G — значит Gucci
Наверное, я сейчас выгляжу очень странно: стою посреди тротуара и улыбаюсь стойке с газетами и журналами. Точнее, самой красивой обложке. Он в своём стиле подводит глаза и криво ухмыляется, глядя в камеру. Я тут же покупаю журнал, опираюсь на дерево и глажу обложку. Веду себя, как маньяк. Это самое прекрасное лицо в мире. Он говорит, что устал видеть своё лицо. Я хочу видеть это лицо каждый день до конца жизни. О, так это Vogue. Немного не их формат, но его нельзя ограничить каким-то форматом. Он уникальный. Мой G. Gucci в последнее время позиционирует себя как молодёжный бренд, и они выбрали его своим лицом. Они не прогадали — он кумир молодёжи. Да уж, говорю так, будто разменял седьмой десяток и щас закинусь Корвалолом. Его обложка, его разворот, его всё. Такой дерзкий, такой фотогеничный, такой красивый, такой харизматичный, талантливый, яркий, непосредственный… Держит цепь в руках, натянув её, и смотрит в камеру жирно подведёнными глазами, будто бросает вызов. Потом стоит на одной ноге, поджав другую — трюк, чтобы было хорошо видно обувь. Эти туфли стоят как две мои зарплаты. Такой дорогой и недосягаемый. Он так гордится ногами, поэтому везде пытается их показать. Каждое утро он проводит тест — по очереди обхватывает ляжки рукой. Если пальцы не сомкнутся — голод. Портрет, крупный план — на шее кожаный чокер. Раз бренд молодёжный, то куда же без чокера! Он так смотрит, будто насмехается. Вы все ходите, а я летаю. Вы все внизу, а я — наверху. Вы все едите, а я — нет. Улыбаюсь и обвожу пальцем его черты. Люблю. Я хочу, чтобы он снял с себя это всё, надел что-нибудь комфортное, например, свою любимую толстовку оверсайз или кигуруми со скелетиком. Я бы приготовил ему что-то типа макарон с сыром и чая с печеньками, он бы покушал, а потом отдыхал бы, а я бы гладил его по волосам, что-то читал бы ему или рассказывал, или мы бы смотрели какой-то сериал. И никакой высоты, никакого полёта, никакой опасности разбиться. Но нет, он здесь, на страницах, пытается быть таким, каким от него требует индустрия — дерзким, высокомерным, готовым на всё и идеальным. Смотрит в зеркало, подводит глаза. Я смотрю не на рубашку с поясом, а на него. Я хочу почувствовать его прикосновение, ощутить, каково это, хочу прикоснуться губами к его щеке, губам, вздёрнутому носику. У него очень милый носик, идеально прямой. Он смотрит вверх, снова намекая на высоту. Он переосмыслил Gucci, привнёс туда эмо и панк. G — не только Gucci. Одна эта буква значит так много! Она везде, как вирус. Он везде, его лицо везде. От него не скрыться, а я и не хочу. Эта фотосессия — довольно старая. С неё началась G-мания. Теперь он «новое эмо», теперь он задаёт тренды. Но мало кто знает, что на эту фотосессию он попал прямиком из больницы. Я знаю, потому что Печалька рассказывал, как он выписался ради кампании Gucci, хотя врачи умоляли остаться ещё хотя бы на неделю. Он полумёртвый там, на этой обложке и этих страницах. За день до того, как он с вызовом смотрел в камеру и искусно позировал, пища поступала в его организм через трубочку. Чудо, что он устоял на одной худой длинной ноге, поджав другую худую длинную ногу. Он неоднократно возвращался после этого в больницу, а потом опять — на подиумы и обложки. Сейчас у него опять кампания для очередного известного бренда, опять успех и высота. — О-о, приветики! — он улыбнулся мне и продолжил смачивать ватные шарики в соке. На грудь давит смесь любви и боли. — Приветики, — сказал я в ответ. — Ой, нет, давай лучше настоящую сладкую вату сожрём, я тебе куплю, хочешь? Он смеётся так же, как на фотографиях в журнале. — Спасибо, учту! — он закивал. — На выходных, может быть, устрою читтинг. Ага, и только из одной несчастной сладкой ваты он и будет состоять. — Уэй, — я сел напротив него и укоризненно посмотрел на него. Он меня перекривил и мило захихикал. — Это такое дерьмо, Фрэнки! — соглашается он, очаровательно улыбаясь. — Но мой менеджер меня убьёт, если я наберу ещё хоть грамм. Я с сочувствием смотрю на него. Хочу вывернуть эту тарелку и выбросить все эти цветные шарики, но от этого станет только хуже. В конце концов, это его выбор. — Ты же знаешь, это опасно пиздец, — предупредил я. — Можно прям вообще откинуться! — Эх, хорошо было бы! — мечтательно протянул он. Я ничего другого и не ожидал. Это не то, что он советует миллионам своих подписчиков. Их он учит любить себя и слать к чёрту диеты и гнилое общество. Он попал в ловушку того образа из журнала, который лежит у меня в рюкзаке. — Слушай, — я умоляюще глянул на него, — а может, не надо, а? Он сделал такие же щенячьи глазки и погладил меня по плечу. Вот оно какое, твоё прикосновение… Я хочу, чтобы это длилось вечно. Но ты слишком высоко, и есть риск разбиться. хХх Джи сидит на кровати с карандашом в руке и очень сосредоточенно листает скетчбук. Это благословение — зайти в комнату и увидеть такую картину. Он поднимает глаза, что-то рассчитывает, сопоставляет, дорисовывает. Я улыбнулся. Мой гений. — Банк грабить собираешься? — поинтересовался я, повесив полотенце на дверцу шкафа. — Это чертёж здания? — Да, уже заканчиваю план отхода, — произнёс он невозмутимо. — Кстати, нам бы ещё одного человечка — ты в деле? Моё сокровище. Обожаю. — Не, я на время завязал, — отказался я. — А если серьёзно? — О, это бомба! — обрадовался Джи. — Знаешь же, что группа Штопора клип снимает? — Да, там же мой Пончик за барабанами, — вспомнил я. — Он так ждёт этот клип! — Я тоже! — признался Джи. — Мы все ждём! Это так круто! Я сел на стул рядом с его кроватью. — А что за идея? — поинтересовался я. — О-о, Штопор так круто придумал! — радуется Джи, болтая ножками. — Короче, тема такая… Обожаю, когда он чем-то увлечён, и это приносит ему счастье. — Кстати, пойдёшь со мной на съёмки? — пригласил меня Джи, и сердечко заколотилось. Я закивал, будто меня заклинило. — Да, круто, — я пытаюсь скрыть дикий восторг. — О, ну класс, группа поддержки, — он улыбнулся. — В общем, идея такая… Я сосредоточился. — Клип рисованный, — поведал Джи, — анимированный! И, не хочу хвастаться, но я всё нарисовал и буду анимировать… Ну вот и зачем ты такой, скажи мне?! Неужели это обязательно? — Капец, круто! — меня снова заклинило. Он так любит рисовать, обрабатывать, монтировать, у него это так круто получается! Как же было бы здорово, если бы он стал аниматором! Он бы занимался любимым делом, его бы ценили, уважали и хвалили, не то, что сейчас. Ну, точно не морили бы голодом. — Вот, они сначала снимут, ну, то, как они типа взаимодействуют с тем, что нарисовано, — Джи говорит, как профессионал, и жестикулирует. — А потом мы наложим одно на другое. Сестра Штопора будет режиссёром! — А, Дора, что ли? — я хихикнул. — Да, она такая… — Ну вот, а я тут себе расписал, где какие скетчи, поставил таймкоды, — продолжил Джи, поглощённый работой. — Вот, видишь, звёздочки, чашечки с чайком, облачка, а вот — шпаги… Какое же ты чудо! — Так классно! — обрадовался Джи. — Песня такая классная… Штопор вообще гений! Ну и в пень его, Штопора этого! Точнее, не в пень, пусть себе и даже будет гением, но ты ничем не хуже! Ты лучше всех! — Ну, ты тоже не промах, — сказал я как можно более безэмоционально. — Хм, да? — Джи хихикнул, не поверив мне. — Не знаю. У него так много идей, и он их воплощает, и он уверен в себе, доволен собой, и у него всё получается… Джи помрачнел и закрыл скетчбук. — Ты слышал, как он поёт? — спросил Джи с огоньком в глазах. О, чёрт… — Ему можно на Бродвей! — восторгается Джи. — Я тоже, вроде, пою, и иногда мне даже, типа, нравится, но потом слышу его, и, типа… Мне лучше заткнуться навсегда. Милый мой, ну как тебе доказать, что ты самый лучший, это — аксиома, и в топку все эти сравнения! — Ты что, ты классно поёшь! — заверил его я. — Спасибо, — он улыбнулся с нежностью, как только он может. — Нет, ну, он в любом случае очень крутой! Сам пишет, придумывает, и поёт, и играет, и вдохновляет других… Буквально всё это делаешь ты! Или… О, фак… — Мне пиздецки повезло, что он мой друг, — сказал Джи с грустью, — но на его фоне я просто жалкий… Это слишком уж похоже на то, что я испытывал по отношению к тебе, Джи. Значит ли это, что… — А ещё, знаешь… — Джи тепло улыбнулся. — Он вообще не высокомерный. Он как бы лидер, но вот, типа, не злоупотребляет этим. Он специально много раз сказал, что в клипе всех должно быть поровну! И что петь будут все, не только он! Да, он любит Штопора. Пора это признать. — О, уже можно потихоньку собираться… — Джи посмотрел время на телефоне. Мне два раза повторять не надо — сорок секунд, и я готов, как в армии. Следую за вами, мой командир! Постараюсь просто наслаждаться его обществом, не думая о том, что только что осознал. хХх — О, а вот и художник! — Штопор улыбнулся Джи и раскрыл руки для объятий. Давай, ещё взасос его поцелуй! — Привет! — Джи очень рад его видеть. Я, наверное, выгляжу, как рыба-капля. — О… — Штопор удивился, увидев меня, подскочил и поставил руку на пояс. — О, Паппи! — Пончик подошёл ко мне, обнял, а потом встал рядом со своим ненаглядным Штопором. А давайте сразу устроим мессу в его честь! Давайте помолимся на него, поклонимся, что ли, а то что-то мы недостаточно чтим наше божество! — Паппи, а ты как тут? — Штопор просёк, что Джи со мной подружился, и теперь старается не называть меня по фамилии. Он, посмотрите только, какое благородство и великодушие! — На тебя полюбоваться пришёл, — произнёс я с ехидством. Он переглянулся с Джи, потом с Пончиком. Господи, шёл бы ты со своими осуждающими подведёнными глазами куда подальше! — Угощайся, там вон конфетки стоят, — бросил Штопор мне через плечо и направился к сестре. Джи улыбнулся мне и последовал за ним. Конфетки он для нас купил, подумать только! Вскоре начались съёмки, но вместо того, чтобы погрузиться в процесс и наблюдать за работой Доры, я был занят тем, что выглядел, как Патрик с поднятой рукой и хмурыми бровями из той серии «Губки Боба». Штопор поёт своим бродвейским голосом, а я не могу перестать думать о том, как Джи сейчас смотрит на него влюблённым взглядом и ощущает бабочек в животе, прямо как я, когда смотрю на него. Хорошо, что он стоит ко мне спиной. Штопор скачет перед камерой на одной ноге, потом ложится на живот, подпирает голову руками и машет ногами. И все ему умиляются, и все смеются, и он смеётся, и шутит, и такой он весь из себя распрекрасный! И Джи его любит. Я стиснул челюсть, и горло будто колючей проволокой сжало. — А мы, между прочим, месяца два ходили на фехтование! — вспомнил Пончик, встав в стойку. — Паппи, помнишь? — Паппи! — окликнул меня Штопор, такой дружелюбный и приятный, глядя на меня красивыми подведёнными глазами, расположенными на ещё более красивом лице. Как же безумно хочется послать его, сказать засунуть себе свою дружелюбность в зад, но я понимаю, что это от зависти, ревности и отчаяния. Я не могу подвести Джи, не могу его расстроить. — Ага, шпага была почти размером с меня, — отозвался я, сунув руки в карманы бомбера. Все засмеялись, и Джи тоже. Он обернулся и посмотрел на меня. А что, если он прекрасно знает, что я его люблю, и просто меня жалеет? Пусть Пончик проткнёт меня шпагой! Но нет, он изображает схватку с Даллоном, их басистом. Выглядит убедительно, ведь они действительно готовы выйти на дуэль. За, мать твою, Штопора! В него втюрились все без исключения! Потом Штопор снова сел у зелёного полотна, запел и стал изображать, что пьёт чай. Я закрыл глаза и выдохнул. Надо просто смириться. — Ой, может, ты ещё что-то поделаешь? — Штопор обратился к Джону. — А то тебя как-то мало... — А, да не, мне и так норм, — возразил Джон. — Ну, может, одну сцену, и всё... — Да, давай! — согласился Штопор. Мать Тереза. Ангел без крыльев. Святой дух. — Ты очень красиво пел! — Джи сделал ему комплимент, когда съёмки закончились. — Жалко, что всё равно минус придётся наложить… — Спасибо! — Штопор поблагодарил его и глянул на него с трепетом. Может, стриптиз для него станцуешь? — Джи, можешь подойти, пожалуйста? — попросила Дора, глядя на Джи не менее восхищённо. На него никак иначе и не посмотришь! Жаль, что он этого не понимает… — Вот, смотри, тут две папки… — она посвящает его в географию своего ноута. — Ну, я тебе скину! — Да-да, мы скоро будем монтировать! — произнёс он как всегда мягко и приятно, после чего подошёл ко мне. — Круто, да? — спросил он. — Очень! — заверил его я, всё так же держа руки в карманах. — Всё в порядке? — поинтересовался Джи. — Ты какой-то грустный… Любовь моя, не переживай, ты тут точно не при чём! Точнее, очень при чём, но это уж точно не твоя вина… — А, не! — я отмахнулся. — Тут просто душно как-то… Зато глянь, инструменты стоят! Дешёвый трюк — я его отвлекаю. — Да, это ребят! — он указал на Штопора, который треплется о чём-то со своими почитателями. — А ты же умеешь и на пианино тоже, да? О боже, он помнит, он помнит! — Ну, да… — теперь я и по цвету, как Патрик Стар. — Ты ж ещё и на саксофоне, и на трубе? — захваливает меня Джи. — Да, но с ними курить неудобно, — я хихикнул. — Поэтому я остановился на гитаре! — Крутой ты! — он ткнул пальчиком в моё плечо. У меня внутри сад расцветает от того, что он помнит это всё, что он восхищается! Хотя, скорее всего, он сказал это, чтобы я не чувствовал себя ущербно на фоне Штопора... — Я вот только одну песню на клавишных знаю, — рассказал Джи. — Ну, она лёгкая… — Ого, классно, покажешь? — оживился я. Он и это умеет! — Да я, наверное, сейчас буду путаться… — он поправил волосы. — Как-то случайно песня понравилась, ну и у меня появилась идея фикс — её выучить... Видишь, ты тоже воплощаешь свои идеи, солнце! — Так, ладно, пока все вышли покурить и покушать… — Джи подошёл к синтезатору и нежно провёл по нему пальцами. Я почти пищу от восторга! — Окей, вроде, помню… — он водит по клавишам, нахмурив густые брови.ЛСП — Маленький принц
— Маленький принц, — запел Джи, — с башни огромного замка смотрел на птиц… Я понимаю, почему ему так понравилась эта песня. Она о нём. Она о высоте, к которой он так стремится, о недосягаемых идеалах, о ловушке, в которую он сам себя загнал и не может выбраться. — У птиц слишком плотный график, он не впишется в их трафик, — он скривился и махнул головой, — да ну его на фиг! Я грустно усмехнулся. — Зачем мне золото и бумажки, зачем мне руки, зачем мне ноги, — он будто не поёт, а просто рассказывает о себе, — если я одинокий… Он вкладывает в эти строчки всю свою душу. Обычно такие песни поют от лица лирического героя, но у него всё проще. Он сам — лирический герой. Мой принц. — Я… — он вздохнул, и его рука замерла над клавишами. — Я такой одинокий… Не одинокий, милый, не одинокий, как же ты не видишь… — И вот однажды поздно ночью разбежался что есть мочи и полетел вниз, — он поёт с осознанием. Он понимает, что есть опасность разбиться. Понимает, что птицы, с которыми он так стремился летать, съедят его. Они уже начали. Тем временем ребята вернулись в студию и тут же затихли, услышав пение Джи. Они все теперь видят его душу, не только я. И Штопор видит. Хотя, он и так, наверное, видит её больше, чем остальные. Вот я думаю, что Джи доверяет мне и многим делится со мной, но ему он, наверное, доверяет куда больше. «Ты просто задира, Айеро». Я задира. Я не умею справляться с комплексами, в отличие от Штопора. Я вечно сравниваю нас с птицами, но птица здесь, наверное, только я. Порой такой же стервятник, как в этой песне. А он — принц. И Штопор тоже принц. Он его достоин. Он не опускается до того, до чего иногда опускаюсь я. — Джи, офигеть! — восхитился Штопор и тихо захлопал. — Ты просто… Да-да, он такой, ты это знаешь, я это знаю. Вы так подходите друг другу. Ты его поддерживаешь, вдохновляешь, защищаешь. — Хэй, Спенс, — не помню, когда в последний раз называл его по имени, — где тут туалет? — А, выходишь, направо, и там увидишь, — проинструктировал Пончик. — Всё нормально? — Ну да, — я глянул на него, как на сумасшедшего. — Отлить надо. Надо было ещё про говно пошутить, тогда мои хрупкие чувства точно были бы за семью печатями. Я же тоже, мать его, поэт. Поэты ведь плачут в туалете? Мой принц. Он ненавидит себя и любит другого принца, котрого любит ещё толпа народу — на всех не хватит. Но да, мой принц — не все. Он не знает, что он принц, и хочет добиться признания стервятников. Его раздирает бесконечное одиночество и боль. Перфекционизм держит его на цепи. А я люблю его. И что с этим делать? Ничего. Наверное, просто вот так вот рыдать в туалете, сидя на полу у стены, и надеяться, что когда-нибудь пройдёт. Да ну его на фиг.