О чём говорит миндаль

Умеет ли Мисаки дарить подарки? На самом деле, пожалуй, умеет. Так думает Сарухико, когда засовывает под кровать в общежитии большую коробку с фотографиями и небольшими вещицами, подаренными когда-то Ятой. Затем Фушими ещё какое-то время сидит на полу, поджав под себя ноги, и пытается придумать оправдание, почему он всё ещё не избавился от этого барахла. В груди, где у человека должно находиться сердце, что-то ноет, и Сарухико думает, что хорошо бы достать пыльный фотоальбом, в который Мисаки когда-то заставил его засунуть все фотографии, сделанные ими в школе и по вступлению в Красный клан. Если бы Фушими только мог просматривать эти снимки, без воспоминаний, что молнией выстреливают в голове, без эмоций, которые давно позабыл, то он листал бы их каждый вечер, но Сарухико просто не может. Никто больше не снимет их вместе, потому что Фушими… …предатель. Такое короткое, но едкое слово, удивительно, как его одного вообще хватает на то, чтобы многолетние отношения разрушились, словно карточный домик разрушается от резкого порыва ветра, или, может, словно тщательно выстроенный ряд домино рушится от кого-то слишком импульсивного, взрывного. (Второй пример Сарухико нравится больше, и он снова ищет себе оправдание, что Ята тут не при чем). Но именно Мисаки первым произнёс ЭТО слово. Тогда Сарухико удивился, что Ята знает о его существовании. Хотелось съязвить, но рассерженный и, казалось, действительно расстроенный Мисаки не оценит порыва. Скорее, врежет. Нет, точно, он бы врезал сиюминутно, а затем бы разрыдался. Но вместо этого Фушими просто оставил себе этот чертов ожог, который болит до сих пор… …особенно, когда Сарухико вспоминает о Мисаки и пыльном фотоальбоме. Фушими думает о том, что Ята сделал со всеми его подарками. Он видел часы на его руке, так значит ли это, что Мисаки оставил их все себе? Сарухико не хочет тонуть в омуте собственной памяти, но этот звонкий (слишком, по его мнению, звонкий голос, но все-таки ставший родным…) раздражает. Он слышит голос Мисаки так отчетливо в своей голове, что кажется, будто тот находится рядом. Но на самом деле Фушими понятия не имеет, где Ята и что с ним происходит. Он даже не знает, в порядке ли тот, или снова ввязался в очередную бессмысленную драку. И ради чего? Ради Красного клана? Потому что какой-то слишком (Сарухико хочет назвать каждого преступника или стрейна «тупым», но сдерживается и выдыхает) самоуверенный человек пользуется неприкрытой вспыльчивостью Ятагарасу? Сарухико полностью ложится на пол и чувствует, какой он холодный. По спине бегут мурашки, и Фушими жмурится, прикрывает глаза одной рукой, надеясь, что Мисаки НЕ влез в какие-нибудь разборки. Если задуматься, то Сарухико вообще не знает, получал ли Ята какие-нибудь ранения за те годы, пока они не поддерживали связь. Он подносит руку к тому месту, где у человека притаилось сердце, грубо стискивая ткань рубашки, и понимает, что хочет знать. Сарухико хочет знать, всё ли в порядке с этим дураком, который назвал его предателем раньше, чем Фушими смог что-либо объяснить. Забавно, когда Сарухико упустил то, что между ними выросла эта ядовитая, как плющ, стена недопонимания? Как много он не сказал за ушедшие и эти годы? Забавно, ему совсем не хочется бороться с желанием рассказать всё только Мисаки. Наоборот, лежа на холодном полу и чувствуя, как дрожит всё тело, Фушими взращивает это желание и оберегает его с таким трепетом, с каким стоило бы оберегать их прежние отношения, ведь… …он боялся, что его отец со своими безумными выходками всё испортит, а в итоге испортил всё сам, не уступая ни в чем Ники. Мисаки бы запротестовал, он бы непременно сказал, что Сарухико не похож на своего отца. И он был бы прав только в одном. Между ними была, пожалуй, одна мелочная разница, но в остальном… талант всё портить Фушими унаследовал именно от своего отца. В его жизни не было более разрушительной силы, чем та, которую излучал этот человек, поэтому Сарухико некому было показать несколько опасных границ и прозрачных истин. Истин, которые не отдалили бы Мисаки. Сарухико достает коробку с выцветшими воспоминаниями и забытыми чувствами бережно. Руки у него дрожат то ли от холода, то ли боль из груди расплылась по всему телу, сковывая. Он понятия не имеет. Он просто хочет ощутить хоть немного тепла, по которому так сильно… скучает. Фушими произносит это слово вслух, смакуя и выговаривая каждую букву по отдельности. «Скучает», — в итоге слетает с губ Сарухико и улетает в окно. Это слово совсем другое, оно не такое, как «предатель», в нём не заключена никакая сила, способная уничтожать и переворачивать мир человека с ног на голову. В «скучает» есть только невидимая тоска, выраженная в физической боли в груди. Она способна только нарастать с геометрической прогрессией, заставляя человека цепляться за крупицы своей памяти, которые уже не вернут тебе прежних чувств. Сарухико забыл, что испытывал тогда, и тоска — не что иное, как их поиск. Наощупь. В темноте. Он открывает коробку и понимает, что здесь недостает одной вещи, которая в этой коробке никогда и не лежала. «Шарф», — проносится у Сарухико в мыслях, а затем несуществующий проектор показывает ему, что это значит. Тогда Мисаки сильно замёрз, и Фушими отдал ему свой шарф. Это случилось совсем незадолго до того, как Сарухико покинул Красный клан. Ята завернулся в него полностью, глупо пряча нос и краснея. Черт, Сарухико готов поклясться, что не видел, чтобы люди вообще когда-либо краснели так сильно. Но Мисаки покраснел… …и затем он вдруг остановился (Сарухико видел это, пусть и в своей голове, но он видел тот день и хотел протянуть руку Яте). Они стояли какое-то время неподвижно, и Фушими смотрел на то, как начинают подрагивать плечи Мисаки. Было похоже, что он плачет, но были это слёзы, знаменующие что-то плохое, или слёзы радости, Ята так и не сказал. Наблюдая за этим сейчас, Сарухико почувствовал, как нечто толкает его навстречу этим слезам. (Он всегда был слишком впечатлительным). (…и впечатляющим, но Фушими никогда этого не скажет). (…потому что он не знает, почему восхищался Мисаки). Тайно, но где-то в глубине он знал, что, наверное, это просто было любовью. Особой и поначалу нетронутой, а потом — разбитой и растоптанной. Но любовью… Мисаки укутался в шарф и дрожащим голосом проговорил: — Пахнет миндалём, Сару. И Фушими был полным идиотом. Он стоял напротив Яты и пытался понять, что это значит, чтобы сейчас, когда всё уничтожено, а тоска переполняет не только сердце, тело, но и всю душу Сарухико, он понял, на что тогда намекал Мисаки. «просто твой запах напоминает мне запах миндаля» — вот, что это было. Этот глупый мальчишка просто не мог подобрать других слов. «Сарухико, ты вкусно пахнешь, и я не знаю, почему я обращаю на это внимание, но, кажется, всё дело в том, что…», — Фушими читал по губам, тогда как его более молодая версия недоуменно смотрела на Мисаки. Должно быть, у Мисаки ушло очень много времени, чтобы придумать фразу, хоть немного похожую на ту, что обычно говорят люди. А, быть может, это был непредвиденный порыв, и Ята решил воспользоваться моментом, потому что запах миндаля был действительно приятен ему. Такой обволакивающий и мягкий приравнивалось к «мне с тобой хорошо, Сарухико» Фушими не выдерживает, закрывает коробку, хотя ему кажется, что он уже выпустил древнее зло из ящика Пандоры. Он тянется к телефону, не замечая, как поднимается температура, потому что он, черт побери, не закрыл окно и лежал на полу несколько часов… или сколько-то часов. Сарухико не знает, он набирает родной номер дрожащими пальцами, а когда в трубке слышатся гудки… …Сарухико сбрасывает. «скучает» превращается в проклятье и, кажется, миндаль уже отцвел, Мисаки.