***
Несмотря на то, что по календарю уже наступила весна, на деле изменений ещё не наблюдалось. Разве что в семь утра, когда нужно вставать в школу, теперь чуть светлее, а висящий за окном термометр показывает на пять-семь градусов больше, чем в феврале. Яна всё ещё носит тот же старый пуховик, который теперь висел на ней серым мешком, но перестала закрывать лицо шарфом. Этой зимой кожа у неё на носу и щеках стала сначала слегка шелушиться, а потом почти сползать хлопьями, поэтому пришлось их защищать, откопав в дальних уголках квартиры шарф, забытый троюродной сестрой на прошлый новый год, и на две трети использованный жирный детский крем. Правда, девушка начала подозревать, что дело было вовсе и не в морозе. Снег на тропинке, пролегающей между двумя домами, чуть-чуть подтаял и снова застыл, так что девушка шла медленно, боясь поскользнуться на образовавшейся корке. Упади, она вряд ли смогла встать, а от прохожих помощи ждать было глупо: люди не горели помогать замутызганным девчонкам, едва стоящим на ногах в преддверии ломки. Пока она ни разу не доводила себя до такого состояния, но была наслышана рассказами о том, что будет, если пропустить. Сама же обычно принимала ещё тогда, когда мысли начинали путаться, а внутренние органы — отплясывать чечётку. Подойдя к дому, она приблизилась к чужому подъезду и открыла дверь. Влад вечно жаловался, что не станет бегать, подрываться и открывать каждому обдолбышу, а потому все подпирали дверь всякой мелкой ерундой, чтобы она не закрывалась. Сперва возникла проблема в виде мерзкого писка, из-за которого её всё же быстро закрывали, но потом кто-то додумался перерезать нужный проводок, и стало спокойно. Правда, всё ещё можно было получить сумкой по загривку от живущей в доме бабушки, но это было неизбежной издержкой. Яна почти вспорхнула по ступеням, быстро добираясь до последнего — пятого — этажа. Иногда на последних двух она едва волочила ноги и почти всем весом опиралась на перила, но сегодня у неё было достаточно энергии. Сил ей придала обещанная Диларой встреча. Дверь в квартиру Влада тоже была не закрыта. Яна не понимала, как он не боится… Просто не боится — случиться могло что угодно. Грабить у него было нечего, но иногда сюда приходили такие персонажи, которые могли свернуть его шею двумя пальцами. Да и полицию ещё никто не отменял. В общем-то поэтому девушка старалась приходить в это время. Где-то с девяти вечера до пяти утра здесь был проходной двор, в остальное время по-разному, но только в четвёртом часу здесь не было никого. Почему — Яна не знала. Видимо, днём все были заняты делами. Были же у них семья, работа или учёба. Яна же училась. Пока что. Влад обнаружился на диване: лежал, положив голову на один подлокотник и ноги на другой. Со стороны выглядело неудобно, на деле, наверное, ещё хуже, но парень только немного жалобно поскуливал, прижимая ко лбу запотевшую жестяную банку колы и не собираясь менять положения. Яна молча подсела к нему, устроившись на краю так, что поясницей касалась его рёбер. Она не знала, что с ним, но поняла, что испытывает лёгкую жалость. В конце концов, это же Влад — тот, кого мама пару раз просила забрать её из садика, тот, кто на правах девятиклассника пронёс её, звенящую колокольчиком, на своём плече во время Последнего Звонка. Тот, кто позвал её в свою квартиру, когда она плакала на скамейке перед домом, переживая свою первую безнадёжную любовь… — Что с тобой? — спросила она, хоть на самом деле и было всё равно. У её визита была совершенно иная цель. — Да ничего, — он неожиданно громко прогнусавил это, и Яна поняла, что у него жуткий насморк, — ёбаный грипп, щас помру нахуй. — Сомневаюсь, — не удержалась она, но встала и прошлась по дому, думая, куда он мог положить аптечку, если она вообще у него была. Открыв дверь во вторую комнату, она вошла и первым делом открыла плотные, не пропускающие свет шторы. И отскочила обратно к выходу, когда увидела, что на кровати, среди вороха из полинявших одеял и покрывал, кто-то есть. Выглядывала голая женская нога и ярко-рыжая с тонкой кромкой чёрных отрастающих корней макушка. Яна поспешила выйти. Оставалась кухня. Она заглянула сначала в шкаф, который оказался пустым, потом в другой, в котором был только ровный рядок бутылок пива. Теперь холодильник. Её бабушка раньше убирала свои таблетки туда, и было крайне сомнительно, что то же самое сделал Влад, но именно это он, как оказалось, и сделал. Она не разглядывала остальное содержимое и сосредоточилась на камерках с внутренней стороны двери. В самой верхней лежала длинная лента дешёвых презервативов. Что в общем-то было странно, потому что девушка знала не понаслышке — он никогда ими не пользовался. В следующем отделении лежали блистеры с таблетками. Валерьянку, корвалол и какую-то незнакомую ей дребедень Яна оставила там, а вот аспирин и парацетамол забрала, уже собираясь закрыть холодильник, но наткнулась взглядом на большой нижний ящик. Там лежали ампулы. Она уже мысленно сложила их во внутренний карман рюкзака, но вовремя одёрнула руку: не хотелось подрывать доверие, потом это может вылезти боком ей самой: Влад вполне мог знать их точное количество и заметить пропажу. Отойдя от холодильника, она подошла к раковине. В шкафу для посуды посуды давно не было — вся она уже давным-давно обитала здесь. И в этот раз на эту керамическую горку определённо кого-то стошнило. Яна взяла кружку из дальнего угла и осторожно ополоснула. Ни средства, ни губки не наблюдалось, поэтому она так и осталась в чайных разводах, но: «И так сойдёт», — подумала девушка и налила туда воды. Вместе с таблетками кружка вскоре оказалась на тумбочке у дивана. — Вот, выпей, — сказала она, нависая прямо над ним. — Спасибо, мелкая, — в этот раз голос Влада был хриплым. Кажется, во время её пятиминутного отсутствия он успел задремать. — Возьми в тумбочке. Яна с облечением выдохнула. Она и так прекрасно знала, где что брать, но не делала этого без разрешения. И поэтому сейчас быстро добралась до нужного места и присела на одно колено. Ампулы, что он давал ей обычно, лежали на верхней полке, ниже были свалены в кучу таблетки, упакованные в отдельные маленькие мешочки. Взяв своё, она прихватила ещё и пару шприцов, чтобы не забегать в аптеку, и вышла из квартиры, где быстро закинулась и легла спать, хотя был ещё день. Завтра она увидит её.***
Ди-ла-ра. В том году Яна читала нашумевший роман Набокова и удивлялась, что за радость была старому извращенцу Гумберту так смаковать имя Лолиты. Теперь поняла. Её любовь к учительнице была такой же больной, как и его любовь к малолетней падчерице. Осталось только начать вести дневник, вписывая туда все свои мысли по этому поводу. Хотя она и вела, но мысленно, не доверяя такую сокровенную вещь бумаге. Яна пришла в актовый зал на полчаса раньше. Дилара предупредила охранника, а потому впустили её без вопросов. Она оглядывала помещение. Школа их была небольшой. Когда её строили, оптимистичные городские власти хотели делать в этом помещении бассейн, но средств не хватило, и первоначальную задумку быстро замяли. По крайней мере, теперь у них был самый большой в городе актовый зал; сюда часто приглашали на праздники соседние школы, особенно начальную, где до этого вместе со всей параллелью училась Яна. Украшать его тоже было не так-то просто. Точнее, непросто в одиночку. Она знать не хотела, как до этого хрупкая невысокая Дилара ставила на скамейку стул, вставала на цыпочки и тянулась к верху. Сама девушка была всего на полголовы выше неё, но всё равно эта задача давалась легче. Над сценой мигала лампа. Их было шесть — две над зрителями и четыре над сценой, и каждая имела свой собственный выключатель. Правда, какой за какую отвечает, никто не знал, и потому Яне пришлось выключать их по одному, чтобы найти нужный. Вышло с третьей попытки. И почти сразу после этого она услышала размеренный стук каблуков. — Здравствуйте, — сказала она, а потом обернулась и сразу подскочила к женщине, потому что та несла просто необъятный ворох. Несколько свёрнутых в трубки ватманов, пачка воздушных шариков, скотч, ножницы… Яна сгребла верхнюю часть кучи и положила на лавку. То же сделала и Дилара. — Ох, здравствуй милая, — сказала она, поправляя очки. — Я решила всё сразу забрать, чтоб не ходить два раза. — Хорошо, — Яна пододвинула к стене лавку, чтобы не терять время. — С чего начнём? — С плакатов. Пока Дилара разворачивала ватманы, Яна поставила на лавку стул и взобралась наверх, чтобы уже повешенный плакат был в двух метрах над землёй — как показывала практика, висящие ниже дети обрывали. Учительница подошла почти сразу, протягивая бумагу и, пока Яна примеряла, куда её повесить, отрезала и так же протянула первый кусочек скотча. Яна начала клеить снизу, второй рукой придерживая плакат посередине. Нужно закончить с этим быстрее. После дозы прошло только два часа, и девушка ещё была полна энергией, но пройдёт не так много, и от подобной деятельности у неё закружится голова. Низ ватмана был приклеен, и Яна потянулась выше, но стул слегка зашатался. — Тише, тише, — Дилара, кажется, испугалась даже больше неё самой и неосознанно придержала её за ногу. Яна чувствовала, как пальцы сжимают голень, и пожалела, что это не бедро. — Готово, — сказала она и начала слезать. Дилара, как всегда, придержала её, в конце почти перехватывая под талию, а потом помогла переставить сооружение к следующей стене. Яна прекрасно знала, где в школе лежит стремянка. Она как-то набрела на неё, когда под очередным предлогом ушла с урока и шаталась по пустым коридорам школы, но так ей нравилось больше. Да, была небольшая вероятность сломать шею, но Дилара касалась её, почти не прекращая, а потому стул продолжал ставиться на лавку. — Ещё один остался, и будем шары надувать, — сказала женщина, когда уже второй плакат занял своё месте. Надувать шары они сели семь минут спустя. Яна вытряхнула всю пачку на парту, выбрала себе два — красный и фиолетовый, надула первый, а потом спросила: — А сколько надо? Дилара оторвалась от своего жёлтого и сказала: — Сколько сможем. Сомневаюсь, что кто-то будет пересчитывать. Яна согласно кивнула. Она скинула с головы капюшон, чтобы краем глаза поглядывать на учительницу. Та отбросила косу на спину и надувала шар. Всё тот же желтый, когда Яна уже бралась за третий. Наверное, дело было в том, что девушка дула от души: щёки едва не лопались от боли, а Дилара будто даже и не менялась в лице, лишь чуть-чуть прикрывала глаза. Покончив всё-таки с первым шаром, она подвязала его ниткой и взяла в руки, не спеша, следующий. — Что такое? — не выдержала Яна. Дилара покачала головой, потянувшись за новым шаром, но Яна, осмелев, поймала её за запястье и попросила, как старую подругу, — расскажи. — Уволиться хочу. Выпущу вас в этом году, а потом уйду. — Куда? — Яне стало плохо. Ей показалось, что желудок сделал сальто, а сейчас остаточно колыхался, как желе во время землетрясения. Я же не могу её потерять. Это было так неожиданно, что она не могла собраться с мыслями. Это было последним, что она ожидала услышать. — Да хоть в палатку шаурмой торговать. Лишь бы подальше от школы. Честно… Я не ожидала, что будет так тяжело, — Яна знала, что женщина работает только первый год, но была уверена, что работа эта ей нравится. Сейчас она была в замешательстве. — Что именно? — она чувствовала, что её расспросы совершенно не уместны: она всё-таки была просто ученицей, но теперь было не до шаров. Ей вообще казалось, что она больше не дышала. — Всё. Даже ты, — она сдвинула тоненькие брови, и Яна снова почувствовала «сальто». Уши слегка заложило; она слышала эхо ударов собственного сердца. — А что я? — она чувствовала себя дурой, но не нашла в себе сил заткнуться. — Я всё знаю, но ничего не могу поделать. Точнее могу, но боюсь, что станет только хуже. Теперь Яна точно не дышала. Глаза зажгло. Она подумала, Дилара знает, что происходит с ней, что она чувствует к женщине, преподававшей ей алгебру. Она так давно не плакала, что сейчас просто не смогла сдержаться. Ненадолго ей стало всё равно, что подумает Дилара; Яна закрыла лицо ладонями и почти завыла. А потом почувствовала, как руки прижимают её к груди. Плечи девушки всё ещё подрагивали, но слёз не было. Они кончились так же резко, как и начались. В ту секунду, как в нос ударил насыщенный терпкий аромат дорогого парфюма. Яна прижалась носом к шее. Дилара, кажется, не была против. Поэтому Яна провела им ниже, стараясь найти то место, куда утром женщина элегантно приложила смоченный ароматной жидкостью указательный палец. Яна была уверена, что нашла. В паре сантиметров выше над ямкой выпирающих ключиц. Пораздумав пару мгновений, Яна прижалась к нему губами, между которыми на секунду шустро скользнул язык. Кожа её не имела вкуса, не была тёплой и гладкой. На колено Яны легла рука. Не задумываясь над тем, зачем Дилара эта сделала, девушка положила на неё свою ладонь и заставила учительницу проследовать выше, до самой кромки белья. Недолго Яне было хорошо. Она упивалась этим моментом, как глотком воды в безжизненной пустыне. Челюсть почему-то свело судорогой, но она продолжала прижиматься к шее, а потом стала подниматься выше, доезжая до уха и скатываясь вниз по скулам. Она не открывала глаза, потому что не хотела видеть старый школьный актовый зал. За сомкнутыми веками она могла представлять что угодно. Может, поляну. Где в фильмах милуются влюблённые пары? Яна хотела туда. Чтоб на её руках не было «дорожек», чтобы любимая расплела тугую косу, и ветер поднял её волосы, как развевающееся знамя победы Яны над самой собой. И чтобы под ними была раскалённая на солнце рыхлая земля с пушком травы, а у ног кончалась кромка лазурной глянцевой воды. Как же хорошо. Яна уже почти добралась до губ, когда Дилара оттолкнула её за плечо. Видение растворилось. Последним, что видела Яна были ошалелые чёрные глаза. Она не поняла, было в них удивление, растерянность или страх, но это было что-то болезненное, такое же мучительное, как чувство, что месяцами испытывала Яна. Дилара покинула зал. Яна не знала, что произошло. И не могла думать. Она подхватила небрежно брошенную у входа куртку и вышла на улицу. Перед глазами запрыгали чёрные мушки. Болели поясница и позвоночник, будто в руках Яна несла тяжеленную гирю, а во рту пересохло так, что ей казалось, словно потрескались не только губы, но и язык, и глотка изнутри, пищевод, до самого желудка. Кажется, ломка подступила раньше. Яна ускорила шаг, уже добралась до знакомой тропинки рядом с домом, но всё же поскользнулась на корке льда и упала, в кровь расшибая правое колено. Недолго она постояла на четвереньках, потом подползла немного вперёд и, держась за стену, встала. Ноги подгибались. Она отряхнула свои холодные руки и пошла так быстро, как могла. У неё дома оставалась ещё одна ампула, но она всё равно пошла не туда, а к Владу. Лестницу она преодолела за сорок три минуты. Хозяин квартиры, как и вчера, лежал на диване, но сейчас уже укрытый пледом и определённо крепко спящий. Яна снова упала на четвереньки. Пол в квартире Влада был грязным, ткань и кожа к нему противно прилипали, но она всё же преодолела необходимое расстояние, не обращая внимания на боль в колене и внутри черепа, и открыла дверцу. Пальцы дрожали так, словно её било током. Она выронила шприц, потом с третьей попытки кое-как подняла его и, наполнив, воткнула руку. Стало легче. К горлу подступила тошнота, и она выблевала остатки завтрака под диван, потом осела, уперевшись виском в уголок тумбы. Взгляд скользнул внутрь неё. Белые диски таблеток влекли, как путеводная звезда заплутавшего моряка. Она взяла их и покрутила между пальцев. Не зная, глотать их нужно или класть под язык, Яна сделала и то, и другое, хотя первую таблетку запить было нечем, и она застряла где-то между гланд. Словно сломанная кукла, Яна лежала на полу. Вот она, кромка лазурной глянцевой воды. Шум прибоя и терпкий запах дорогих духов. Дилара невесомо целует её и гладит по соломенным волосам. Голую кожу обегает ветер — одежда определённо ни к чему. И трава щекочет спину. Лопатки и затылок приподняты, лежат на стройных бёдрах женщины. Кажется, что кто-то трясёт её за плечо, но Яне всё равно. Над головой проносится какая-то птица. Кричит громко, протяжно, и Яна, щурясь от солнца, смотрит, как блики играют в её жемчужно-белых перьях. А потом смотрит в чёрные глаза над ней. Дилара, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ди-ла-ра: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ди. Ла. Ра. Её куда-то несут, она чувствует, что движется, что ноги не касаются земли. Перед глазами всё ещё водная гладь. Она лежит на мягком, земля теперь больше похожа на кровать. И на мгновение видение вздрагивает, когда в него врывается запах больницы. И возрождается вновь, сильнее и крепче, чем когда-либо, стоит запаху смениться ароматом терпких духов. Руку слишком явственно сжимает тонкая изящная рука.