porcelain

Have you ever love someone to death? ©

Вместо пролога

Чжинхван заворожено наблюдает за тем, как под потолком плавно кружатся папки с отчетами за последние несколько месяцев. Самая толстая практически не двигается с места, и листы из нее вот-вот вывалятся на пол, и, вполне вероятно, покажут какой-нибудь неприличный жест или слово – шутка вполне в стиле Нам Тэхена, который расставил множество таких ловушек перед своим громким уходом из полиции. Одновременное управление таким количеством предметов требует максимальной концентрации, что позволяет какое-то время ни о чем не думать. Чжинхван уже слышит за дверью голоса, после чего замечает краем глаза, как сгорбленный холмик за соседним столом начинает недовольно шевелиться. Ханбин поднимает голову как раз в тот момент, когда папки, одна за другой, начинают плавно ложиться на его стол. До официального начала рабочего дня у них есть еще десять минут, но последние две недели кабинеты пустуют – легче сразу поехать в центр из дома, чем делать лишний крюк и ждать, пока тебя назначат именно туда. Ханбин не такой. Он приносит намного больше пользы здесь, в кабинете, часами вглядываясь в фотографии и вчитываясь в отчеты. Его мозг работает, как часы, в любое время, даже после нескольких суток без сна, и он замечает те мелочи, которые другие люди, до сих пор находящиеся в состоянии паники от всего происходящего, заметить не в силах. Из всего их отдела только Ханбин еще ни разу не был в этом подобии Преисподней, в один момент возникшем в Йоидо две недели назад. – Сходи домой, – мягко советует ему Чжинхван. Ханбин не был дома с позавчера – это легко вычислить по его одежде, которую он никогда не носит несколько дней подряд, если, как и все нормальные люди, возвращается домой после работы. Ханбин единственный, кто не хранит в своем шкафчике совершенно ничего, в отличие от того же Бобби, чью футболку можно обнаружить валяющейся в другом конце управления. Как-то Чжинхван лично отправил в мусорное ведро подозрительно знакомый оранжевый кусок ткани, валяющийся перед дверью главного детектива – за секунду до того, как тот вышел из своего кабинета. – Еще есть дела, – качает головой Ханбин, устало потерев глаза. Он убирает локти со стола, и Чжинхван замечает последнюю папку – самую тонкую, черную, содержание которой совершенно секретно даже для него, потому что за обладание такой информацией можно было легко лишиться жизни. Ханбина такие вещи не волнуют. Он либо считает себя бессмертным, либо совершенно не ценит то, что имеет. Чжинхван знает – в этой папке имена всех известных стихийных магов, и Ханбину, параллельно с основной работой, нужно выяснить, кто устроил так, что их город лишился целого района и трех прилегающих к нему мостов. Ханбин занимается этим в одиночку, потому что отдел «А», к которому после выходки Тэхена и без того относились с подозрением, уже почти расформирован. Чжинхван заглядывает в их кабинет каждый раз, когда приходит в управление, но не находит ничего, кроме слоя пыли на непривычно прибранных столах. Они лишились своего главного мага, а способностей Сынюна худо-бедно хватало только на то, чтобы следить за теми людьми из черной папки, которые заслуживали самого пристального внимания. В такие моменты Чжинхван радуется, что его способности не такие важные, и с их потерей отдел «Б» не окажется под угрозой. Он замечает что-то странное во взгляде Ханбина, когда тот смотрит на стол Бобби – тоже покрытый пылью, с разбросанными ручками и недописанным отчетом. За отчет ему, конечно же, не влетит, потому что о мелкой бумажной работе в ближайшее время никто даже не вспомнит. Катастрофы – стихия Бобби. Он из тех людей, которые первыми бросаются в пожар и вытаскивают всех на себе, и в первые несколько дней он разгребал завалы вместе со спасателями. Его магия – такая бесполезная в повседневной жизни – оказывается такой полезной, когда нужно найти живых под грудой камней. Ханбин называет это скорее обостренной интуицией, способностью очень быстро анализировать факты, но Чжинхван достаточно долго знает Бобби, чтобы утверждать: слово «анализировать» – не про него. Он попал в их отдел с самыми худшими результатами экзаменов, едва-едва набрав проходные баллы. – Дела подождут, – говорит Чжинхван уже тверже. Он знает – обычно это действует на Ханбина безотказно, обманчивая мягкость заставляет его раскрываться, и мысли, внушенные таким образом, становятся его собственными, но не знает, почему Ханбин позволяет делать с собой такое снова и снова. Почему Ханбин, никак не выражающий свою привязанность, просто замирает, когда Чжинхван гладит его по вечно растрепанным волосам, если они не скрыты под кепкой, почему не отстраняется, когда Бобби подходит к нему слишком близко, слишком откровенно нарушая его личное пространство, которым он так дорожит все остальное время. Но, вопреки ожиданиям, Ханбин снова качает головой и почти улыбается – во всяком случае, так кажется, потому что его глаза загораются, но в какой-то момент он начинает быть похожим на человека, который забыл, как улыбаться, и отчаянно пытается вспомнить. – Мне нужно будет уехать, чтобы кое-что проверить, – он показывает на папку. – Не подождут. Чжинхван игнорирует укол тревоги и пожимает плечами. Ханбин сейчас – не его подчиненный. И даже не совсем полицейский. Свободный агент, занимающийся своим запутанным расследованием. Свободный агент в смертельной опасности. *** Бобби рывком усаживает Ханбина на кухонный стол, позволяя себе несколько секунд с удовольствием смотреть в его удивленные глаза, после чего резко целует его в губы, нахально скользнув языком по зубам, мажет носом по подбородку и несколько раз небольно кусает шею, прежде чем забраться руками под слой из куртки, толстовки и надетой под нее футболки. Они не виделись две недели, Бобби хочет всего и сразу, и оттого, что Ханбин не отталкивает его, как отталкивает всегда, когда ему больно, или когда все происходит слишком резко и неожиданно, просто сносит крышу. Еще несколько минут назад Ханбин появился на пороге квартиры Бобби, когда тот только что вышел из душа, наспех обмотав бедра полотенцем, и по пути на кухню у них так и не получилось осмысленного диалога. Ханбин просто стоял посреди кухни, не глядя на него, и вертел в руках какой-то предмет, взятый со стола, а Бобби смотрел на него во все глаза, потому что до этого момента не понимал, как сильно ему не хватало этого теплого присутствия холодного человека. Молчаливое напряжение исчезло в тот момент, когда Бобби опустил взгляд, и увидел в пальцах Ханбина тюбик смазки, который они оставили здесь в прошлый раз, и на который он не обращал никакого внимания, потому что практически не ел дома. Теперь Ханбин подставляет шею под поцелуи, без борьбы стягивает с себя одежду и позволяет Бобби не сдерживаться. Он не издает ни звука, и в своей привычной манере осторожно гладит Бобби по спине и очень сдержанно отвечает на его поцелуи, но все в нем как будто говорит: скучал. Скучал так же сильно. Полотенце остается лежать на полу вперемешку с мешковатой одеждой Ханбина. Путь до спальни кажется совершенно бессмысленным, потому что они останавливаются на каждом шагу. Ханбин падает на кровать как раз в тот момент, когда за окном зажигаются фонари. Еще не так темно, чтобы было невозможно рассмотреть все вокруг себя, но и не настолько светло, чтобы полностью разгадать выражение на лице Ханбина, с которым он тянется за поцелуем, как только Бобби нависает над ним. У Ханбина во рту вкус кофе, и, судя по выступающим ребрам, кофе в последнее время заменяет ему завтрак, обед и ужин. Бобби успевает подумать о том, что было бы неплохо взять отпуск, каждый день есть до отвала, заниматься сексом и смотреть дебильные шоу, а иногда пытаться делать все одновременно, но никакого отдыха в ближайшее время не предвидится. Ханбин точно не похож на фаната шоу, возможно, он никогда в жизни даже не включал телевизор. Бобби еще раз целует его в губы и порывисто спускается к животу, улыбаясь напрягшимся мышцам самой ехидной из своей улыбок. Ханбин предупреждающе тянет его за волосы, но больше никак не пытается остановить, что значит – можно. Сегодня – можно. В ладонях до сих пор чувствуется тяжесть камней, мышцы, даже привыкшие к нагрузкам, все равно ноют. Бобби с усмешкой думает, что это из-за груза ответственности – он чувствовал живых людей под завалами, но никак не мог предугадать, не оборвет ли их жизнь любое неосторожное движение. Иногда приходилось простаивать целые минуты, принимая на себя тяжесть бетонных обломков, но судорожные вздохи и благодарные слезы людей, несколько дней не видевших солнца, того стоили. Бобби хочет рассказать Ханбину обо всем, но одновременно с этим не хочет произносить ни слова в этой нарушаемой судорожными вздохами тишине. Ханбин ведет себя непривычно эмоционально. Он кусает пальцы, чтобы не застонать, когда Бобби дразняще проводит языком по головке его члена, а потом медленно, словно издеваясь, вбирает его в рот, и двигается так неторопливо, что кажется, время замирает вместе с ним. Что-то стукается об автомобиль под окнами, и одновременно с этим раздается раздражающая сигнализация. Бобби ускоряет темп, ожидая, что в любой момент может позвонить кто-нибудь из соседей с просьбой разобраться с хулиганами – он этот звонок, конечно, проигнорирует, но Ханбин со своей нелюбовью к неожиданностям может резко прервать все в самый неподходящий момент. Ханбин – живой. Гораздо более живой, чем пострадавшие люди, более живой, чем люди, которых Бобби видит каждый день, кажется, что он почти горячий от этого ощущения жизни, и этот жар только нарастает, когда Бобби делает с ним вещи, которые ему очень, очень нравятся. Спустя какое-то время удается нашарить в складках одеяла смазку, которую кто-то из них дальновидно прихватил с собой. Бобби выпускает член изо рта, и Ханбин невнятно дергается. Становится жарко, так жарко, что порыв неожиданно холодного воздуха из приоткрытого окна заставляет вздрогнуть, но Бобби неспособен обращать внимание на такие мелочи. Когда он медленно и осторожно входит в Ханбина, тот прокусывает себе пальцы до крови и как будто бы не замечает этого. Бобби тянет укушенную руку на себя и мягко удерживает его за запястья, чтобы он больше не думал себя травмировать. Ко вкусу кофе примешивается вкус крови. Бобби наваливается на Ханбина всем телом, и тот обхватывает его ногами так плотно, что становится сложно двигаться. Внутри него хорошо и жарко, Бобби любит это ощущение, Бобби любит Ханбина – но никак не может сказать ему об этом, потому что все его попытки резко пресекаются. Ханбин внимательно смотрит ему в глаза, понимая, что он хочет сказать, и просто качает головой. Не сегодня. Не сейчас. Он кончает первым, в тот момент, когда под окнами снова срабатывает сигнализация, и Бобби сгребает его в объятия, прижимаясь так плотно, как это только возможно. Ханбин что-то бессвязно шепчет ему в ухо, подаваясь бедрами навстречу, и зарывается ранеными пальцами в его волосы. Он почти не дышит, как будто впадает в свое подобие комы, и Бобби кончает просто оттого, что смотрит на него – невероятно красивого, с искусанными губами, оттого, что чувствует его под собой, такого живого, что хочется умереть. Это стоит не только двух недель в Преисподней. Это стоит всей прожитой жизни до момента встречи с ним. *** Бобби валится на идеально застеленную кровать, даже не спросив разрешения. В маленькой квартире-студии, которую снимает Ханбин неподалеку от работы, так же пугающе пусто, как и в его шкафчике. Здесь нет ничего, кроме кровати, шкафа и огромной интерактивной доски, на которой виднеются наспех стертые слова. Кухонная половина комнаты выглядит так, будто ей никогда не пользуются, на столе нет ни крошки, только стакан с разводами от воды стоит рядом с раковиной. Единственный уютный элемент сейчас копается в шкафу с противоречиво разноцветными шмотками. Эта квартира удивительно белая, но, как только Ханбин открывает шкаф, на стены словно выливается несколько разных банок с красками. – Что ты расследуешь? – спрашивает Бобби, ткнув пальцем в доску, хотя у Ханбина, конечно же, нет глаз на затылке. – Мне нужны доказательства, что это был просто стихийный выброс, а не четко спланированный теракт, – спокойно отвечает Ханбин. Он ни с кем не делится такой информацией, ни с кем, кроме Бобби, который скорее перережет себе горло, чем предаст его или подставит. Они никогда не давали друг другу каких-то обещаний, даже не называли друг друга друзьями, и не вполне в состоянии объяснить, что между ними происходит, но это не мешает им доверять друг другу безоговорочно. – Вероятность? – спрашивает Бобби, закинув руки за голову и уставившись в безукоризненно белый потолок со встроенными софитами. Он не уверен, что этой квартире нужно освещение. Ему кажется, что здесь всегда светло, независимо от времени суток. – Пятьдесят один процент. Ханбин никогда не высчитывает, у него есть только две вероятности – не менее пятидесяти одного процента и не более сорока девяти. Это в той или иной степени показывает его уверенность в чем-то, и Бобби иногда хочется спросить – какова вероятность в том, что Ханбин любит его, хотя бы по-своему, но любит? Не менее пятидесяти одного процента. Не более сорока девяти. Скорее да. Или скорее нет. Среди стихийных магов не так много смертников, им нужны по-настоящему сильные эмоции, чтобы сравнять с землей целый район. Бобби видел то место, которое эксперты назвали эпицентром, и от мага, вызвавшего все это, не осталось даже костей, только несколько пятен крови на асфальте. Это был первый случай за восемьдесят с лишним лет хрупкого равновесия в мире, и только пару лет назад все маги стали без опаски выходить на улицу. Теперь травля начнется заново, вопреки здравому смыслу, и от этого делается не по себе. Бобби смотрит на Ханбина и тихо радуется, что тот родился человеком, и за него не нужно переживать, как за Чжинхвана, который часто мелькает на телевидении во время громких расследований. Их отделы – «А» и «Б» были экспериментальными, созданными в основном из магов и для расследования преступлений, связанными с магами. И работы теперь предстоит очень, очень много. Бобби снова чувствует привычную тяжесть в руках. Ханбин стягивает бледно-зеленую толстовку и идет в душ – ровно на одиннадцать минут – после чего возвращается и снова застывает перед шкафом, решая, что надеть. Он подходит к этому с такой серьезностью, будто от сочетания цветов зависит успех всего дня. Бобби молчит. Он смотрит на худую спину до тех пор, пока она не скрывается под лазурной тканью очередной бесформенной толстовки, и прикрывает глаза, как только Ханбин разворачивается, чтобы не волновать его лишний раз. Хотя, может быть, он уже давно не волнуется, когда замечает, что Бобби пялится на него неотрывно. Что-то опускается на подушку рядом с правым ухом, и Бобби лениво нашаривает это рукой. Он открывает глаза от неожиданного осознания, и непонимающе смотрит на свой старый ярко-красный плеер с аккуратно обмотанными вокруг него белыми наушниками. Этот плеер два месяца назад он отдал Ханбину, который, как оказалось, никогда не слушал музыку. Отдал без слов «подарок» и «можешь не возвращать», но ясно дал понять, что эта вещь ему не нужна. – Мне нужно уехать на два дня, – говорит Ханбин, укладываясь рядом с Бобби. – Пусть пока побудет у тебя. Бобби пожимает плечами и убирает плеер с наушниками в карман. Ханбин придвигается вплотную – хотя совсем недавно соблюдал смешную дистанцию, отстранялся сразу после секса, засыпая на самом краю кровати. До тех пор, пока Бобби не притянул его к себе во сне и перестал отпускать от себя, когда они оставались наедине. Бобби зарывается носом в его волосы и, несмотря на то, что они уже опаздывают, действительно засыпает, с мыслью, что эти два дня пройдут очень быстро. Но Ханбин не возвращается. Ни через два дня, ни через двадцать.

1.

Бобби ведет себя странно. Впрочем, Чжунэ бы сказал – он всегда такой, эта фраза произносится в голове Чжинхвана низким ворчливым голосом. Он по привычке смотрит на стол напротив и уже даже не расстраивается, увидев, что за ним никто не сидит. Ему не хватает их. Не хватает жизнерадостного – страстного – Юнхена, чей стол до сих пор завален какими-то фотографиями и вырезками из газет, залепленными разноцветными стикерами с неразборчивыми заметками. Он всегда с огромным увлечением расследовал мелкие и рутинные дела, искренне считая, что одно из них когда-нибудь окажется частью чего-то большого, а в свободное время перекидывался дурацкими записочками с сидящим за соседним столом Бобби. Теперь Юнхен, взявший бессрочный отпуск, так же жизнерадостно и оптимистично помогает восстановить родителям разрушенный недавней катастрофой ресторан. Не хватает Донхека, которого с его умением отличать правду от лжи, сейчас рвут на части все остальные отделы, и он, похоже, рад не умирать от скуки и бездействия все то время, что их отдел считается расформированным. Он забегает каждое утро, еще до прихода Чжинхвана, оставляет им с Бобби по бургеру и стаканчику с кофе, стирает пыль со своего стола, создавая иллюзию присутствия, и убегает по делам. Не хватает Чжунэ, вечно ворчливого и скептично настроенного против всего мира. Не хватает его вечных синяков под глазами и непрерывных колкостей, временами так здорово разряжавших атмосферу и напоминавших им о главном – что они, несмотря на свои способности, все-таки живые люди, которые не могут совершать невозможное. Он заявил, что не собирается выходить из дома до тех пор, пока быть магом снова не станет безопасно, и уже три недели не отвечает ни на звонки, ни на сообщения. Чжинхван тоскует, вертит в руках его брендовую кепку, зачем-то присланную с курьером на следующий день после его ухода, и представляет, как Чжунэ спит в своей берлоге круглыми сутками, наверстывая месяцы почти круглосуточной работы. Не хватает Ханбина, тихого, молчаливого, далеко не дружелюбного, но дарящего удивительное спокойствие одним своим присутствием. Чжинхван знает, что его ищут, сам несколько раз подключался к группам поиска, но Ханбин как будто одномоментно переместился в параллельную реальность. Чжинхван несколько раз порывался позвонить Тэхену с его удивительными поисковыми талантами, был готов предложить ему что угодно взамен на помощь, но тот необычайно терпеливо сбрасывал все звонки после первых двух гудков и даже не выключал телефон после десяти попыток. Не хватает Бобби. Бобби, который ведет себя странно. Бобби, который каждый день приходит на работу в положенное время – без опозданий, что для него несвойственно – улыбается, рассказывает какую-то веселую историю из тех, которые не запоминаются, завтракает с Чжинхваном и… Присоединяется ко всем расследованиям подряд, даже самым пустяковым. Он уезжает из управления уже через двадцать минут после прихода и приезжает за двадцать минут до конца рабочего дня. Он носится по городу с неизменной улыбкой на лице, работая так старательно, как будто задался целью получить ненужное повышение, и совершенно не выглядит как человек, потерявший что-то очень важное. Если бы Чжунэ сказал – он всегда такой – то был бы прав, несомненно, потому что у Бобби шило в заднице, и он не умеет сидеть на месте. Вот только он уходит с работы вместе с Чжинхваном, ужинает с ним и засыпает на неудобном диване в его маленькой гостиной, сжимая в руке пульт от телевизора или включает канал с дурацкими японскими шоу, смотрит их часами с абсолютно нечитаемым выражением на лице и спит точно так же, и с вечера до утра на его лице нет ни намека на улыбку. Чжинхван вздыхает и роняет голову на руки. Он знает Бобби дольше, намного дольше, чем остальных, знает, что с ним происходит, разделяет его чувства в какой-то мере, и едва ли не воет от невозможности ему помочь. Ханбин пропал, и тоска Бобби – яркого, жизнерадостного, жизнелюбивого Бобби – скоро затопит весь город. Жители утонут в ней, ничего не подозревая, и будут ощущать это уныние как свое собственное. Как будто живут в городе, где никогда не бывает солнца. Бездействие убивает. Чжинхван проводит в кабинете все свое время, с маниакальным упорством доделывая все незаконченные отчеты, подшивая их в папки, которые раскладывает на полу по датам, и рядом с его столом за этот месяц уже выросла порядочная гора. Эти отчеты никому не нужны, как не нужен пока что его отдел, как не нужен он сам, со своими бесполезными способностями, слишком слабыми даже для того, чтобы разгребать оставшиеся завалы камней в Йоидо. Он чувствует себя мелким камушком, отколотым от огромного булыжника, и готов поспорить, что точно так же себя ощущает и Бобби. Бобби, привыкший добиваться Ханбина каждый день. Бобби, не способный пересилить себя и вернуться домой в одиночестве. Бобби, совершенно не умеющий расследовать пропажу людей. Бобби, отчаянно нежелающего понимать тот факт, что Ханбин ушел сам, тщательно все спланировав, не оставив никаких зацепок. Просто исчез, испарился, как будто ждал, пока единственный человек, сумевший в случае чего найти его, откажется с ними сотрудничать. С его стороны было свинством не оставить никакого объяснения, но Чжинхван не может даже злиться, потому что Ханбин – их Ханбин – никогда не станет делать чего-то без железных оснований. Если он нашел в себе силы бросить друзей, то значит, нашлось что-то важнее дружбы. Чжинхван подписывает еще один отчет, ставит на нем печать своего отдела, привычно подгоняет стопку листов в дырокол и подшивает их в жесткую пластиковую папку, которую потом кладет поверх опасно покачнувшейся стопки. Он удерживает ее своей магией, заставляя выровняться, создавая еще одну идеальную башню из папок, а потом смотрит на часы и вздыхает. Половина четвертого. Последний отчет не занял у него и десяти минут. Делать теперь совершенно нечего – разве что можно оттащить папки в архив, расхаживая туда-сюда остаток дня, но тогда у него не останется занятия на завтра. Можно подписаться на любое расследование, как это делает Бобби, но Чжинхван знает – даже если его возьмут, то возьмут неохотно, потому что он слишком часто общался с журналистами, являясь лицом обоих отделов и отвечая на вопросы о магии. За последние два года Чжинхван внес немалый вклад в то, чтобы простые люди перестали бояться того, что создало весь их мир и жило в каждой песчинке, в каждом дуновении ветра или дождевой капле, но теперь, с момента катастрофы, все оказалось напрасно. Слишком большой риск того, что его закидают камнями в каком-нибудь людном месте, как пятьсот лет назад. Чжинхван косится на идеально чистый стол Ханбина. Тот, по сравнению с другими, кажется совершенно чужим, как будто его только что поставили сюда, как год назад, и на нем нет ни царапины, ни одного неловкого карандашного росчерка. Ханбин вел свои записи скурпулезно, в толстой черной тетради, которую всегда забирал с собой, и у него не было ни одной заметки на стикере. Он делал ксерокопии нужных фотографий и вклеивал их в тетрадь, а после скреплял степлером те страницы, которые относились к завершенным расследованиям. Он очень быстро стал их мозгом, координатором, незаменимой частью, сердцем механизма. Они приняли его легко и дружелюбно, и он ценил это – настолько, насколько мог себе позволить со своим странным устройством внутреннего мира. И больше всего ценили что такой, как он, относился к таким, как они, без опаски или презрения, вызванного предрассудками. Все, что происходит вокруг, Ханбин обосновывает исключительно логически. Он знает историю, знает, как мир был создан, знает, что люди с магическими способностями просто вмещают в себе чуть больше магии, чем другие, и это совсем не значит, что нужно бояться их или ненавидеть. Чжинхван роняет голову на руки и начинает ждать того самого момента, высшей точки бессилия, которая заставит его вскочить с места. И начать что-то делать. Но этот момент все не приходит, и время просто прижимает его к стулу. Делая его все меньшим и все более незначительным осколком от большого-большого камня. *** Люди с магическими способностями ощущаются по-другому. Бобби не может объяснить это, просто чувствует разницу между теми, кто окружает его, и радуется, что никто не будет использовать его силы, чтобы навредить другим. Тем, кому не повезло родиться уже после того времени как магию перестали уважать и начали бояться. Помимо тех, других, Бобби чувствует обычных людей. Есть живые. Есть мертвые. Есть Ханбин. Сильнее присутствия ощущается только его отсутствие, потому что раньше Бобби мог чувствовать его дальше, чем других. Ханбин как будто существует из миллиарда маленьких частиц, распространяющихся в воздухе, создающих целый купол, наполненный им. Бобби не знает, как объяснить то, что привык чувствовать с самого первого момента, когда Ханбин только-только появился на пороге управления. Замкнутый. Нелюдимый. Холодный. И невероятно живой, как будто сдерживающий себя внутри, напуганный окружающим миром. Бобби не лез в его травмы, никогда не старался выяснить, что сделало его таким отстраненным, временами ломал – так топорно, что становилось больно от собственных действий, но Ханбин только отстранял его на расстояние вытянутой руки, смотрел своим ровным и ничего не значащим взглядом и никуда не уходил. Бобби стоит перед дверью в его маленькую полупустую квартиру – на том самом месте, с которого начались самые яркие воспоминания. Ханбин как будто бы возник перед ним, привычно сутулясь, набирал двумя руками код на двери, даже не пытаясь скрыть, что это дата рождения. Самая дурацкая комбинация для всех, кто знал ее, но не то чтобы были толпы желающих попасть к Ханбину в гости. Бобби тогда не знал точно, что заставило его пойти за Ханбином по пятам, и даже не представлял, что помешало Ханбину прогнать его после такой пугающей настойчивости, но до сих пор бережно хранит в памяти тот вечер и очень боится забыть какую-нибудь деталь. На Ханбине была кислотно-желтая толстовка с белыми полосами и мешковатые штаны, не дававшие никакого представления о том, насколько худыми были его ноги. Он молчал всю дорогу, словно не замечая, что кто-то нагло вторгается в его пространство, и, похоже, собирался молчать до конца вечера. Бобби заходит в квартиру так же неуверенно, как заходил тогда, и оглядывается с тем же недоумением. Здесь не изменилось ровным счетом ничего, все личные вещи остались на своих местах, в особенности коллекция обуви, расставленная на высокой обувной полке рядом с дверью. Бобби проводит пальцами по задникам кроссовок, которые выглядят так, будто их никогда не надевали в спешке. Пустое место обнаруживается с краю второй полки – нет именно той пары, которую они подарили Ханбину на день рождения всем отделом, и от этого в груди появляется неприятное щемящее чувство. Эти высокие красные кроссовки Чжунэ увидел первым, исключительно ради шутки сказав, что такого идеального дополнения к попугайскому образу еще не встречал, а потом с ворчанием оплачивал покупку своей картой, и, кажется, так и не взял ни с кого денег. Ханбин ходил в них чаще всего, сочетая с совершенно несочетаемыми вещами, и от его образов хотелось одновременно тупо улыбаться и выколоть себе глаза. Бобби разувается и осторожно проходит в комнату, хотя прекрасно знает, что она пуста. Он чувствует, что здесь никого нет, и понимает, что Ханбин сюда даже не возвращался. Все, что ему было нужно, он уместил в большой черно-коричневый рюкзак. Бобби садится на пол, оперевшись на спинку кровати, и достает из кармана толстовки свой старый плеер с наушниками. Ханбин ходил в наушниках почти все время, что был дома, даже когда Бобби оставался у него ночевать. Засыпал со спокойной музыкой, просыпался с ней, завтракал под нее – одни и те же двадцать композиций от малоизвестных авторов, спокойных и умиротворяющих. Бобби слушает их каждый раз, когда просыпается посреди ночи на неудобном диване Чжинхвана, и засыпает только тогда, когда дослушивает последнюю до конца. Восемьдесят две минуты и тридцать семь секунд бесполезных вопросов, на которые нет ответа. Бобби смотрит на интерактивную доску, на которой все еще есть следы записей, и хмурится под светлую музыку, потому что никак не может понять, что такого мог обнаружить Ханбин, что заставило бы его без предупреждения уехать из родного города. Он наблюдал за ним каждый день, между бесполезными попытками завязать разговор, когда все остальные были слишком заняты, чтобы замечать эти маленькие провалы. Бобби не думал о том, нужно ли Ханбину его общество, просто с каждым днем подбирался ближе, как голодное чудовище, смотрел на него часами, изучал, как меняется его лицо, когда нужно пересилить себя и заговорить, что появляется в его глазах, когда он приходит к какому-то решению в своих мыслях, как меняется его голос, когда он подпускает других на другую ступень общения, как движется его рука, когда он выводит буквы. Выводит буквы, совершенно наплевав на правила, которые вдалбливают в них еще с начальной школы. Бобби поднимается, взяв плеер в левую руку, и чувствует непонятную сухость в горле, когда подходит к доске и дотрагивается пальцами до висящего на резинке маркера. Он обводит только те буквы и цифры, в которых уверен на сто процентов, стараясь не думать о том, что Ханбин бы точно постарался оттереть доску до блеска, если бы знал, что кто-то захочет копаться в этом деле. У Ханбина был совершенно другой уровень доступа – в основном в силу того, что он не испытывал никакого интереса к политическим интригам. Бобби до сих пор не имеет никакого понятия, что такой человек, как он, делал в полиции, довольствуясь должностью, которая не реализовывает даже половину его потенциала. Некоторые буквы складываются в имена, некоторые цифры – в даты рождения, видимо, для того, чтобы было проще искать их в базе данных. Бобби идет по часовой стрелке, стараясь не задевать доску рукавом, чтобы не стереть маркер еще больше, иногда долгие минуты вглядывается в очертания букв, чтобы воспроизвести в мыслях нужные движения руки. Когда Ханбин думает, то обводит написанное несколько раз, отчего буквы получаются неаккуратными и жирными. Доска в его квартире – единственное неидеальное место, он не заботился о ее чистоте так же, как, возможно, не заботится о бардаке в собственной голове. Ни одно имя не получается целым, даже не угадывается, не кажется знакомым. Бобби завершает круг, а потом приступает к тому, что написано в самом центре, чисто из собственного упрямства. Одна композиция в наушниках сменяет другую, и в комнате начинает потихоньку темнеть. Он заканчивает, вытирает пот со лба, и возвращается к доске только тогда, когда включает свет и умывается водой из-под крана. Музыка совсем не мешает. Наоборот, отключает от всего окружающего мира и помогает думать. Но, вместе с этим, кажется, что из-за нее он упускает что-то очень важное. Бобби достает телефон и отходит на несколько шагов назад, к кровати, чтобы сфотографировать получившееся и отправить Чжинхвану. Увеличивает фотографию, чтобы проверить, насколько четкой она вышла, и замирает, по-новому вглядевшись в самый ее центр. А потом срывается с места и выбегает из квартиры, едва не забыв закрыть за собой дверь. *** Без двадцати пяти шесть Чжинхван достает сумку из-под стола и начинает методично складывать в нее все, что до этого разложил на столе. Он приходит на работу вовремя, потому что хочет застать в кабинете зазевавшегося Донхека, и уходит ровно в шесть, потому что надеется, что Юнхен соизволит зайти и поделиться новостями, не ограничиваясь фотографиями с поднятым большим пальцем на фоне разломанных деревянных балок и выбитых окон или Чжунэ, наконец, обретет совесть и придет хотя бы под вечер, чтобы они могли вместе пойти домой. И неважно, что им в разные стороны. Дверь кабинета открывается ровно без двадцати шесть, и Бобби, в последнее время удивляющий своей пунктуальностью, заваливается внутрь с таким тяжелым дыханием, будто бежал на пределе своих сил с другого конца города. Чжинхван замирает, стараясь не вспугнуть давно забытое покалывание в пальцах. Предчувствие перемен. – Я бы тебя подождал, – мягко говорит он, стараясь не обнадеживать себя заранее. Бобби подходит к его столу с тем же выражением на лице, с которым месяц назад подходил Чжунэ, по привычке проспавший на крыше свой обеденный перерыв. Открывает рот, но из-за сбитого дыхания так и не может ничего сказать. Внутри все неприятно сжимается от воспоминаний, потому что через несколько секунд после появления Чжунэ, увидевшего во сне ближайшее будущее, Чжинхван услышал самый страшный грохот в своей жизни. Грохот от взрыва стихийной магии. – Кое-что нашел, – наконец, выдавливает из себя Бобби и кидает свой телефон на стол. «Кое-что нашел» подтверждает все мысли насчет того, почему он весь этот месяц носился по городу, как бешеный пес. Чжинхван вздыхает. В его жизни никогда не было человека более упрямого, чем Бобби. Чем Бобби, который будет искать Ханбина до самой смерти. Чжинхван снимает простенькую блокировку экрана и придирчиво смотрит на фотографию. Он не понимает ровным счетом ничего, кроме того, что Бобби, похоже, весь день торчал в квартире Ханбина, стараясь найти хоть что-нибудь, и настолько отчаялся, что стал обводить его записи. Обрывки которых ничего не дадут. – Ему нужно было подтверждение, что это был не теракт. Чжинхван внутренне напрягается. Ханбин никогда не говорил с ними о своих одиночных расследованиях, потому что ввязываться в них было слишком опасно. Но на Бобби, похоже, это правило не распространялось. – Это имена, – продолжает Бобби, и его дыхание к тому моменту уже становится ровным. Чжинхван отрывает взгляд от экрана телефона и смотрит в окно, осознавая, что у него есть всего несколько секунд, чтобы лично для себя решить, стоит ввязываться в это или нет. Он знал, что это за имена, даже если ни одно из них нельзя было разобрать. – Он с ними работал, – пытается возразить Чжинхван, понимая, что Бобби не стал бы устраивать такой переполох из-за одних только имен. – Это нормально, что он записывал их для какой-то цели. – Здесь, – коротко говорит Бобби и увеличивает фотографию, чтобы обратить внимание Чжинхвана в самый центр. И тот, сдаваясь, опускает глаза. – Мне нужна твоя помощь, – говорит Бобби с таким нажимом, которому обычно очень сложно противостоять. Чжинхван знает, какой должна была быть эта фраза. «Мне нужна та папка». Та папка, за информацию в которой их по-тихому застрелят в темном переулке. Если, конечно, узнают, что они в нее заглядывали. Чжинхван еще раз смотрит на фотографию, и понимает, что два человека не могли ошибиться. – Да, хорошо, – легко соглашается Чжинхван. Он думает о том, что у него не так много друзей, чтобы ими разбрасываться. О том, что, потеряв одного друга, рискует потерять еще и второго, если оставит его в одиночестве. И о том, как много вопросов задаст, если все получится. То есть, когда все получится. Чжинхван смотрит на экран телефона до тех пор, пока тот не гаснет, и ничего не может поделать с тем, что фотография все равно стоит у него перед глазами. «Ки анби 19 6.1 .22» Двадцать второе октября девяносто шестого года. Ким Ханбин.

2.

«Вы в заднице». Чжинхван перечитывает это сообщение снова и снова, не решаясь ответить на него. Чжунэ умеет управлять своей магией – он в этом, возможно, самый талантливый из них – но это дается ему нелегко. Чем чаще он засыпает с намерением увидеть будущее, чем дольше находится в этом сне и чем больше видит, тем больше дней он проведет без сна вообще, раскачиваясь на кровати из стороны в сторону, не испытывая ничего, кроме дикого желания спать. Чжинхван не знает, сколькими днями нормальной, здоровой жизни Чжунэ пожертвовал ради этого сообщения, и не может заставить себя ответить и спросить, почему. Вполне возможно, Чжунэ имел ввиду, что обладание этой информацией – смертный приговор. В прошлом стихийные маги использовались как оружие в войнах, страшное, нестабильное, совершенно непредсказуемое. Их много, намного больше, чем известно, и в основном они прячутся от мира, но некоторые приходят в специальные службы добровольно, чтобы другие люди следили за их эмоциональным состоянием. Их имена вносятся в списки, и до формирования отделов А и Б эта информация была в абсолютно закрытом доступе. Теперь лист с именами и датами рождения, вложенный в неприметную черную папку, каких тысячи, хранится в дальней части полицейского архива. У Чжинхвана не было соблазна заглянуть в нее, когда она лежала на столе Ханбина. Он знает – у крупных преступных группировок есть телепаты, а про существование их отделов и про то, чем они косвенно занимаются, знает половина мира. Слишком большая ответственность. Слишком большая угроза. Вместо вопросов Чжинхван пишет в сообщении короткое «Прости» и со вздохом ставит телефон на беззвучный. Чжунэ, который уже давно может написать или позвонить, чтобы спросить, как дела, предпочитает присматривать за ним во сне, жертвуя ради этого своими силами. Он там, в своей квартире, по ночам остается наедине с головной болью и мучительной невозможностью уснуть. Не впуская никого в холодную темную крепость. Но продолжает – Чжинхван уверен – отчаянно беспокоиться за них всех, хотя никогда не признается в этом. Бобби заходит в кабинет ровно в шесть вечера и с сомнением смотрит на две башни отчетов на полу перед дверью. – Ты подготовился, – хмыкает он, протестующе засунув руки в карманы, но резко меняет свое мнение о плане, когда верхняя папка взлетает к потолку и несколько раз приземляется на его макушку. Чжинхван не знает, что получит за подделку дат на отчетах, приписав туда и годовую, и двухлетнюю давность, чтобы обеспечить себе долгий вечер в пыльном архиве и не вызвать при этом никаких подозрений. Он не планировал свое будущее увольнение вот так, но почему-то не чувствует никакого сожаления. Бобби впервые за месяц выглядит по-настоящему полным жизни, и это стоит тысячи папок. Чжинхван думает о том, что можно будет поехать на Чеджу, когда все это закончится, забрать с собой Чжунэ, чтобы ему больше не пришлось пользоваться своим даром, и взять на себя мамино кафе, потому что она постоянно жалуется, что ничего не успевает. Можно будет жить на море до самой старости – скучной и размеренной жизнью – а потом отправиться путешествовать. Можно будет. Но никто из них не согласится на такую жизнь. Скучную, счастливую, спокойную жизнь. Бобби берет в руки свою стопку отчетов и открывает дверь ногой, не дождавшись помощи. Чжинхван идет следом за ним, не прилагая никаких видимых усилий, и вторая стопка дразняще плывет немного впереди. Пустой коридор – практически единственное место, где он может позволить себе так демонстративно использовать магию. Люди, работавшие с ними уже больше года, относятся спокойно, но новички, воспитанные на стереотипах и дурацких военных фильмах, обычно смотрят с опаской и шепчутся за спиной. Чжинхван зовет себя Пугалом. Огромным, нелепым страшилой посреди ровного поля золотистых колосьев. Он привлекает к себе как можно больше внимания, создавая впечатление единственного человека в отделении, обладающего магией. Донхек сидит на допросах за зеркальным окном, Юнхен со своей способностью влиять на настроение, часто участвует в переговорах, и все списывают успех на его обаяние, Чжунэ передает свои предсказания через сообщения с анонимного номера, а Бобби просто чрезмерно активный, и никто не думает о том, что что-то с ним может быть не так. Потому что все уже – не так. Полицейский, сидящий перед дверью в архив, – молодой парень с неприятным цепким взглядом, способный, похоже, уловить каждую мелочь. Чжинхван опасается таких людей, потому что в те моменты, когда нужно совершить мелкое преступление, они мешают больше всех. Поэтому он незаметно перемещает стопку папок в свои руки и как можно более мило улыбается, пока толкает спиной хлипкую дверь в архив – ровно до тех пор, пока она не закрывается за ними, действуя при этом достаточно медленно, чтобы парень успел рассмотреть даты на корешках. – Что мы будем делать? – шепотом спрашивает Бобби, который, в силу своей непоседливости, оказывается здесь в первый раз. Обычно Чжинхван берет с собой Ханбина, который лучше всех понимает систему архивации, или Донхека, потому что он покладистый и не ноет, но понимает чувства друга как никто другой. Вдохнув пыльный, пропитанный запахом застарелой бумаги воздух в первый раз и увидев эти длинные стеллажи от пола и до потолка, он почувствовал невероятную тоску по солнцу, морскому воздуху и последнему классу старшей школы – как раз по тому периоду, когда экзамены уже закончились и оставалось только ждать результата, ни о чем больше не думая. Тогда он даже представить себе не мог, что в будущем, после окончания полицейской академии, будет вынужден тратить драгоценное время в этом кладбище бумаги. Первые разы расстановка отчетов занимала часа три. Но зато теперь он мог ориентироваться в нужном разделе с закрытыми глазами. Хотя совершенно не представлял, как найти что-то нужное в других. – Искать, – спокойно говорит Чжинхван, хотя не имеет никакого понятия, где хранятся нужные документы. – И работать. Бобби окидывает взглядом бесконечные стеллажи, позволяя фантазии дорисовать таинственную дымку в дальнем конце архива, и качает головой, понимая, что может застрять здесь на годы. Сложно оставаться дурачком, когда тебя окружают расчетливые люди, и Бобби оставил свою недальновидность далеко позади, когда перешел работать в этот отдел. Он с самого начала знал, что не сможет найти Ханбина в одиночку, хотя и использовал любую полевую работу, чтобы найти какие-нибудь зацепки. Ханбин достаточно умный, чтобы замести за собой следы таким образом, что потребуется чудо, чтобы его отыскать. У Бобби нет чудес в рукаве. Только бесполезная магия. – Здесь никого? – Чжинхван деловито опускает обе стопки отчетов на пол и картинно хрустит костяшками пальцев. Бобби изрядно напрягается, пытаясь прочувствовать все огромное помещение разом, и качает головой. Он чувствует только один живой огонек, ровный, достаточно яркий, чтобы обратить на него внимание, но не тот, который он хочет ощущать каждый день. Бобби стоит на месте, наблюдая за тем, как маленькая фигурка его лучшего друга почти растворяется в дальнем конце архива. Он замечает, как черные папки одна за другой приземляются ему в руки и уже через пару мгновений возвращаются обратно на полку. Здесь душно и пахнет пылью, а этой картине отчаянно не хватает свежего ветра. Чжинхван маленький и слишком милый, чтобы воспринимать его силу всерьез, но только рядом с ним Бобби чувствует себя так, будто находится за щитом Капитана Америки, способным отразить все, что угодно. Его магия не настолько мощная, чтобы приносить глобальную пользу, но помимо нее есть еще другая, та магия, которой является он сам. Магия решений, которые он принимает, магия планов, которые он придумывает, магия помощи, которую он оказывает. И магия дружбы – самая мощная из всех, с которыми Бобби знаком, и для нее совсем не нужно быть волшебником. Достаточно стать хорошим другом. Бобби знает – без Чжинхвана он не смог бы приблизиться к Ханбину так близко. Без Чжинхвана он бы никогда не чувствовал себя счастливым человеком. Проходит минута за минутой, и в хаотичном движении папок начинает появляться какой-то раздраженный оттенок. Чжинхван проходит ряд за рядом, но мрачнеет с каждым взглядом на часы. Он возвращается к Бобби, и, чтобы отвлечься, начинает заниматься отчетами, но на это у него уходит совсем немного времени. – Он не мог не вернуть ее сюда, – говорит Чжинхван, замерев в паре шагов от Бобби. – Потому что это важный документ. И храниться в другом месте он не может. Он уходит глубоко в себя в полной задумчивости и мрачнеет еще больше, понимая, что полицейский, охраняющий архив, забеспокоится с минуты на минуту, потому что новички – те еще перестраховщики. Пока не набьют себе цену, слишком сильно боятся упустить какое-нибудь нарушение, даже самое мелкое. Бобби идет вперед наугад, рассматривая ровные ряды папок с датами, и пытается вспомнить, как выглядела та, которую он неоднократно видел на столе Ханбина. Слишком аккуратная, слишком идеальная, с открытой датой на корешке, совсем непохожая на папки старых годов, затасканные, исцарапанные и потрепанные. Бобби пытается окинуть взглядом каждый корешок, почувствовать что угодно, пропустив в сосредоточенное сознание глупую мысль о том, что Ханбин временами бывает настолько горячим, что отпечатки этого жара могут остаться на вещах, которые он часто носил с собой. Конечно, не могут. Эта папка здесь, потому что Ханбин слишком правильный и последовательный, он не мог забрать ее с собой, потому что она могла попасть не в те руки, и уничтожить документ тоже не мог, потому что знает, что кому-нибудь придется заниматься стихийными магами вместо него. Значит, он не мог ее спрятать. У нее есть свое место, и кто-то должен о нем знать. – Да, – раздается тихий голос Чжинхвана совсем недалеко. – Ты видел? Где? Бобби открывает рот, чтобы спросить, о чем это он, но быстро понимает, что обращались не к нему. Таким голосом Чжинхван разговаривает только с одним человеком. Бобби никогда не лезет в это дело, потому что оно глубоко личное для двух небезразличных ему людей, но сейчас почему-то сжимается сердце. – Я уверен. Бобби представляет голос Чжунэ – экспрессивный, громкий, яркий. Когда он злится или очень хочет выйти победителем из спора, слушать его можно бесконечно. И Чжинхван слушает, не перебивая. Тишина вокруг него становится все более напряженной. – Я знаю, что будущее изменится, если ты скажешь. Бобби кажется, что обвиняющие слова из трубки доносятся и до него тоже. Попросить Чжунэ рассказать им все – значит обнулить его старания, потому что будущее слишком нестабильно. За каждую предотвращенную катастрофу он расплачивается днями жизни здорового и счастливого человека. Вселенная не любит читеров, но отыгрывается за это слишком выборочно. – Он и твой друг тоже. Бобби не чувствует обиды или злости, потому что понимает – Чжунэ видел что-то такое, что дает ему веский повод не говорить им, где находится папка. Он может подстроить так, что они никогда ее не найдут. Ни ее, ни Ханбина. Потому что так будет лучше. Или, что более верно – так будет правильнее. – Хорошо. Мы перед тобой в долгу. Бобби понимает – Чжинхван победил в очередном споре. Он почти всегда выходит победителем, потому что умеет слушать, не позволяет эмоциям взять верх и сохраняет силы к тому моменту, когда его противник выдыхается. Они с Чжунэ во многом похожи, но в этом – совершенно разные. Возможно, поэтому им так комфортно друг с другом. Когда один выдыхается, другой может с легкостью продолжить. Чжинхван проходит мимо Бобби, не глядя на него, но останавливается в двух-трех шагах. Нужная папка находится на нижней полке – как раз в том месте, где взгляд обычно замыливается, когда начинаешь искать сверху. Он молча протягивает ее Бобби и качает головой в ответ на немой вопрос. Бобби понимает. Чжинхван слишком часто мелькал на телевидении, как глава одного из двух отделов, занимающихся преступлениями с участием магии, и если кто-то поймает его и захочет выудить информацию, то будет лучше, если он не будет знать ни одного имени. - Постарайся не запоминать, – советует он. Но сам знает, что это бесполезно. Память Бобби – слишком цепкая, слишком жадная до деталей. Он знает, что с легкостью воспроизведет в ней все имена из этого списка, если это потребуется. И обещает себе быть осторожным и никому не попадаться. Список длинный, и Бобби хорошо знает, что нужное имя здесь, но все равно вздрагивает, когда натыкается на него. Ким Ханбин. Двадцать второе октября девяносто шестого. И набор из восьми случайных цифр. Айди. Айди стихийного мага. Бобби закрывает папку и молча передает ее Чжинхвану, после чего они так же молча выходят из архива, даже не попрощавшись с дежурным полицейским, проводившим их подозрительным взглядом. *** Бобби думает – здесь нужна команда. Здесь нужны пять человек, которые сядут в круг, разложив перед собой заказанную еду, и будут молчать до тех пор, пока кто-нибудь не выдаст версию, за которую можно будет зацепиться. Маленький клочок мысли, которую подхватят и разовьют остальные. Он не должен был так рассеянно носиться по городу, обшаривая все уголки, а должен был собрать их, оторвать от дел, дать задание найти пропавшего друга. Купить им еды. Задать вопросы. И они бы, возможно, нашли ответ сразу, еще до того момента, как Ханбин спрячется, оставив дома абсолютно все личные вещи. Вещи, по которым его еще можно было бы найти. – Что-то заставило его уйти. Простая констатация факта заставляет Бобби, потянувшегося за печеньем, замереть на месте в нелепой позе. Чжинхван сидит на полу у его ног и уже второй час сверлит взглядом стену. Чай в его чашке так и остался нетронутым, а блюдо с печеньем ровно наполовину пустое, и Бобби думает о том, что старший не заметит, если ему так и не достанется. – Он давно это спланировал, – ровным голосом отвечает Бобби. Возможно, Ханбин дал себе какой-то срок, который мог бы пожить обычной жизнью обычного человека, не будучи взаперти в полном дзене. Возможно, он ждал какого-то предела, но разработал план заранее, даже, скорее всего, нашел уединенное место, где никто бы не смог его найти. Место, где нет людей. – Катастрофа, – устало вздыхает Чжинхван, положив руки на журнальный столик перед собой. Он подпирает голову кулаком и начинает сверлить в стене уже вторую точку. Бобби снова тянется за печеньем, но блюдо отодвигается на другой конец стола само по себе. Это – привычная магия, каноны, о которых люди знают. То самое, очевидное, чего стоит бояться. Это развивается, но Чжинхван никогда не думал о своих способностях как о чем-то таком, что могло бы проложить ему дорогу вперед. Двигающиеся предметы имитируют отсутствующих людей вокруг и становится не так одиноко. У Чжунэ полезный дар, но ему приходится пить снотворное и несколько часов проводить в адских кошмарах бессвязных видений, чтобы тело не умерло от такой нагрузки. У Донхека полезный дар, но он совершенно не верит людям, потому что все люди лгут, даже те, кто знает о его способностях. У Юнхена полезный дар, но чем больше радостного настроения он создает вокруг себя, тем больше мрачнеет сам, потому что теряет различия с реальностью. Дар Бобби… Уникальный, ни на что не похожий, такой же яркий и теплый, как он сам, но такой простой, что он до двадцати лет думал, что все люди так чувствуют друг друга. Все думают, что этот дар можно развить до невероятных пределов, если постараться, но никто не говорит ему об этом. Бобби считает свою магию бесполезной и не придает ей никакого значения. Возможно, поэтому ему так легко с ней жить. – Я думаю, он узнал, кто ее устроил и почему, – продолжает Чжинхван. – И это заставило его уйти. Не более сорока девяти процентов вероятности, что это был не теракт. Не менее пятидесяти одного процента вероятности, что это было… Взрывом эмоций. Самое страшное, что может случиться со стихийным магом – выпустить все из-под контроля из-за сильных чувств или эмоций. Страх. Ярость. Радость. Любовь. – Ты тоже думаешь об этом, – Чжинхван откидывается назад и, задрав голову, смотрит на Бобби снизу вверх. – Не молчи. Бобби ненавидит себя за приятное еканье от догадок. Если что-то и могло напугать Ханбина… Так это риск выпустить все из-под контроля, дать себе волю. Сделать что-то, что не позволит ему оставаться таким фарфоровым. Погасшие фонари, автомобильная сигнализация, холодный ветер – было слишком хорошо, чтобы представлять всплески магии, едва видимые, но абсолютно разрушительные. Бобби вспоминает, как что-то постоянно падало вокруг, когда он подкрадывался к Ханбину первое время после их знакомства, как во время первого поцелуя лопнула лампочка над их головами, и Бобби рванулся из кухни за пылесосом, но дверная ручка так и осталась в руке. Ханбин целовал его снова, мелкие стеклышки на полу блестели в свете уличных фонарей как карманные звезды. Бобби чувствовал себя так, будто неведомая сила сейчас поднимет его вверх тормашками и поможет пройтись по небу. Потому что ничего более потрясающего, чем первый поцелуй с Ханбином, с ним больше никогда не случилось. – Я был идиотом, – говорит Бобби, когда вслед за эйфорией к нему приходит раздирающее чувство вины. Он представляет Ханбина, который после их знакомства стал еще более одиноким, чем раньше, из-за этой непрекращающейся внутренней борьбы. Он представляет себе, как Ханбин сейчас один в каком-то пустом доме на краю света, обнимает себя руками, отчаянно борется с безудержным огорчением оттого, что все так получилось. Совсем совсем один. - Ты был влюблен, – мягко говорит Чжинхван. – К тому же, мы не знаем наверняка, что заставило его уйти. Не менее пятидесяти одного процента вероятности, мысленно добавляет Бобби, что он исчез, чтобы не разнести еще один район. Не более сорока девяти… Что его можно вернуть.

3.

Чжинхван набирает код почти не глядя, даже быстрее, чем делает это перед дверью своей квартиры, и Бобби медлит, прежде чем сделать шаг в темноту следом за ним, потому что чувствует, как вторгается в чужое пространство, созданное только для двоих – скорее даже, для одного, только с маленьким исключением. Единственная комната в квартире Чжунэ, куда они попадают, минуя длинный темный коридор, кажется круглой из–за четырех больших угловых книжных шкафов с выгнутыми полками. Благодаря им комната похожа на маленькую библиотечную секцию, но полки заполнены только на треть, и отнюдь не книгами. Для Чжунэ не свойственна педантичность, но он записывает все свои сны в мельчайших подробностях, вплоть до самых незначительных деталей. Он пишет в черновике – сначала бегло, когда только просыпается, чтобы не забыть ничего важного, а потом, когда появляется время, дополняет подробностями. Черновики занимают по две нижние полки на каждом стеллаже, и где–то проглядывают совсем старые и истрепанные корешки тетрадок, сохранившиеся с самого детства. Чистовики – по полке под потолком, в тетрадях в твердых переплетах, и перед каждым событием обязательно написана дата. Чжунэ оставляет несколько чистых страниц после каждого сна, чтобы найти это событие снова через несколько лет, и записать, как изменилось будущее за это время. Возможно, какой–нибудь ученый смог бы вычислить закономерности по этим записям и поставить какой–нибудь сложный эксперимент, который изменил бы подход к будущему, но Чжунэ не позволяет никому прикасаться к ним. Поэтому никогда не зовет к себе друзей, даже самых близких. За редким исключением. Редкое исключение озабоченно вглядывается в горку разноцветных одеял и подушек в центре комнаты – Чжунэ здесь только спит и записывает, поэтому здесь нет другой мебели. Ему не нравятся кровати, и к тому же, ему все равно, в какой позе и на какой поверхности спать – важна сама возможность, такая редкая, что иногда недостаток сна делает его слишком раздражительным и полубезумным. – Ужасно громко топаете. Сюда не проникает солнечный свет, потому что окно закрыто плотной рулонной шторой, и здесь нет никаких звуков, кроме тишины. Бобби был здесь всего один раз до этого момента, и то случайно, когда Чжинхвана настолько завалило работой, что он физически не успевал проведать Чжунэ во время болезни. За Бобби тогда увязался Юнхен, который чувствовал себя обязанным делать жизнь Чжунэ хоть немного менее мрачной, но даже его магия помогала не так сильно, как хотелось бы. С того момента прошло больше полугода. И ничего не изменилось. Чжунэ нехотя выбирается из груды одеял и садится, щурясь даже на неяркий свет нескольких маленьких лампочек. От напряжения у него постоянно болят глаза, и чаще всего он носит солнцезащитные очки даже в пасмурную погоду, чтобы дать им хоть немного покоя. Синяки под его глазами чернее его одежды. Бобби едва сдерживается, чтобы не сделать шаг назад, потому что их затея начинает казаться ему еще более невыполнимой. Донхек говорит, что Чжунэ так сильно страдает только потому, что его магия такая читерская, только потому, что он может настроиться и увидеть то будущее, которое может произойти благодаря самому минимальному шансу на успех. В теории он может увидеть то будущее, где они чудесным образом нашли Ханбина, и превратить его в замкнутый круг. Конечно, если это не невозможно на сто процентов. – Мы старались, – скалится Бобби и бесцеремонно садится рядом с горкой подушек. Он скучает по команде, так же сильно, как скучает по Ханбину. Он скучает даже по Чжунэ, такому колючему, что даже огонек внутри него ощущается немного холодным. Не как у мертвеца, просто совсем по–другому. Сейчас этот огонек кажется Бобби слишком уставшим, но не нужно применять магию, чтобы понять – Чжунэ на пределе. Все это время, что они не виделись, он постоянно использовал свою магию. Для того чтобы убедиться, что они будут в безопасности. Чжинхван садится рядом с Бобби гораздо более аккуратно, как будто чувствует себя виноватым за вторжение. На его лице абсолютно растерянное выражение – они не виделись со дня катастрофы. Чжунэ, подробно описавший Сынюну все, что видел, как единственный живой свидетель, просто уехал домой, слишком шокированный, чтобы продолжать работать. Им пришлось оставить наедине с собой человека, который несколько секунд наблюдал ад изнутри. И никто из них до сих пор не поинтересовался, каково это и как это пережить. Чжунэ не выглядит как человек, которому нужна психологическая помощь. У него красные глаза, и синяки под ними гигантские, но взгляд по–прежнему живой, цепкий, высокомерный. Как у человека, который способен сворачивать горы одной силой мысли. Из семи миллиардов претендентов эта магия досталась тому, кто никогда не задумывался о том, как быть полезным для общества. Использовать ее было вдвойне больнее, потому что приходилось переступать через свой эгоизм. Чжунэ садится напротив, подмяв под себя несколько подушек, и даже тусклые цвета наволочек кажутся яркими на его фоне. От его одежды пахнет кондиционером для белья, его волосы чистые, а на лице нет никакого намека на щетину. Он никогда не был человеком, который запустит себя и превратится в подобие Иисуса, если начнет затворничать. Но все равно, видеть его таким нормальным – удивительно. Если бы у него была какая–нибудь другая магия, он бы вывел ее за пределы допустимого совершенства. – Я тебе не скажу. Чжинхван дергается, и на его лице появляется привычное я–же–говорил выражение. Чжунэ написал ему сегодня утром, чтобы Бобби даже не думал продолжать поиски, и на этот раз он не поддался ни на какие уговоры. Бобби знает – если он скажет, что Ханбин где–то там совсем один, то это не подействует, потому что Чжунэ все это время тоже был один, с таким же тяжелым грузом за плечами. Если способностей Ханбина хватит на то, чтобы уничтожить район большого города, то с магией Чжунэ можно развалить мир. О ней не знает никто, кроме людей, которые сделают все, чтобы его защитить. – Почему? Для Чжунэ Бобби – самый невыносимый человек из всех, как постоянный источник лишнего шума, бардака, неприятностей и дополнительной головной боли. Чжунэ снисходительно общается с Донхеком, потому что тот тихий и спокойный, и по–особому относится к Юнхену из–за его магии, но Ханбин – такой же странный, почти неразговорчивый, нелюдимый и шарахающийся от шума и прикосновений – стал для него кем–то вроде родственной души. Они часто работали в паре, если Ханбин вообще соглашался работать с кем–то вдвоем, и оба оставались довольны сотрудничеством. Потому что чувствовали друг друга. На все сто процентов. – Потому что. – Я сделаю чай, – отстраненно говорит Чжинхван и поднимается, чтобы уйти на кухню. Бобби долго смотрит на его спину и понимает, что их с Чжунэ только что оставили наедине в самой неловкой атмосфере из всех возможных. – Ты знал? Бобби кладет одну из подушек на колени, представляя, как она превращается в мягкую стену между ним и Чжунэ. Он ничего не может с собой поделать, потому что чувствует себя неуютно перед человеком, который может узнать всю его будущую жизнь в любой момент. – Еще до того, как он к нам пришел. Бобби кивает. Чжунэ никому не оказывает услугу просто так, и вряд ли он позвал бы их в тесный круг для того, чтобы по секрету сказать, что их новенький в любой момент может не оставить и пылинки от полицейского здания, если его взбесить. И все же, Бобби чувствует обиду за то, что у Чжунэ изначально было преимущество в общении с Ханбином. Читер. – Ты нашел его? Чжунэ медлит, прислушиваясь к возне на кухне, но в этом нет никакого смысла. Если Чжинхван решил оставить их наедине до конца разговора, чтобы не влиять на его сговорчивость своим присутствием, то он будет заваривать чай еще лет сто, если потребуется. – Сразу после того, как он ушел. Бобби кивает. Он не злится. Если бы в будущем не было никакого риска, Чжунэ сказал бы им сразу. Если он не хочет говорить, у него на это веские причины. – Ты же знаешь, что я все равно продолжу искать, – говорит Бобби, и Чжунэ смотрит на него очень внимательно. Он не сторонник отношений, потому что никогда не сможет удержаться от искушения и подсмотреть, как все сложится в будущем. – Почему тогда не хочешь мне сказать? Бобби готов ходить за Чжунэ по пятам целыми сутками, раздражать его и бесить до тех пор, пока он не сдастся, и то, что Чжунэ готов это терпеть, уже должно настораживать. – Потому что я видел свое будущее. Дверца кухонного шкафа со скрипом открывается, и сразу после этого что–то соскальзывает с полки и громко разбивается. – И? Бобби понимает – Чжинхван знает, он тихий и рассеянный с самого утра. А еще Чжинхван знает, что Бобби все равно не сдастся, какой бы ни была эта правда. Не только потому, что не хочет быть один. Но и потому, что не хочет, чтобы Ханбин был один тоже. – И тебя в нем нет. *** Бобби не садился за руль уже несколько месяцев, и машина ощущается как желудок кита – непривычная, чужеродная, враждебная. Он подавляет желание включить мигалку, чтобы поскорее выехать из города, но навигатор строит ему маршрут практически без пробок. Вокруг миллион разных огоньков, но нигде нет нужного. Все это время Бобби искал его так отчаянно, хотя должен был понять, что Ханбин учел его способности, учел каждую мелочь, вплоть до характера Чжунэ, но, даже изучив Бобби досконально, упустил из виду его упрямство. Упрямство–оползень, упрямство–электрический–стул, упрямство–петлю–на–шее. У Бобби нет талантов и нет великих целей. Он не хочет оставлять свой след в истории ни как обычный человек, ни как человек, владеющий магией. Он хочет лежать в обнимку с Ханбином по вечерам, часами просматривая дебильные шоу, наедаться до отвала вредной едой, заниматься сексом до утра, приходить на работу едва живым, выпивать тонну кофе, носиться по всему городу в своем привычном темпе, и ему не так важно, что там внутри у Ханбина, кроме его яркого и жизненного огонька. Он хочет чувствовать Ханбина рядом с собой каждое утро, как только просыпается, хочет извиниться перед ним за все те моменты, когда выскакивал из–за угла или неожиданно зажимал в углу, когда они оставались одни. За все те моменты, когда испытывал его терпение, за все те моменты, без которых не было бы их отношений, за все те моменты, из–за которых Ханбин сейчас прячется в непонятном месте, все время опасаясь появления людей. Он мог бы отбросить все и найти для себя необитаемый остров. Сдаться как стихийный маг, неспособный удержать магию под контролем, позволить ввести себя в искусственную кому и спать до скончания времен. Но он выбрал для себя место не так далеко от города, место, куда может попасть любой желающий, место, к которому ведет узкая проселочная дорога. У Бобби нет никаких сомнений, потому что Ханбин, не желая этого осознанно, оставил для себя пятьдесят один процент вероятности, что его когда–нибудь найдут. Потому что он родился человеком. И то, какая у него магия, не имеет никакого значения. Бобби оставляет машину на краю пустыря, поросшего густой травой, и долго смотрит на пустой дом с темными окнами, прежде чем сделать несколько неуверенных шагов вперед. Он не знает, что случится, если он просто завалится внутрь, не знает, насколько Ханбин испугается, насколько будет рад его видеть, насколько нестабильным стало его состояние за месяцы отчаянного одиночества. Но Бобби идет без остановки, потому что у него нет никаких сомнений. Больше всего на свете он хочет увидеть человека, который прячет себя от мира за старыми дверями, неспособными удержать даже прохладу летних ночей. Больше всего на свете Бобби хочет прикоснуться к нему хотя бы кончиком пальца. Даже если это все, что от него потом останется. Он чувствует себя виноватым за то, что постоянно выводил Ханбина из душевного равновесия, но в то же время рад, что вывел, узнал его такого, какой он есть на самом деле. Такого – до разбитых лампочек любящего. С каждым пройденным метром огонек внутри дома начинает ощущаться все ярче, и, возможно, с непривычки он кажется таким огромным, как будто закроет собой все небо. Бобби чувствует разрушающую нежность по ощущению к нему и сначала ускоряет шаг, а потом и вовсе переходит на бег, распахивает двери, заваливается в дом так, как завалился в жизнь Ханбина – неосторожно, бесцеремонно, игнорируя все мыслимые и немыслимые правила, как солнечный свет, который неконтролируемо проникает во все доступные места. И грязные стекла на старых окнах трескаются, вылетают на улицу вместе с рамами, впуская в дом свет и теплый воздух. Бобби видит и чувствует Ханбина одновременно, и в его жизни нет ничего, что доставляло бы ему больше удовольствия, чем это ощущение. Жизненный огонь становится еще больше, почти ощущается в воздухе, и в какой–то момент, Бобби понимает, что это выходящая из–под контроля стихийная магия. Которая никак не вяжется со спокойным, эмоционально мертвым лицом Ханбина. Еще сто лет назад его бы накачали транквилизаторами и выбросили бы на поле боя, чтобы всплеск отрицательных эмоций после пробуждения спровоцировал взрыв магии. Слишком нестабильный, слишком опасный. – Привет. – Бобби поднимает правую руку перед собой, ощущая укол тревоги. Он не думает, не сомневается, не колеблется, двигается только потому, что уверен, что все делает правильно. Если в будущем Чжунэ нет их обоих, значит, оно правильнее, чем то будущее, в котором Бобби один. – Скучал? – Бобби делает несколько шагов вперед, но останавливается, услышав хруст, и, повернув голову, замечает несколько широких трещин на стене. Скучал, конечно. Так же сильно. Бобби идет вперед снова, уже спокойнее, и расстояние до Ханбина кажется ему бесконечным. Вокруг усиливается ветер, и создается ощущение, что вся природная энергия скапливается в одной точке. Любовь сделала Ханбина таким нестабильным, и Бобби не знает, что чувствовать по этому поводу. В этом мире есть человек, который рад его видеть настолько, что трескаются стекла. В этом мире есть человек, который скучает по нему настолько, что рушатся стены. В этом мире есть человек, который любит его настолько, что вот–вот уничтожит все живое. Бобби хочет жить дальше, жить своей простой солнечной жизнью, в окружении миллионов живых огоньков внутри миллионов живых людей, но в то же время он делает шаги вперед, маленькие и медленные, но без сомнений и колебаний. Колебания воздуха становятся совсем различимыми, с треском отваливается крыша, отваливается и пропадает почти сразу, с грохотом падает недалеко от дома. Бобби смотрит на все это как в замедленной съемке, потому что если бы Ханбин не сдерживался, для новой катастрофы потребовалось бы не больше пары секунд. Стены трескаются и падают, но идти вперед получается так же легко и свободно. Никакая магия не задевает Бобби, и он даже не представляет, какой силы воли Ханбину это стоит. Жизненный огонек Ханбина ощущается как огромный пожар, и, кажется, расползается до невероятных пределов. Бобби преодолевает оставшееся расстояние за долю секунды и, наконец, прижимает Ханбина к себе изо всех сил, вкладывая в объятие все, что копил долгими бессонными ночами, погружаясь в спокойную музыку в наушниках. Он закрывает глаза, утыкаясь лицом в холодную шею Ханбина, и мысленно прикасается к пожару внутри него, осторожно и нежно собирая языки пламени, загоняя их обратно, в форму человека. Воздух вокруг становится совсем горячим, плотным и очень тяжелым. Бобби чувствует, как чужая магия концентрируется в районе его груди и плотнее прижимается к Ханбину, зарываясь пальцами в волосы. Он чувствует, как руки Ханбина ложатся на его спину, в тот момент, когда волна магии резко поднимается вверх, чтобы со всей своей силы обрушиться вниз. Без сомнений и колебаний.

Вместо эпилога

– Отдел «А» возобновляет работу со следующей недели, – тараторит Юнхен, смахивая тряпкой пыль со стола Бобби. Он начал делать уборку еще до того, как Чжинхван пришел на работу на два часа раньше, и сейчас кабинет выглядит чистым и опрятным. – Они немного изменят направление своей работы, так что вчетвером им будет легче. Чжинхван не знал. В последнее время он был занят полевой работой, в кабинете даже не появлялся, но сегодня – особенный день, когда к ним в отдел должны перевести нового сотрудника. Сегодня – особенный день, когда кончается отпуск Бобби. Про отпуск Чжинхван солгал Юнхену, чтобы тот, искренне верящий в эту информацию, передал ее Донхеку, который ничего не заподозрил. Стол Бобби впервые за время его работы в отделе идеально чистый, а весь мусор аккуратно упакован в несколько мешков, сложенных у двери. Сегодня – особенный день, когда весь их отдел должен собраться вместе, чтобы продолжить работу в прежнем режиме. – Нам придется сдвинуть столы по–другому, чтобы еще один поместился, – продолжает Юнхен бодро. Чжинхван натянуто улыбается и кивает, потому что пока не может заставить себя сказать, что у них теперь целых два свободных стола в отделе, и седьмой им точно не понадобится. Чжунэ, который до этого момента не произнес ни слова, слегка приподнимает солнечные очки и внимательно смотрит ему в глаза, незаметно кивнув в сторону Юнхена, которому стоит узнать раньше. Чжинхван открывает рот, но слышит шаги в коридоре, и дожидается, когда откроется дверь. Когда Донхек ставит на свой стол упаковку с шестью стаканчиками кофе, его сердце разрывается на части. – Я подумал, вдруг случится чудо, и Ханбин–хен вернется вместе с Бобби–хеном, – скромно поясняет он и улыбается так, что Чжинхвану кажется, легче будет сказать ему, что Бобби улетел на луну, чем рассказать правду. Но сейчас, когда они вчетвером, Чжинхван начинает чувствовать себя лучше, и в этом нет никакой магии. Единственная магия, которую Юнхен использует сегодня – это теплая и любящая улыбка, и он прекрасно знает, что не нужно ничего другого, потому что все они чертовски скучали друг по другу. Чжинхван уже пережил эту горечь. Он варился в ней снова и снова каждый день, зарываясь в одеяла и подушки под боком у Чжунэ и кусая себя за пальцы, чтобы не взвыть от бессилия. На столе Бобби аккуратно сложены все его многочисленные вещи. Стол Ханбина пустой, но эта педантичная пустота лучше всего создает иллюзию его присутствия. Чжунэ закидывает ноги на свой стол и складывает руки на груди. Донхек обходит кабинет, чтобы раздать всем кофе, и подходит к нему в последнюю очередь, но озадаченно замирает, всмотревшись в темные стекла очков. Чжинхван делает глоток из своего стаканчика и понимает, что латте с целой мешаниной сиропов предназначался не ему, но продолжает пить, чтобы согнать ком в горле. – Уснул, – говорит Донхек, помахав ладонью перед лицом Чжунэ. Чжинхван не успевает придать этому значение, потому что Юнхен, бросивший взгляд в окно, с улюлюканьем подбегает ближе и начинает активно махать рукой. Чжунэ просыпается в тот момент, когда Донхек оставляет попытки его разбудить и с радостной улыбкой прилипает ко второму окну. Чжинхван хочет встать и посмотреть вместе с ними, но чувствует себя так, будто примотан к стулу цепями. Чжунэ хмыкает и поднимается со стула, бросив какую–то фразу, и выходит за дверь. Чжинхван разбирает ее смысл за пару секунд до того, как слышит в коридоре бесцеремонное топанье. «Сейчас будет шумно».