Грейнджер...В моей постели?!

      Она очень любит кофе. Постоянно пьет его, до и после секса, когда мы видимся вне постели, я постоянно вижу пустые кружки. Ее волосы пропахли этим горячем напитком, на языке его вкус, а губы горячие. Глаза — кофейные зерна, темные и бездонные, также обжигают, как и этот сраный кофе. Раньше я относился к этому напитку нейтрально. Я нечасто его пил, но не отказывался, если предлагали, а с добавлением виски мне он даже начал нравится. Но она просто помешана на нем. Кофе. Кофе. Кофе! Стоит мне почуять хоть немного этого запаха, в голове сразу же картинки, сразу ее волосы — уже не школьная грива, уже ухоженные и аккуратно выложенные на плечах, при чем всегда, сразу ее губы — горячие и мягкие, только что обнимали конец чашки, сразу глаза — кофейные зерна, и слов больше не надо. Сразу она, вся такая сладкая и крепкая, иногда с горечью, обязательно горячая. Прямо как этот сраный кофе.       Почему Гермиона Грейнджер влюбилась в кофе? Где же сбалансированные завтракобедужин, где тыквенный сок и легкое какао? Почему ты так сильно слилась с этим напитком, что я аж ревную? Мерлин! Да, я ревную! Ревную эту чёртову девочку со шрамом на шее к сраному кофе. Я ненавижу ее, ненавижу его, ненавижу запах и вкус. Ненавижу ее любовь к нему. И она знает. Она прекрасно знает, и это вызывает ее улыбку. Она видит мой взгляд, и эти чертовы губы вкуса кофе растягиваются в ухмылке. Моей ухмылке. Фамильной. Малфоевской.       Ее дом пропах кофеином. Грейнджер всегда встречает меня в одном в том же виде, с теми же фразами и движениями. Это уже ритуал, его я тоже ненавижу. Потому что даже тут кофе. 21:00, я стою у порога ее квартиры и морально готовлюсь. Я знаю, что дальше будет. Я стучу в дверь, секунд 7 жду, прислушиваюсь к шагам. Защелка, еще одна, ручка опускается вниз. Дверь открыта. С другой стороны порога она. Гермиона Грейнджер собственной персоной, до тошноты пропитанная кофе.       Первое — улыбка, всегда мягкая и приветливая, простая, гриффиндорская:       — Здравствуй, Драко. Я ждала.       А после глоток. Чего? Ответ очевиден, в руках кружка, а в кружке мой любимый-как-же-я-тебя-ненавижу напиток. Она отходит в сторону, давая мне пройти, взгляд этих кофейных глаз прикован ко мне. На лице улыбка, волосы распущены, на ней только моя светло-голубая рубашка, слишком длинная и просторная. Я помню тот день, когда она забрала ее у меня. Это было месяца три назад, я ее тогда только купил. Как всегда суббота, как по плану я прихожу в этот дом кофе. Она тогда встречала меня в разной одежде, еще не было этой надобности — надевать мою рубашку. Простая маггловская футболка и шорты, простая одежда для простой на вид девочки. Грейнджер стояла с кружкой кофе, улыбалась. Но стоило ей увидеть мою рубашку — все. Эта вещь стала ее. Кофейные зерна ее глаз засветились жадным блеском. Я не успел разуться, как она накинулась на меня. Начала страстно целовать, зарываясь руками в волосы. Так быстро еще никто не расстегивал пуговицы на моей рубашке, ловко и проворно, она стянула светло-голубую ткань с моих плеч, отстранилась, прижимая ее к себе, и как ни в чем не бывало спросила: «Кофе будешь?».       И после этого я распрощался со своей рубашкой. Видел я ее только когда субботним вечером приходил к ней, она теперь всегда встречает меня в ней с чашкой кофе. Кстати, чашка тоже всегда одна и та же. Ту, которую я ей когда-то подарил. Это было Рождество, а на Рождество принято дарить подарки знакомым. Я долго думал над ним, я искренне не знал, что именно мне ей вручить. Какой подарок приготовить, подарок как для кого?       А кто мне Гермиона Грейнджер? Мне, Драко Малфою. Чистокровному и богатому волшебнику кем приходится эта хитрая, но добрая гриффиндорская девочка? Вот и я не знаю. Я обошел много волшебных магазинов, но так и не нашел подходящего подарка. Слишком вычурно или слишком не подходящее, это как для богатой девочки, это как для любимой жены. А она для меня ни та, ни другая. Поэтому я подарил ей чашку. Самую простую маггловскую чашку, красную с огромными снежинками, посыпанную фальшивым снегом. Такой себе подарок. Такие презенты обычно приносят тем, кто не понятно кто. Не друг, не чужой, не любимый, но и не просто так. Такие подарки приносят те, у кого нет фантазии или финансов. Чашка, какая же глупость! Но тогда она мне казалось чуть ли не спасением, да и подходила она для ситуации лучше всего. Это как подарить носки, вот и чашка такая же.       Но она приняла ее. Эти кофейные глаза засверкали радостью, когда Грейнджер увидела небольшую коробочку с фиолетовой лентой. Она быстро раскрыла упаковку, доставая подарок. В тот момент я ощущал себя настоящим олухом, маггловским неудачником без гроша в кармане, без творческих мыслей. Просто пустым и идиотски нелепым. А Гермиона аккуратно взяла чашку в руки, покрутила, улыбнулась искренне и легко.       — Спасибо, — глянув на меня, поблагодарила гриффиндорка, а потом поцеловала в щечку.       БАМ! БАМБАМБАМБАМ!       Просто взяла и поцеловала в щеку, будто мы какая-то семейная пара, отмечающая самый обычный праздник. Не хватало рыжих, кудрявых и орущих детишек, распаковывающих свои подарки под елкой и хвастающихся друг перед другом. Почему рыжих? Потому что я не могу представить детей Гермионы другими. Только с веснушками и ярко-рыжими. Уизливскими. Я не могу представить наших с ней детей. Наших! Мерлин забери меня, наши дети?! Чушь, ложь, ошибка! Пхахахах! Кто придумал эту ересь? Чтоб у Малфоя, гордого, знатного, чистокровного, были дети от этой…этой Грейнджер! И все, язык не поворачивается полить ее грязью, не могу выдавить и капли яду!       «А ты же спишь с ней, придурок! С этой…этой Грейнджер!» — ехидно так говорит внутренний голос, не в силах также ее обозвать.       А-а-а-а-а-а! Ну что за бред?! Почему я вообще должен дарить ей подарки?! Она ведь мне ничего не подарила.       Нет, подарила. Самый улетный, крышосносящий и просто охуенный минет в моей жизни. Сука, да, это было лучшее. Я ей не сказал такого, конечно. Но уверен, она сама все поняла. Просто взгляда на меня было достаточно, чтобы понять, что твориться сейчас со мной. Ей не нужно говорить, Грейнджер сама все понимает.       Она поняла, когда я рассказал ей про развод. Мы договорились не затрагивать эту тему никогда, наши неудавшиеся семьи — последнее, о чем хотелось говорить. Но в один день я рассказал. Тогда была годовщина со смерти отца, я никогда не горевал и не скучал за этим человеком. Человеком, который держал меня за горло, не давая дышать, манипулировал и расплачивался мною за все свои грехи. Мне было параллельно, когда я узнал о его кончине. Даже больше, я наконец-то почувствовал себя свободным. Но мама плакала. Она горевала за своим мужем, как положено любящей жене. Я не знаю, была ли это игра или ее настоящие чувства, однако больше его имя не звучало между нами, в нашем доме. На стене появился новый портрет, мимо которого она постоянно останавливалась. Наверное, все же настоящими. Вот только какие? Жалость? Обида? Любовь? Ненависть? Печаль? Злость? Что именно чувствовала эта женщина, именуемая мною матерью. Я не знал и спрашивать не собирался. Она не справлялась о моих чувствах, думаю, просто понимала. Скорее всего, мама чувствовала то же, но в связи с ее ранимой натурой, она все же немного горевала о муже. А я, я никогда не вспоминал о нем.       Но в тот день на меня накатила тоска. Я все время думал о мертвом родителе, пытаясь вспомнить хоть что-то хорошее. В голове были только обиды. Это была не суббота, а среда. И я не выдержал и пошел к ней. Она не ожидала, очень удивилась, однако все равно встретила меня в моей рубашке, с моей чашкой, только в шортах и с пучком на голове. Гермиона не спрашивала, просто пропустила меня в свою квартиру. А стоило мне раздеться, обняла со спины.       — Что ты делаешь? — спросил я, кладя руку поверх ее ладоней.       — Тебе грустно, — просто сказала она, будто это все объясняет.       И я понял. Эта девочка. Ох, это уже давно не девочка, а умная, понимающая, добрая и соблазнительная женщина понимала меня без слов. Мне не нужно было говорить ей, Грейнджер итак все поняла. Поняла и сделала то, что мне было нужно. Тогда я рассказал ей обо всем. Мы сидели на кухне, пили кофе, она готовила блинчики, а я просто рассказывал все. Об отце, о матери, об Астории, о Блейзе, о работе, о чашке. Я рассказал ей, как выбирал эту чашку, блин. Я рассказал, как меня достали эта тишина и мрак в моем особняке, как бесит мама со своей отстраненностью, как раздражает на работе Блейз, как крутятся в голове беспорядочные мысли о Люциусе.       Гермиона слушала, иногда поддакивала, смотрела серьезно и понимающе, шутила время от времени. Это был самый дикий вечер с самым нежным сексом. Она взяла инициативу на себя. Провела меня в комнату, крепко держа за руку. Повалила на кровать, залезла сверху и нежно поцеловала, не кусала, медленно очерчивала языком губы, сминала их своими губами. Потом спустилась к шее, поцеловала кадык, облизала ложбинку под ним, прошлась дорожкой поцелуев до уха, прикусила мочку, языком прошлась по ушной раковине. Все медленно и терпеливо, горячо дыша ртом. Это было охуенно, лучше любого животного секса. Тело трепетало, по позвоночнику прошелся разряд. Было безумно приятно. И не от того, что она мне делала, эти ласки мы проделывали сотни раз. Но сегодня почему-то все было нежнее, приятнее, сексуальнее. Наверное, потому что обнаженное было не только тело, а и что-то больше, то, куда я никого и никогда не пускал. Она обнажилась передо мной тогда, в том белом мире, где книги пусты и одноцветны. А я здесь и сейчас. Грейнджер вновь поцеловала меня, медленно и чувственно. Вкус кофе. Это был единый раз, когда он мне понравился на ее губах. Один единственный раз, когда я возбудился от него и понял, почему Гермиона так любит его. Крепкий, но сладкий. Божественный.       На этом моменте я не выдержал, схватил ее за руки и подмял под себя. Она широко улыбалась, когда я нагнулся и поцеловал ее. Губы. Щеки. Носик. Уши. О-о-о, уши, ее особенные уши. Это ее самая сильная эрогенная зона, от легких и нежных касаний она завелась за щелчок. Шея. Ключицы. Плечи. Шрам. Грейнджер не любит, когда я уделяю ему слишком много внимания. Этот шрам нечто глубоко личное для нее, какой-то подводный камень, который она боится обнажить даже самой себе. Но сегодня она лишь глубоко вздохнула и медленно выдохнула, позволяя делать все, что я захочу. Я так долго и медленно выцеловывал его. Я и сам не знаю, почему. Это как запретный плод. Самый запретный. Потом еще ниже. Грудь. Небольшая, упругая, нежная. Красиво. Правда красиво. Я только сейчас смог по достоинству оценить эту запретную гриффиндорскую красоту. Не холодную и нереально сексуальную, змеиную. А теплую, даже горячую, львиную красоту. Я ласкал ее грудь недолго, облизывая и покусывая. А потом спускался ниже и ниже, целуя живот. Мои руки прошлись по ее податливым бедрам. Она ждала, что я спущусь еще ниже, а я специально дразнил ее, специально целовал нежную кожу возле, так и не касаясь самого сокровенного.       — Ар-р-р-рг, Др-р-рако, — прорычала львицей она, — не дразни меня.       Это вызвало мой смешок. Но я повиновался и припал губами к ней. Ее стон. После него я забылся. Я просто не помню, что именно делал, но очнулся, когда она больно потянула меня за волосы, оттягивая от себя, а потом кончила, прохрипывая мое имя. Не фамилию, эту чёртову фамилию, а имя. Не Малфой, а Драко. Возбужденный до предела, я резко вошел в нее. Гермиона выгнулась так, что я побоялся, она сломает себе хребет. Я положил ее руки себе на шею, поцеловал ее в губы, почти полностью выходя, а потом снова резко вошел в нее. Она мычала мне в рот, кусала мои губы, царапала спину. Я продолжал двигаться и двигаться, целовать и двигаться, кусать и двигаться, сминать ее грудь и двигаться, ласкать ее уши и двигаться, сжимать ее охуенную задницу и двигаться, двигаться, двигаться, двигаться. А потом я услышал ее стон. Она стала в разы влажной. И мир разорвался фейерверком. Темнота. Кромешная, но такая теплая и приятная.       Я начал приходить в себя, когда уже лежал у нее на груди. Она обнимала меня и гладила по голове. Гермиона тяжело дышала, хрипя через раз.       — Спасибо, — еле слышно прошептала она.       Я так и не понял, за что мне эта благодарность. Хотел спросить, но во рту было так сухо, а в голове так пусто, что я так и не смог из себя вырвать слова. Потом я заснул.       На следующий день все было также и по-другому одновременно. Гермиона не поднимала вчерашних тем, не вела себя, аки жена или любимая любовница. Но что-то изменилось между нами. Будто эта ниточка, которая связывает двоих стала прочнее. Мы стали ближе. Стали кем-то большим. И меня это не испугало, не отравило, не оттолкнуло. Грейнджер приготовила завтрак, поцеловала меня на прощание.       Кстати, это был первый раз, когда в ее доме она была не в моей рубашке, а в своей. Она собиралась на работу, сидела в глаженном черном костюме, в чулках и в туфлях на небольшом каблучке. Мерлин, как эротично она выглядела. Мне хотелось повалить ее на кухонный стол прям так и заняться сексом, не снимая с нее ни одну деталь одежды, кроме как трусиков. Стояк моментальный.       Но Грейнджер не позволила этого сделать, она грозно посмотрела на меня и серьезно предупредила, что вышвырнет сразу, как я перейду грань. А на прощание поцеловала. Вот так просто и быстро. И тогда мы стали на еще один миллиметр ближе, а та нить на волокно толще.       И вот сейчас я стою на мощенной плиткой дорожке, которая петляет по всему нашему саду, смотрю на огромную белую с таким же петляющим узором беседку, где сидят две так хорошо знакомых мне женщин. Гермиона Грейнджер в своем костюме сидит за деревянном столиком напротив Нарциссы Малфой, моей дорогой матери. У них обеих в руках наши фарфоровые чашки голубого цвета, я сразу понимаю, что там, однозначно, кофе. И только сейчас до меня доходит, что моя мама тоже большая фанатка этого напитка. На блюдце посреди стола лежит печенье, которые только вчера приготовили эльфы. Они о чем-то говорят, обе сидят ровно, держат осанку.       — Удивительно, как гармонично они смотрятся, — прочитал мои мысли подошедший Блейз.       — Почему ты тут? — спросил я его, хоть вопрос этот хотел задать совсем другому человеку.       — Тебя долго не было, я начал искать, эльф направил меня сюда, — просто ответил Забини, засовывая руки в карманы. — Неожиданная гостья.       Я промолчал. Я не знал, что ему сказать. Думаю, этот хитрый слизеринец уже сложил два и два и все понял. Сейчас мне лишь хотелось подойти к ним и поинтересоваться, какого черта они обе так спокойно пьют кофе в этой гребанной беседке у нас в саду.       — Как думаешь, о чем они говорят? — вновь спросил у меня Блейз. Черт, Забини, откуда я, блять, знаю? — Не кипятись, — каким-то образом прочитав мои мысли добавил он. — Пойдем узнаем.       И просто направился к этой парочке, как бы между прочим. Я пошел за ним и почувствовал себя глупо. Они нас заметили, мама загадочно посмотрела на меня. Думаю, нас ждет долгий разговор. Подойдя ближе, я понял, что Гермиона не была напряжена или взволнована, как сначала мне показалось. С тобой у меня тоже будет длинный разговор.       — Здравствуйте, дамы, — галантно поздоровался Забини, целуя моей мамы руку.       — Здравствуйте, мальчики, — по-доброму ответила мама.       Я тоже поздоровался с обеими своими женщинами. Думаю, что-то скрывать уже бесполезно. В груди появилось какое-то странное чувство, имя которому я пока что не дал. Это было так нетипично для дома Малфоев. Мама посмеивалась с шуток остроумного Блейза, а Гермиона молча пила горячий напиток, смотря на меня своими кофейными глазами.       Что ты на это скажешь, а, отец?