***
" — Дорогой, мы скоро вернемся. Джо испечет твои любимые klafuti à la cerise*, — нежные, всегда сравнимые мальчиком с лепестками цветов руки матери коснулись его макушки, зарылись в кудряшки и мягко растрепали гнездышко. Он не видел, но знал — она улыбнулась. Красивее этого явления он не чувствовал никогда. Трогать тонкие, немного липкие от, наверняка, такой же лилейной помады губы, чувствовать, как они растягиваются в неотразимой беспечной улыбке, подмечать еле заметные морщинки у губ и улыбаться тоже так же, светло и бездумно, — даже не смей скучать, mon cher fils(мой дорогой сын)! Ты едва уложишь два раза подряд рядом Бима, как мы приедим, хорошо? Он всегда был бессилен перед ласковым и теплым голосом матери, почти так же, как вы бы не устояли перед улыбкой своего любимого человека. Мальчик редко говорил с мамой, знал, она понимает, а Ама**, в свою очередь, не утруждала. Говорила: «Придет.» И лишь единственный жест сына ей был достаточен для понимания данного ей обещания не плакать — прислонение лба ко лбу, как священный жест доверия и чистоты. Так говорила Она.»***
Слепой мальчик вызывал восхищение в терпении и любви родителей к нему. Многие подходили с предложением помочь, но стойкий и ровный голос отца был непоколебим. Неожиданно пустой дом встретил всех жителей. Кухарку, уборщиков и самих хозяев. Теперь они остались втроем, пожинать плоды своих несчастий, но далее не забывая о светлом. Теперь он замкнулся в себе, думал его не понимают. Фортепиано перестало быть для него чем-то ослабевающим боль. Тесто для пирожков не придавало для него такого значения, а холодный хлеб непривередливо встречал тонкие пальчики мальчишки. Кухарка не смешила, поджимала губы, она знала. Всегда чувствовала. Лучший друг приходил реже, тоже из-за ломкого, скучающего чувства. На похоронах он слышал его тихие всхлипы. Невозможным стала распаковка подарков, так много, а радости мало. На руках не кружили, в теплых улыбках и сладких движениях не утопал. Поцелуи принимались на лишь одну щеку, и укладывали его теперь спать няни. Он, хоть и слепой, но не глупый. Сидя рядом с отцом будто чувствует его исходящую усталость и неподъемный груз тоски на плечах. Ободряло лишь слово сына. Марк***, отец, понимал, с матерью он никогда не говорил, общался жестами. Впервые, год после смерти мамы, давно погрузившиеся на дно его памяти звуки, пробудили в мальчике трепещущее чувство ностальгии. Фортепиано и нежный голос давно умершего человека передавался сквозь диск граммофона из рабочего кабинета отца с легким потрескиванием, и он побежал. Так быстро, как никогда. Он видел тактильно, маневром обступая все знакомые до боли косяки и углы, и застыл. В движении, прислушиваясь, и тут же проваливаясь в воспоминания. " Au clair de la lune, on n'y voit qu'un peut. On chercha la plume, on chercha du feu. En cherchant d'la sorte, je n'sais c'qu'on trouva. Mais je sais qu'la porte sur eux se ferma****, — нежный голос завершающего четверостишья песни о Пьерро, и он, проваливаясь в сон, прикладывает ладошку к маминым губам, прося повторить последнюю строчку. И Ама повторяет, все еще устало улыбаясь сонному сыну. Движение губ очерчивают детские пальцы, легко ложатся возрождающимся пеплом феникса у него в памяти и отстраняются, крепко замертвев момент в сердце.» Аккуратный шелест лепестков акации в их саду, редкие чириканья уличных воробьев, что они семьей, покачиваясь в по-уютному удобной уличной качели среди цветов, подкармливали. Тихие всхлипы шатких ступеней под его босыми ногами, а в руках — те лепестки. Он кидает их над головами родителей, и слышит легкое «ох», а после хриплый смех отца и тихое хихиканье матери. Издалека несётся тягучий запах сладких пирожков, что на обед ему подаст тетя Джо, а внизу — целое счастье. Он не видит — чувствует это каждыми фибрами своего крошечного сердечка, своей большой душой, как легкий, словно дуновение ветра голос матери начинает виться в необразимых чертах, заползая в самые крошечные уголки маленькой вселенной сына, заполняя его. Чувствует, как сильные, мозолистые, но от этого не менее дорогие и любимые руки отца прижимают его к груди, и чувствует, он садится за уличное фортепиано. Первая нота, вторая, и целый вихрь эмоций. Песня, его колыбельная под музыку сыгранную его отцом, улавливая каждую ноту, трепеща от радости каждой клеткой, вносит свою лепту. Вот он, нажимает крохотным пальчиком на нижнюю «ре» и песня слегка ломается, не сильно, но он рад. Помогает. Нажимает на разные клавиши, а Ама смеется, слегка корежа колыбельную, но все-таки дотягивая. После окончания все слышат щелчок, Джо записала их концерт, после хохоча и начиная о чем-то разговаривать с maman. Слышать вновь это — редкое удовольствие, мальчик бесцеремонно врывается в кабинет где отец, лежа на столе, хрипло подпевает маме, записанной на пластине. Марк дергается и смотрит на сына с неподдельным удивлением, он впервые за год видит такую активность с его стороны. А тот неловко заползает на стул около того же старого фортепиано, на крышке которого стоит граммофон, аккуратно, пошатываясь поднимается на ноги и протягивая руки к пластине, не дотрагиваясь, желая дотянуться до человека, голос коему принадлежит. И вслушивается. В кудрявой голове мальчика проносятся тысячи моментов тонким голосом его мамы. То, как он впервые пошел в школу… " — Мама? — тихо прошептал мальчик в уюте своей маленькой спальни, где в кресле сидел его знакомый и любимый до пылкости человек. — Да? — отвечает она шепотом, сонно и слегка устало, лишь приоткрывая свинцовые веки и вглядываясь в спокойную фигуру своего сына. — Я боюсь идти в школу, — на ночь всегда приползают плохие мысли, беспокоя и тревожа без того трепетное сердце. — От чего же? — ни чуть не удивленная, но явно обрадованная таким откровением сына спросила Амарэйнт, рассекая лёгким движением руки к кудрям сына толстую струю тишины и спокойствия. — Вдруг я не понравлюсь ребятам?.. Учителю? Или они не поймут меня? Я ведь не знаю как я выгляжу… — озадаченный тон отпрыска лишь улыбнул сонную мать, желая ответить как можно скорее. — Настоящее сокровище сокрыто не во внешности, Эдмонд*****. Как и в последней строке твоей колыбельной. Мы ищем не то, что хотим, а находя желаемое, навсегда закрываем дверь. Ты ищешь ответы в неправильных вопросах. Нет разницы как ты выглядишь, главное — как ты себя преподносишь, — спокойный голос матери успокаивал, но та, наблюдая за секундным вошканьем сына понимала — тот не уймется. — Но, Дорогая, другие дети будут видеть, и это очень важно для меня., — и мама незамедлительно ответила, порой останавливаясь подумать об оборотах речи ради объяснения: — Твой цвет волос подобен свежим колосьям, которые ты так любишь трогать по дороге к бабушке на полях. Твои ресницы уподобились длинным толикам незабудок, а глаза — как первый снег. На вид холодные, но такие согревающие душу. Губы — папиным бархатным праздничным бантиком, а носик — словно пуговка.- мягкая подушечка пальца Амы мимолетно скользнула по носу сына, и тут же встав с кресел, наклонилась чтобы поцеловать его в щеку, — Спи, мой мальчик. Будь добрым, и к тебе снизойдет то же. — Доброй ночи, maman.- сиплый тонкий голосок Эдмонда осел в уюте теплого суетливого дома.» Как он впервые привел домой своего первого (!) друга, Вивьена******. Амарэйнт позже объяснила ребятам значение их имен, и с тех пор ее сын горячо защищал своего друга и семью насколько мог. Вивьен, сладкий, непоседливый мальчик из подобной дорогой мигрирующей семьи, отливал совершенно угольными волосами на голове. Впредь всей природе радужки глаз счастливо светились настолько голубым, что Марк долго шутил по поводу слепения взгляда у друга сына. Что было важно, Вивьен, воспитанный в роскоши, в первую встречу накрыл руками Эдмонда свои щеки и настолько широко улыбнулся, что тот отшатнулся от странного парня в неловкой мысли «его щеки не порвутся от такой улыбки…?», после чего тот убежал. За такую короткую и необъяснимую встречу Эд смог учуять кое-что важное, он тоже пах акацией, как его мама, а еще лесной земляникой и сырой землей. Его нос щекотнул медовый шампунь, а на ладошках осталось шелковое послевкусие прикосновения к мягким щекам. После подобной встречи и замешательства Эдмонда Амарэйнт долго смеялась, как тот, зацепившись за ее руку, не отпускал ее до самого ухода. Эдмонд дал себе слово найти самостоятельно этого мальчика, чтобы подружиться и спросить зачем он это сделал. Впрочем, как обычно это бывает в частных школах, искать и не пришлось. По звукам наш герой понял, в классе ребят 12, а тот самый странный парень сидел перед ним раскачиваясь на стуле и кажется пожевывая сладкую конфетку. Мягкий ментол будто окутывал «медовистого», как он прозвал его, мальчика, и Эдмонд не долго думая протянул руку к его спине, аккурат толкнув привлекая внимание: — Хей, привет.Что это было? — хмуро, не совсем так, как хотел, поинтересовался он, не убирая руки от его мягкой, будто голубиной, желетки. — Тебя зовут Эдмонд, да? Будешь конфетку? — и снова улыбка. Его странная способность видимо была той, что показывала незрячему моменты улыбок людей, и тот, кивнув, протянул ладошку. В нее тут же упали четыре маленькие, с фалангу мизинчика конфетки, разных вкусов, как сказал его сосед. — Да, и спасибо. Так зачем? — он не унимался, ведь это первый человек который сам подошел к нему и изволил сделать такой маленький шаг навстречу дружбе, и для Эдмонда это было огромным значением. — Меня, кстати, Вивьен зовут. Твои глаза мне показались красивыми, я думаю, если бы ты видел, они бы были ярко-зелеными, совсем как у нас трава, — медленно протянул Вивьен полностью разворачиваясь на стуле, глядя на Эдмонда именно как на человека, а не незрячую игрушку для насмешек, ведь дальше будет и подобное. — Мама сказала, что они холодные, как первый снег, но согревают душу получше ладошек в шерсти Бима. Ой… Бим — это наш пес, и…- он так смешно оправдывался, что Вивьен тут же залился звонким смехом, опустив руку на плечо нового друга. Замешательство в лице собеседника он заметил не сразу, а как увидел, поспешил с легкой улыбкой объяснить. — Не волнуйся, я понял. Вряд ли ты запускаешь руки в шевелюру своего отца по имени Бим! — протараторил тот и неспешно залился новой порцией смеха представляя эту картину. — И запускаю! У папы такие же кудряшки как у меня! Правда чаще они напоминают бетон… мама говорит что это из-за лака, потому что ему всегда нужно выглядить аккуратно, и…- не выдержав, Эдмонд сам издал смешок. Их разговоры длились на протяжении всех перемен того дня, и прощались они уже объятьями. Перед выходом из школы Эдмонд спросил, не его ли это случайно брат, но Ама лишь рассмеялась и расспросила его о нем получше. Позже мать объяснила ему что значит имя, Вивьен, и почему он был так весел и аккуратен с Эдмондом. А далее он не боялся, ведь maman говорила: «живое — защитника не обидит.» Тогда он не сильно понял суть сказанного матерью, но и мимо ушей не пропустил, обещая потом узнать значение. Так дружба довела их до совместных ночевок. Однажды он спросил как приблизительно выглядит трава. А этот Вивьен тут же убежал сломя голову в их двор, сорвал траву что ни попадя и, не удосужившись даже стрястри землю, притащил к Эдмонду. Джо еще долго хлопотала и причитала над этими несносными непоседами, а мальчишки, успевшие убежать, тихо хихикали за углом в ладошки, что были компроментировано испачканы в земле. После этот росток травы оказался изъят Амарэйнт у заснувшего сына, обмыт, и вложен в семейный альбом рядом с фотографией его нового друга, украшенный подписью: «Зеленый — это какой?» Дальше было Рождество, Эдмонд всегда, сколько себя помнил, грезил о роликах. Он читал про них в разных книгах, что покупала его мама для него специально, для слепых, чувствовал, как катятся люди в парках, шум колес и ветер в кудрях. На восьмое Рождество Вивьен оставил под своей ёлкой огромную коробку с такой же огромной биркой для слепых с именем и фамилией друга, что так долго и упорно упрашивал отца сделать. В отличии от семьи Эдмонда с Вивьеном не так мало общались его родители, все внимание уходило младшему брату и работе. А после вообще, отцовское — для другой женщины, а материнское — для другого мужчины. Две семьи жили практически напротив друг друга, поэтому пристанищем и вторым домом стала семья Эдмонда Бонне. Вивьен Дюран, носитель старой французской фамилии, в восьмилетнем возрасте так безобразно нападал на Бимку который в свою очередь уже принимал этого мальчишку как своего, что после дорогая Джорджия шутливо грозилась выпороть их за испорченную клюкву и развороченную грядку тюльпанов, но всегда оттаивала видя сверкающие и совершенно счастливые глаза мальчика. Теперь они не были пустыми. Вивьен, даже не смотря на то, что знает семью Бонне только полтора года, уже называл маму Эдмонда «Амой», а отца — дядя Марк. Его папа был всегда строг к нему в плане веселья, поэтому тот всегда очень радовался, когда Марк поднимал сына и его друга на руки и совершенно бессовестно до счастливых звёздочек в глазах кружил. Как ни странно, Вивьен оказался к Марку немного ближе, но Ама оставалась для него почти что мамой. После отлучки семьи Дюран на полторы недели уехал в Польшу, Эдмонд настолько скучал, что впервые сел за старое фортепиано во дворе, кое-они выносили весной и затаскивали в кабинет отца поздной осенью. Первыми звуками из-под его пальцев были «до-ре-фа-ля-си-ля-фа-ре-до». Он был поражен легкостью инструмента, а услышавший мелодию отец, в такт недавно сыгранной сыном, проиграл то же самое на нижних нотах. Всю оставшуюся неделю отец учил его грамоте нот фортепиано. Телеграммы, не очень грамотные, но горячо любимые, приходили с завидной частотой каждые два дня, и отправлялись тот час же, в ответ. Отец взявший отпуск так же терпеливо, с переменами Амы, писали ответы Вивьену за сына, а тот балаболил о чем только можно. Говорил: «Бим скучает, потому что ты перестал нападать на него, сейчас даже опасливо оглядывается по сторонам, но не видя тебя, становится грустным. Так мама сказала, представляешь?!» После приезда лучшего друга Эдмонд перестал играть, но Марк, имевший слух и учившейся у лучших учителей музыки Франции знал: он будет музыкантом. На новый год Амарэйнт подарила мальчикам два одеяла, сшитые из их старых футболок. Эдмонду — из футболок Вивьена, а Вивьену — из футболок Эдмонда. На самом большом серединном лоскутке у одеял для каждого мальчика было по своему выведено пряжой: «Вивьен и Эдмонд, 2.09. 05г. и вопрос «зеленый — это какой?» Уголки этого лоскутка, у Эдмонда, в траве и акации, а у Вивьена — в траве и кудряшках, видели бы вы, как он любил лохматить завитушки друга, на что тот по началу обижался. Словами не описать. Эдмонд подарил Вивьену немного корявую открытку, но сделанную совершенно своими руками, без помощи родителей. Он был настолько рад этому слегка помятому наверняка в нервном состоянии друга оценит тот его старания или нет листочку, что тот до сих пор висит в уже его спальне в рамочке рядом со спальней Эдмонда. Марк выделил ему спальню, когда друг ночевал у них и поэтому, заходя туда, можно учуять легкую обитель маленького счастливого мальчика. Фотографии и горячо любимое одеяло из футболок друга сделанное Амой, будто его второй мамой. Помимо открытки Вивьену подарили футболку с халком и браслет жизни, как его имя, с таинственной гравировкой о кисти, о которой знает только Эдмонд. После Дюран долго выпрашивал у друга обозначение, но поняв что он скажет это в особый момент их жизни, отстал. Эдмонду достались массивные ролики, в четырьмя колесами. Вивьен специально научился кататься на роликах раньше, чтобы учить кататься друга, и это стало зарождением новой стадии его горячей дружбы. Марку и Аме Бонне семья Дюран в честь славной дружбы мальчиков подарила антикварный граммофон и участок для постройки бассейна, такого, в который два мальчугана давно пытались затащить родителей. Семья Бонне не осталась в стороне, но подарок остался в секрете. Ясно как день, теперь Вивьен видется одинаково часто с другом и родителями. Но потом. Потом произошло это. Умерла Она. Женщина давно составила список наследства и по записке всем кто был дорог. Среди той шумихи, горячих обсуждений и испуганного друга, ласковые руки maman были ужасающе холодными.***
После смерти близкого человека, как правило, долго переживаешь чувство тревоги. По началу ты вовсе не веришь что его нет, что, вот-вот, он выйдет из дверей, тепло улыбнется тебе, обнимет и пройдет дальше по делам, а ты останешься, совершенно, до бесстыдности счастливый. Далее подходит ком к горлу и ты так давно его не чувствуешь, не слышишь, что наступает маленькая тревога, маленькая истерика, и ты знаешь: его больше нет, но остановиться не можешь. Гораздо дольше длиться мучительное смирение, осознание перетягивает горло острым железным штыком и подступает предательскими слезами к щекам. — Эд, ты плачешь? — до боли знакомый, тонкий, теплый голос друга разрезал его одиночество ловким, тем самым штыком. Мальчик, что сидел у камина на коврике с Бимом, спиной к Вивьену, подставлял лицо и ладони к теплоте, укрывая от холодной стужи что пронеслась по спине легким ветром, когда друг зашел в дом. Эдмонд отрицательно мотнул головой, глотая те слезы. Он не хотел быть слабым, но знал, что с ним — можно. Позади послышалось шуршание одежды, пальто было скинуто на пол, варежки аккуратно повешены над камином, и уже в поле зрения мелькнул знакомый силуэт отца. Вивьен привычно уселся в позу лотоса на коврике около друга, тот всегда так сидел рядом с ним, говорил что он открыт. Мальчик уложил голову на плечо Эда, а рука скользнула на шерсть Бима, что мерно сопел, уложив громоздкую голову на колени хозяина. — Знаю же, что плачешь. Зачем скрываешь? — всхлипнул рядом слегка раздраженный голос, и тут все оборвалось. Утонуло ужасным грузом. Эдмонд зарыдал в голос, утыкаясь носом в ароматную макушку друга. Тот, в свою очередь, обнял его и всхлипы не покидали эти два небольших силуэта еще достаточно долго, заставляя дрожать теплый воздух от трогательной сцены. Бонне долго бормотал странные слова об обещании и всего другого, много уже времени прошло со дня ее погребения. А потом он сказал что слышал колыбельную, которую пела Ама, и Вивьен скривился, зажмурился, чтобы не заплакать больше. — Это ничего, Эд. Я знаю, ты почти умеешь играть эту мелодию, я знаю, я слышал. ты только, ну, просто постарайся. Дядя Марк будет заботится о нас, мама с папой ведь мои сейчас в отъезде… Там кстати первый снег опал, как твои глаза, еще совсем белый. А я тебя никогда-никогда не оставлю.- Эдмонд поднял свои огромные, тусклые глаза на Вивьена, а тот в свою очередь, как учила его Амарэйнт, приложился своим лбом ко лбу друга, давая тому непреложный обет самого сильного обещания в жизни. — Пошли посмотрим на снег? — Эдмонд прикладывает руки к щекам своего лучшего друга, натягивая невообразимую широкую улыбку, и Вивьен отдает ее в стократной беззубой лыбе. У него как раз два передних зуба выпало, верхний и нижний. И спустя минуту, они, сорвавшись с места, как обезумевшие понеслись на улицу на ходу небрежно застегивая пальто. Вопли пугают Джо и Бима, и оба смотрят на них под ужасным впечатлением. Оба уже долго не раскрывали таких истинных, неподдельных ярких чувств.