Его любимое воспоминание

      Её улыбка была самой большой драгоценностью в его жизни. Когда Альберт смотрел на неё, заново изучая каждую черточку на просветлевшем лице, казалось, что он никогда не устанет влюбляться в неё заново. Как будто касаться её кожи было жизненно необходимо в самые трудные и самые счастливые моменты жизни, как будто вдыхать легкий цветочный парфюм было величайшим наслаждением из возможных.       Он знал её всю, мог часами наслаждаться каждой новой улыбкой, и даже в моменты ярости что-то величественное и невероятно красивое уверенно играло на её совсем еще юном лице. Он любил её так, как ни одно живое существо не было способно.       Ему нравилось просыпаться рядом с ней, видеть в сонных чертах ту совсем еще юную и беззаботную девочку из детства, пробегаться кончиками пальцев по бархатной коже и не верить собственным рукам, которые только прошлой ночью имели возможность до одури касаться, изучать и в беспамятстве лелеять. Ему нравилось, как солнце огибало её силуэт по утрам, когда она все еще принадлежала ему одному, а не была королевой целому народу, повторяло путь его собственных ладоней по изгибу позвоночника и играло на лице. Она так забавно морщилась и всегда прижималась ближе. Наверно, это было его самое любимое время суток.       Задыхаясь, не будучи способным скрыть улыбки каждый раз, когда она появлялась в дверном проеме в одном из своих воздушных платьев, о, так изящно огибающих миниатюрный стан, он просто стоял и думал о том, какую невероятную шутку в этот раз сыграла с ним судьба. Она была только его. Королева. И кто бы мог подумать, что в прошлом такая вспыльчивая и совершенно невыносимая девчонка когда-то станет любовью всей его жизни.       А сейчас, вновь сидя за таким знакомым инструментом в малом зале дворца, он пробегался пальцами по одинаковым строгим клавишам и не мог убрать глупой улыбки со своего лица.       Это было его самое любимое воспоминание.       - Пойдем же, Альберт! Хватить быть таким занудливым, - она смеется, точно звенящий весенний ветер, врываясь в запыленную старую библиотеку поместья.       Её каштановые косы совсем растрепаны, а на лице сияет такой восторг и детская нетерпеливость, что на мгновение он думает поддаться порыву, оставить все обиды и поражения наедине с черно-белыми клавишами и убежать как можно дальше. Ему до боли в сердце хочется чувствовать такую же беззаботность, простую непосредственность и легкость, но он не может. Не может взять её за руку и позволить утянуть себя навстречу приключениям, не может предать ожидания отца.       Он хмурится и бурчит что-то под нос, беззвучно пробегаясь пальцами по пыльным клавишам рояля, пока Дрина снова разочарованно вздыхает и разворачивается к выходу. «Невыносимый мальчишка, самый настоящий сноб!» – думала она, подходя к высоким резным дверям.       Он никогда не умел быть настоящим, строил из себя аристократа и ни на секунду не отрывался от ненавистного рояля. Дрина совершенно не знала его, надеялась на что-то каждый раз, когда кузен приезжал на лето в поместье Кенсингтона, и верила, что, может, сегодня что-то изменится, и Альберт сможет обрести сердце. Но ничего не менялось. Угрюмый Альберт, откинув со лба вьющиеся каштановые пряди, продолжал с выражением полного безразличия и сосредоточения посвящать время не ей, а дурацкому большому инструменту.       В этот раз что-то заставляет её остановиться, развернуться и мельком взглянуть на него снова. Её детское сердце тает и сжимается от вида глубокой печали на мальчишеском лице, почти отчаяния и смятения, будто бы ему стоило всего на свете сейчас промолчать и вновь уткнуться в изучение сонеты. Складка пролегает между его бровями, когда он прикрывает глаза и с новым вдохом ударяется в длинные клавиши, точно только музыка может спасти его от глубокой ненависти к самому себе.       Когда новые звуки рождаются движениями его усталых пальцев, он не сразу слышит легкие шаги совсем рядом с собой, не сразу чувствует, как тихонько скрипит скамья, и вокруг разливается такой едва уловимый сладкий запах духов.       Никогда он не забудет ту заботу и тепло, которым светятся её глаза, когда он непонимающе смотрит на Дрину, уже положившую свои крохотные пальчики на клавиши инструмента. Никогда он не забудет ту улыбку и абсолютную растерянность, гуляющую на собственном лице, когда она задорно смеется и протягивает:       - Раз уж ты не хочешь идти со мной, то давай поиграем вместе, - он не знает, как нужно реагировать, поэтому лишь пугливо смущается и опускает глаза вниз, а Дрина только снова звонко смеется и переворачивает страницу с мелкими нотами. – Тебе не стоит сидеть здесь одному…       Он продолжает молчать.       - Вот только… - закусив губу, она шепчет. – Я плохо умею... Научишь меня?       Альберт тут же удивленно вскидывает глаза, чтобы найти её счастливое восторженное лицо и невольно улыбается, лишь на мгновение скомкано приподнимая уголки губ.       Научишь меня?..       Такая красивая… Он и забыл, как сильно она изменилась за это время, как спешно и стремительно он влюбился в её сердце, её глаза, её характер, даже не прилагая к этому особых усилий. Со временем этот былой образ стирается и сменяется той невероятно красивой улыбкой, которую она искренне дарит ему день изо дня.       С того момента прошло уже почти десять лет, а он все еще хранил его внутри и упрямо отказывался отпускать.       Ударвишись в воспоминания, Альберт самозабвенно закрыл глаза и, смеясь, так широко и счастливо улыбнулся. Перед ним вновь заиграли картинки из такого далекого детства.       Виктория зашла в зал, слегка укутавшись в теплый широкий платок, и с улыбкой оперлась о дверной проем, наблюдая за мужем, так глубоко погруженным в самого себя. Она тихо подкралась к нему, как тогда, в библиотеке старого Кенсингтона, и неслышно присела рядом, одаривая воздух вокруг все тем же сладким ароматом.       Альберт распахнул глаза и умиротворенно проследил за её теплой улыбкой. Будто ничего не менялось, но почему-то вновь стало совершенно другим. Он увидел былую задорность на её лице, вызов и одновременно тепло, а затем прикоснулся ладонью к теплой коже её щеки, провел линию чуть шершавым большим пальцем и, кажется, в этот момент влюбился в неё вновь, если такое только было возможно. Королева не отрываясь смотрела в его светлые глаза, следила за каждой эмоцией, и позволила ему увидеть в этом взгляде все то, что принц когда-то нашел в юной девочке Дрине, научившей его улыбаться.       - Хочешь сыграть? - хитро шепнул он и расплылся в ухмылке.       - Это вызов или просто предложение? – подразнила Виктория, с запалом отстраняясь от его прикосновения, с прежним азартом в глазах скинула с плеч мешающий платок и прикусила губу. Живое, почти детское возбуждение и пылкость вновь встретили его на клавишах инструмента, когда его пальцы как бы невзначай соприкоснулись с её.       - Тебе все равно меня не обойти, - самодовольно хмыкнул, зная, как сильно это распаляет и раздразнивает самолюбие королевы, всегда привыкшей доказывать свое превосходство.       Фыркнув, Виктория носом к носу столкнулась с мужем и пылко шепнула прямо в его губы, оставляя растерянно ловить собственное дыхание:       - Что ж, значит, пришла пора, когда ученик превзойдет своего учителя…       Раз, два, три…