувствием. Да-да, друзья так не переживают, мужики же, а предполагать, что у парня может быть парень — всё ещё дурной тон в этом обществе! — Друг, — поправил её я. Ну, как друг — люблю его настолько, что аж коленки дрожат, но всем будет лучше, если я останусь другом. — О, — она насторожилась. — Он очень истощён. Как у него с питанием? — Вообще никак, — я нервно захихикал и улыбнулся, как маньяк. Они переглянулись и закивали. — Это в психиатрию надо, — посоветовала медсестра. Я опять хихикаю. Не помогает, глупые вы люди, ничего не помогает! — Мы его прокапаем, на диету посадим, полежит недельку, — сообщила врач. — Ничего, на экзаменах будет, как штык! Я улыбнулся и закивал. — Спасибо, — поблагодарил я. — Ему всё из еды можно? — Нужно! — воскликнула врач. — Чем больше, тем лучше, особенно глюкозу и витамины. — У него такое лицо красивое, — добавила зачем-то медсестра. Не могу не согласиться. — Он модель, — сказал я. Мерзко. Я ненавижу его профессию и рекламы эти тупые! Это не он. Это кукла, которую он создал, чтобы всем нравиться. — А, ну тогда понятно! — медсестра заулыбалась. — К нему можно? — поинтересовался я. — Да, только не грузите сильно, — предупредила врач. Я вошёл в палату. Джерри лежит под капельницей обессиленный и смотрит в потолок. — Хэй, — мягко произнёс я и присел на край его кровати. Безумно хочется накрыть его ладонь своей, прикоснуться к ней губами, переплести наши пальцы, погладить его по голове, показать, что я рядом и всегда буду рядом, но нельзя. Зато можно легонько погладить его ножку через одеяло. — Фрэнки, — тихо произнёс Джерри, слабо улыбнувшись, так мягко и приятно, что сердце чуть не разорвалось. Вот снова он пытает меня… — Как ты? — поинтересовался я, убрав руку с одеяла и подперев ею голову. — Жить буду, — ответил он в своей привычной манере. Такой сильный, волевой, никогда не сдаётся. Ему всё под силу. Не понимаю, за что он так себя ненавидит. — Ещё бы! — я засмеялся, хотя хочется плакать. — Что тебе принести? — Гитару, — неожиданно ответил Джи. — Ой, блин, она же тяжёлая, не надо тащить… — Я принесу, — пообещал я. — Что ещё? — Скетчбук есть, карандаши тоже, — Джерри отвёл взгляд в сторону, задумавшись. — Зарядка с собой… Мой мальчик, такой нежный, такой прекрасный! Ему бы скакать по сцене и орать в микрофон, как он любит, или петь своим ангельским голосом, или рисовать комикс про супергероев в масках и пиджаках, или просто радоваться жизни, но нет, он здесь, белее больничных стен! — Что из еды? — я просто произношу слова, а ощущение такое, будто иду босиком по стеклу. Джи тут же отвёл уставший взгляд и уставился в окно. Больная тема, очень больная. Понимаю, милый. — Еды не надо, — он попробовал улыбнуться. — Здесь хорошо кормят. Я согласно закивал, хотя на деле совсем не согласен. Разумеется, я всё равно принесу ему еды, фруктов там каких-то, йогуртов, не знаю, что угодно, лишь бы хоть как-то увеличить шансы того, что он поест. Он питается только водой и сигаретами. — Спасибо, — поблагодарил Джи и добавил, — Иеро. Обычно это рассмешило бы меня и разрядило бы обстановку, но сейчас мне совсем не до смеха. Я, конечно, показательно хихикнул для приличия, но на самом деле хочется плакать. — Не за что, — я с трудом улыбнулся. — Выздоравливай. — Попробую, — тихо произнёс Джи и помахал мне.Unlike Pluto — Death of me
Очень не хочется уходить. Не хочу его здесь оставлять. Опять он один! Так боится одиночества, и оно вечно его преследует. Я поспешил скорее выйти из больницы, потому что эта атмосфера угнетает. Кресла, каталки, носилки, кое-где плач или даже крик… Я люблю всё страшное и ужасное, но это какой-то особый вид кошмара. И я оставляю в нём свою любовь. Вот так: вышли из общаги мы вдвоём, а возвращаюсь я один. Снова кровать напротив пустует… У меня от этого мороз по коже. Это, наверное, самый сильный мой страх — когда Джерри нет. Я больше всего боюсь потерять его. Хуже всего то, что я не хочу возвращаться в пустую комнату — хочу остаться там, в палате, с ним, но не могу. Друзья ведь так не делают. Ему это не нужно от меня, ему это не поможет. Всё, чего я сейчас хочу, — лечь рядом, обнять его и отвлекать разговорами, пока он не заснёт, но это невозможно. Поэтому я плетусь по улице до метро. На огромном экране огромного торгового центра появляется реклама какого-то там бренда с Джи. Он просто сидит, глядя прямо в камеру, на одежду указывают стрелочки с ценами, а подпись рядом гласит: «эмо снова в моде». В моде. Я усмехнулся. Вы вообще в курсе, что вот эта самая модель лежит в больнице с истощением от анорексии? Вот здесь, в двухстах метрах, далеко ходить не надо! Эта самая модель, который «эмо», который «в моде». Вы знаете, почему он «эмо» и что это вообще значит? Это не только жирно подведённые глаза и Конверсы. Вы в курсе, до чего его довело желание всегда быть «в моде»? Вы видели, как сильно выступают его рёбра? А, да, точно видели, это же ваше требование. Вы знаете, как он добился того, чтобы рёбра выступали? Он перестал есть. Это никого не волнует. Никто никого не волнует. В этом обществе никто никому не нужен. Нет, это не юношеский максимализм — это правда, которую предпочитают не замечать. Есть программа, которую нужно выполнить, ради которой люди себя ломают, из-за которой страдают, но продолжают вгонять себя в рамки, чтобы не быть изгнанными из общества, которому на них плевать, которое на них просто наживается. Все делают все ради одобрения других, при этом сравнивая себя с ними, в итоге становится всё больше зависти и ненависти. Зато эмо снова в моде. Нужно передать это Джи, когда из него вынут очередную иголку. хХх После пар я на крыльях любви полетел в больницу, которая, между прочим, вдохновила меня на новую песню. Что-нибудь про кровь в капельницах и один мозг на всех. Я несу на себе гитару в чехле и пакет с едой. — Тук-тук, — я улыбнулся как можно более жизнерадостно. — Здорова. Я немого не вовремя, потому что Джи как раз под капельницей. Он же так боится иголок, а теперь эти самые иголки суют ему под кожу по паре раз в день… — Привет, — Джерри солнечно улыбнулся. — Как ты? — поинтересовался я, прислонив гитару к кровати и поставив пакет на тумбочку. — О, спасибо, Фрэнки, — поблагодарил парень, и внутри аж пионы расцвели. — Живой. Джи ещё слабый, но ему явно лучше, чем вчера. — Не скучно? — спросил я и перевёл взгляд на капельницу. — Не-а, — Джи заулыбался. — У меня даже какое-то особое вдохновение появилось. Ну, я люблю всё странное и пугающее, а тут как раз больница, и вот… Я улыбнулся. Даже в этом у нас мнения сошлись. — А что там в универе? — спросил он. — Как Печалька? — Печалька печалится, — сообщил я со вздохом. — Тяжёлый период же. В универе ничего, Бадди опять дала нам выучить кучу непонятных слов. Джи радостно засмеялся. Так, я готов пересказать ему весь свой учебный день, лишь бы он продолжал так сиять! — Как Штопор с Вешалкой? — поинтересовался Джерри. — Очень переживают, — ответил я. — Обещали скоро прийти. — Да, они мне пишут, но у Вешалки модельное, а у Штопора — ночная смена… — он поник. — У них точно всё в порядке? Лучше бы за себя так переживал. — Точно, — я хихикнул. — Ну что, как ты себя чувствуешь? — спросила медсестра, зашедшая в палату. — О, здравствуйте… — Здрасьте, — я кивнул ей. — Нормально, — Джерри слабо улыбнулся. — Можно уже вынимать, — обрадовала его медсестра и убрала капельницу. Джи очень напрягся, когда она вынимала иглу, и мне захотелось взять его за руку, но нельзя, поэтому я решился только погладить его по ноге кончиками пальцев. — Что рисуешь? — поинтересовался я. Джи открыл скетчбук. — Лошадка, — прокомментировал он.Bishop Briggs — Wild Horses
— Вау, круто, — похвалил я. Поражаюсь, как у него так выходит! — А почему лошадка? — Она свободная, — Джи провёл пальцем по развевающейся гриве. — Скачет себе где-то там, по лугам, и ничего её не сдерживает… — Хочу быть лошадкой, — я улыбнулся. — Я тоже, — он улыбнулся в ответ. — А вот птичка… — Она тоже свободная? — догадался я. — Набил бы себе такую… — Фу, не вздумай, она такая неаккуратная какая-то! — отговорил меня парень. — Это так, мысли вслух, можно сказать… — Тебе не хватает свободы? — уточнил я. — Знаю, звучит бредово, — Джерри нахмурился. — Это странно. Я странный. — Ты конченый, — добавил я. — И за это я тебя и люблю. Он очень странно посмотрел на меня, и я осознал, что только что ляпнул. Я послал ему воздушный поцелуй и изобразил сердечко руками, делая это максимально наигранно, чтобы он понял, что это всё шутка, что я не это имел в виду, ну, в общем, всё как всегда. — Идём покурим? — предложил Джи. — А тебе можно? — насторожился я. Он пожал плечами. — Уэй, я тебя травить не собираюсь! — я пригрозил ему пальцем, но он только засмеялся. — Да ладно, мне ничего не говорили про сигареты, так что всё в порядке, — успокоил меня Джи. — Ладно, идём, — согласился я, и он тут же радостно засуетился, прихватив с собой скетчбук и гитару. Целый пикник получается. Только без еды. — Смотри, как красиво, — восхитился Джи, закурив. Больница находится на холме, с которого открывается шикарный вид на город. — Не пробовал это рисовать? — спросил я. — Не люблю пейзажи, — он покачал головой и выдохнул дым. — Вчера на этом торговом центре транслировали рекламу с тобой, — зачем-то сказал я. Это для меня в диковинку, что кого-то знакомого (и любимого) показывают на большом экране, а для него это уже в порядке вещей. — «Эмо снова в моде»? — догадался Джерри, сделав затяжку. — Ага, — подтвердил я. — Ты хорошо вышел. Спасибо хоть, что не сказал, что он красивый! — Спасибо, — парень смущённо улыбнулся. — Кстати, меня больница тоже вдохновляет, — поделился я. — Ух ты, на что? — Джи оживился. — Песня? — Ага, — настала моя очередь смущаться. — Только я ещё не подобрал аккорды. — Ничего, всё впереди, — он одной своей улыбкой вдохновил меня на тысячи песен. — А о чём она? О тебе. Не только о тебе, но и о тебе в том числе. А все остальные — просто о тебе. — Про то, что общество нас перерабатывает, как мясорубка, — рассказал я. — Ого, предчувствую море кровищи! — Джи тут же уловил атмосферу. — Мне почему-то сразу кровавые капельницы приходят на ум… — Уэй, хватит читать мои мысли! — я легонько толкнул его, и мы засмеялись. Да уж, если бы он действительно читал мои мысли, был бы весьма удивлён… — Я тоже недавно написал песню, — поведал Джи, потушив сигарету. Его тон изменился, стал мягче. — Ого, о чём? — спросил я. Он коротко улыбнулся и начал играть, начав с мелодичного перебора.My Chemical Romance — Demolition lovers
— I would drive on to the end with you, — он вкладывает душу в строчки. Ему нужен кто-то, нужна любовь. А моя любовь вот сидит, прямо здесь. Так странно, раньше мне было вечно скучно и вечно всего мало, а теперь для счастья достаточно одного парня, но парой мы вряд ли станем. Джи вдумчиво играет проигрыш бриджа, поёт припев. Я бы слушал это весь день на репите. Его голос проникает куда-то очень глубоко в душу. — Ну, она ещё не до конца готова… — он снова прибедняется. Вокруг чирикают птички, солнце красиво заходит за горизонт, видны все огни города как на ладони, в общем, романтика снова нас преследует. По закону жанра, он должен сказать, что эта песня про того, кого он безответно любит, я должен задать пару наводящих вопросов, потом выяснится, что любит он меня, а я люблю его, и мы оба заплачем, и потом, конечно же, будет поцелуй на фоне заката. Только у жизни нет жанра, она — непонятный синтез всех жанров. Мы не поцелуемся. Никто бы в жизни не подумал, что Айеро будет страдать из-за того, что не поцеловался с парнем на фоне заката. А Айеро уже сложил первые строки стиха об этом. — Это очень круто, — похвалил его я, и он улыбнулся. На самом деле я думаю, что это шикарно, прекрасно, восхитительно. От этой песни и его голоса у меня мурашки по коже, но я не знаю, как это выразить. Я бы идеально всё выразил, просто поцеловав его, но не думаю, что это уместно. Он, конечно, не разозлился бы, может, даже ответил мне, но потом бы вежливо отказался. Даже не потому, что мы «как братья», а потому, что я ему не совсем подхожу. — О чём она? — поинтересовался я. Джи открыл скетчбук на нужной странице. — Про них, — он показал рисунок двух целующихся черепов. — Непонятно, какой у них пол и возраст, какой они национальности, но они любят друг друга, и так будет всегда. Наивно, но мне же нравится всё странное. Ты прекрасен. Я хочу тебя поцеловать. Я хочу быть твоим любимым черепом. — Круто, — это всё, что получилось из себя выдавить. — Их я точно набью! Мы засмеялись. Солнце зашло за горизонт. — Эм, мне уже пора обратно, — пробормотал Джерри, заправив прядь за ухо. — Скоро больница закроется… Я хочу остаться с тобой в палате. Хочу спать на твоей кровати в твоих руках. Или на полу. Хочу спеть тебе на ночь. — Ага, — я закивал и сунул руки в карманы. Вскоре мы были в палате. Я мог бы попрощаться с ним на улице и уйти, так было бы проще. Но я не хочу проще — я хочу подольше побыть с ним. — Кушай побольше, — попросил я. — И будь свободным, как лошадка. — Попробую, — Джи захихикал.Billie Eilish — When the Party's Over
Мне надо уходить, но я продолжаю сидеть на его кровати рядом с ним. Я мог бы переночевать под дверью, но это ничего не изменит. Мы всё равно будем недостаточно близки, я всё равно не смогу переступить эту невидимую черту, и так даже лучше. Не всегда всё происходит так, как хочется. — Я не смог сегодня поесть, — признался вдруг Джи. Ранил, ранил, убил. — Как? — расстроился я. — Не получается, — он вздохнул и стыдливо опустил голову. Ему стыдно? — Организм отторгает? — ужаснулся я. — Нет, — он покачал головой. — Просто не могу. Для меня еда — цианид. Я прямо чувствую, как она усваивается, превращается в жир… — Джерри… — я хочу доказать ему, что он не прав, но понятия не имею, как. — Не знаю, зачем я это рассказываю, — он улыбнулся. — Просто ты меня очень классно ругаешь. Я грустно хихикнул. — Не знаю, как тебя ещё ругать, — признался я. Не хочу тебя ругать — хочу обнимать и целовать. Ты хороший, самый хороший… — Мне снова предложили трубку установить, — рассказал Джи. — Я отказался. Буду пробовать снова. — Ты молодец, — отделался я дежурной фразой. — Всё получится, вот увидишь! Он улыбнулся и закивал. Штопор сказал бы ему то же самое, и Печалька тоже. Я хороший друг. Я ценю нашу дружбу, и меня, в принципе, всё устраивает. — Ой, уже всех выгоняют, — Джи захихикал, смахнув подступившие слёзы. — Сейчас и сюда зайдут… — Ага, — я кивнул. — Пойду я… Но как было бы замечательно, если бы я сейчас погладил тебя по щекам, а потом накрыл бы твои губы своими! Ты бы прижался ко мне, я бы крепко обнял тебя, ты бы сел мне на колени. Нас бы застукала медсестра. — Пока, — Джи помахал ручкой. Ты бы неловко отпрянул, смеясь, а я бы взял тебя за руку и сказал ей, что остаюсь на ночь. Она бы что-то там проворчала, но потом смирилась. Я бы лёг с тобой рядом, говорил тебе, какой ты прекрасный, и что завтра у тебя получится покушать, и тебе бы это помогло, потому что ты тоже меня любишь. Мы бы лежали в обнимку, пока оба не заснём. — Пока, — я помахал в ответ и вышел за дверь. Медсестра выгоняет меня, и я её слушаюсь и ухожу. Кстати, я только сейчас осознал... У нас в комнате действительно точь-в-точь, как в больнице.