***
Очередная тяжелая ночь для Сальери. Лоб и спина взмокли, глаза его крепко зажмурены, он скрипит зубами и сжимает кулаки во сне, мучаясь от очередного кошмара. А когда тот достигает своей кульминации, вершины ужаса, мужчина распахивает глаза, не сразу даже понимая, что он у себя дома. Он тяжело дышит. Глубоко и неровно. Ему все ещё страшно и что-то отвратительно тяжёлое пожирает его изнутри, разрывая хрупкую музыкальную душу острыми когтями-бритвами. - Прости меня. Вольфганг, прости. - Тридцать пятое. Столько я прожил, - доносится до слуха Сальери и тот закрывает руками уши, утопая в раскаленной истерике.***
Сейчас. Ещё пару минут и его симфония окончится. На сцену устремлены сотни взглядов. В этой волнующей музыке находится каждый, кто сейчас сидит в этом зале. Все звучит, льется, переливается и утягивает за собой в кружевной, хрустальный мир композитора. Ещё немного. Взмах, другой и дирижер замирает, знаменуя окончание произведения. Наступает небольшая пауза, а затем зал наполняется восторженными аплодисментами и выкриками "Браво!". Это было восхитительно. Так, во всяком случае, считали слушатели и музыканты оркестра. Но… Жаль только, что не сам дирижёр. - Пожалуйста. Извини меня, - шепчет он. Хотя все равно его слова не слышит никто из присутствующих. - Девяносто первое. Год, когда ты убил меня, - очень чётко и ясно. Словно ему не шепчет на ухо мягкий голос, а кричит, срываясь до хрипоты. Девяносто одно прощение. Ровно столько на данный момент Сальери их произнёс вслух, обращаясь к мертвому гению. И каждый раз ему приходили ответы со счётом и значением каждого числа в их жизни с Вольфгангом.***
Стук в дверь. Странно. Гостей не ожидалось, да и время достаточно раннее. Едва ли город успел проснуться после восхода солнца. Однако, Антонио давно уже забыл, что значит нормальный крепкий сон. Он подходит к двери, готовый ко всему. Может, там на пороге стоит его смерть, желающая перерезать ему глотку за совершенное деяние. А может, и сам Моцарт с партитурой законченного реквиема. Любые расклады устраивали Сальери. Распахнув дверь, он встречает на своём пороге заплаканную женщину. Да. Он её прекрасно знает, но не горит желанием видеть. Констанция. Очередное напоминание о Нем. В её руках несколько конвертов. - Прощу прощения за столь ранний визит. Я… Я убиралась в комнате… - она проглатывает вместе со слезами имя супруга и протягивает конверты Сальери . - Он их так вам и не передал. Антонио забирает письма. Но не может вымолвить ни слова. Впрочем, его реакция весьма ожидаема и Констанция не вправе осуждать его за негостеприимность. Она все понимает, потому и уходит молча. Жаль только, что сами письма в конвертах так и не доходят до своего адресата. Их тут же подносят к зажженной свечи и оставляют догорать, даже не удосужившись их открыть и посмотреть. - Прости. Я не могу. Прости меня. - Сто сорок восьмое. Столько дней прошло с нашей первой встречи до первой ночи.***
Он с грустью вздыхает, вспоминая, как впервые, будучи ещё молодым, встретил того талантливого наглеца. Вспоминает и смотрит на своё отражение, лицезрея седину на висках. - Прости. Прости, что сейчас ты не стоишь рядом. - Шестьсот двадцать шестое. Столько я успел оставить произведений. Сальери разворачивается на голос своего собеседника и смотрит на едва заметный прозрачный силуэт Вольфганга. Все такой же. Совсем не изменился. Такой же задорный взгляд, те же светлые растрепанные волосы и лисья ухмылка. Даже пиджак тот же. В котором он когда-то отправился в свою последнюю поездку. - Когда мы встретимся? - Осталось меньше половины.***
С каждым месяцем, с каждым прожитым годом, мужчина все реже и реже осмеливался произносить вслух извинения. Для него это было своего рода обратным отсчётом. Точкой невозврата. Он уже увидел, как его дети выросли. Он даже видел их детей. Его волосы окрасились пеплом времени, а на лице проступили трещины-морщины. Руки иссохли. Болела ужасно спина, а значит от статного гордого силуэта не осталось уже ничего. Огонь в глазах потух, оставив место лишь едва заметному свету. Сальери сидел в своём кресле, безразлично глядя в камин, и наигрывал пальцами на подлокотнике застрявшую в голове мелодию. Ох, он и рад бы был её забыть, но... Парадокс, не хотел. Не так уж много вещей позволила ему сохранить в воспоминаниях старость. И музыка реквиема была для него той тонкой красной ниточкой, что по-прежнему соединяла его с содеянным в прошлом. - Прости меня, - тихо выдаёт он. Еще пару тактов осталось, совсем немного. - Восемьсот двадцать пятое, Антонио. Последнее. Пальцы вдруг перестали наигрывать мелодию. Взгляд за пару мгновений опустел, превращая лицо гения в застывшую маску. Его сердцу оставалось всего лишь несколько ударов. - Слышишь меня? - даже не касаясь скрипучего пола, словно паря над ним, прозрачный силуэт Моцарта ступает ближе к Сальери. - Я простил. И всего лишь пару секунд спустя доносится ответ. Столь желанный ответ, означающий, что два гения наконец-то встретились. - Я ждал тридцать три года, Вольфганг, - теперь их двое. Две едва видимых тени посреди комнаты. Молодой Сальери в своём любимом парадно-выходном костюме и его обожаемый Моцарт. И плевать, что тело одного давно уже обезобразила и сгубила старость, а тело другого гниет в общей могиле. Сейчас тут были их души. - Пойдём, - Вольфганг берет за руку своего убийцу и уводит за собой, широко улыбаясь. Улыбаясь так, словно давно позабыл из-за кого его жизнь была столь короткой. - Я доиграю тебе свой реквием.