Зуб за зуб

      Поле боя. Холодный дождь льет как из ведра, стирая потемневшие пятна крови с лиц и одежды мертвых солдат и лишь глубже погружая их в серую мерзкую грязь. Здесь, именно здесь, Артур в последний раз видел своего маленького братика Альфреда. На его лице, будто бы впервые за столькие годы, не было милой детской улыбки, он был серьезен, холоден, задумчив… Взгляд этих голубых глаз обращен к старшему брату, что на протяжении долгих лет любил его и заботился о нем. Но в них лишь пустота, чертова пустота, что уничтожает изнутри…       От этих воспоминаний на глазах британца, что с самого ухода Америки начали приобретать серый оттенок, навернулись слезы. Англия не в силе их держать, боль будто распирает грудь, ломая кости изнутри. Горячие соленые слезы обжигают щеки, заставляя Керкленда медленно опуститься на колени, сжаться от холода и безысходности, что словно сдавливает глотку, с трудом позволяя делать небольшой вздох.       Боль… Такая сильная, что, не замечая ничего, сквозь невидимую удавку, что стянулась на его шее, Артур начинает кричать, кричать что есть мочи, будто это хоть как-то поможет. Голос срывается, горло раздирает боль, британец начинает кашлять, не в силах больше сказать ни слова.       Мелкая дрожь пробивает тело, разум словно в тумане, лишь боль и пустота… Артур вскидывает голову вверх, смотря в тусклое серое небо, он надеется, что слезы остановятся, но они продолжают безжалостно жечь лицо…       — Альфред, — шепчет англичанин, ведь громче он не может. Тонкие длинные пальцы забираются в светлые, мокрые, взъерошенные волосы, грубо хватая их, будто надеясь вырвать клочок.       Англия закрывает глаза, а перед лицом все та же картина, что лишь сильнее бьет острием ножа меж ребер. Америка такой взрослый мальчик, а так хочется вновь назвать его крошкой Альфи. Но, увы, он больше никогда не будет им… Впредь это отдельное, самостоятельное государство, Северо-Американские Соединенные Штаты…       Погруженный в собственные мысли и страдания, британец и не замечает тихих шагов и фигуры, что медленно подходит к нему. Остановившись в полуметре от подавленного своим горем Англии, по губам пришедшего расползается ухмылка, будто бы он всю жизнь мечтал об этом моменте, об этой сцене. Будто он мечтал видеть крупные слезинки, что, не зная пощады, будут течь по бледным впалым щекам своего врага. Так приятно. Никогда ему не было столь же приятно, как сейчас… Ни глотки дорогого вина, ни поцелуи прекрасных дам не сравнятся с подавленным и убитым морально врагом и ощущением наконец-то свершившейся мести…       Артур поднимает голову вверх, смотря на едкую, мерзкую и гнусную улыбку стоящего пред ним… Это Франциск. Он и сам стоит не в лучшем состоянии, грязные бинты, порванная военная форма… Эта война сильно отразилась на нем, на его стране.       — Неужели т-ты готов идти на все ради п-победы надо мной?.. — хриплый сорванный голос дрожит, Керкленд старается подавить эту слабость, не позволяя французу насытиться его беззащитным видом, но не в силах, как бы он ни старался. Перед глазами все та же картина, что делает больнее и больнее, Артур не может больше на нее смотреть, у него нет сил для этого, просто нет.       Бонфуа лишь продолжает язвительно улыбаться от слов побежденного англичанина: — Конечно, видеть тебя, Артур, в роли проигравшего мне очень и очень нравится, но, увы, я здесь по совершенно другому поводу, — француз подавляет негромкий смешок. — Боже упаси, чтобы ты еще думал, что мне интересны эти глупые высказывания мальчишки-революционера! — Франция лишь закрыл глаза, слегка вскидывая голову вверх, будто сейчас разродится громким, страшным басовым смехом, но тот наоборот, перешел на более тихий и спокойный. — Нет, Арти, нет. Я здесь ради мести, мести тебе.       Артура потрясает высказывание Франциска, пустые серо-зеленые глаза, от слез начавшие краснеть, распахнулись. Да, Великобритания продолжает вести сотни бесконечных войн с Францией, тот или другой постоянно одерживают верх, за что здесь мстить… Тем более так жестоко. Вырывать у него самое ценное, самое дорогое в его жизни, обрекая на муки в чудовищном раздирающем на куски одиночестве.       — Теперь ты представляешь, что такое потерять самого близкого тебе человека? — ухмылка пропадает с лица Бонфуа, оставляя лишь серьезность и даже некую грусть в голубовато-синих глазах. Он слегка наклонился, чтобы было лучше видно полные слез очи Артура. — Чувствуешь этот холод, который более не позволит тебе согреться; это одиночество, ведь кроме него никто так не понимал тебя и не любил; эту пустоту и безысходность, от которых ты не скроешься и не спасешься, даже в бутылках виски и вина; эту уничтожающую изнутри боль, что пульсирует в груди, в ритм сердца, ударяя, калеча с каждым разом все сильнее и сильнее? Чувствуешь? — Француз настойчиво повторяет слово, вопрос «Чувствуешь?», но ответа от британца он не ждал, ведь и без этого знал, что сейчас ощущает Артур. — Нравится?..       Он мягко коснулся подбородка британца, не позволяя ему никак оборвать этот зрительный контакт между ними, а Керкленду только и остается, что с широко раскрытыми глазами смотреть, пока слезы продолжают нещадно течь. Как, как француз мог так точно описать эти чувства, что раздирает сердце британца, сейчас, в данную минуту, все те страдания, с которыми приходится жить?       — Мне было точно так же плохо… Будто из моей груди вырвали кусок, оставляя разрастающуюся пустоту, которая продолжает сжирать меня изнутри до сих пор… Это все твоя вина, ты лишил меня ее, а я лишил тебя Америки. Ты ведь любил его, так же сильно, как и я ее, он ведь значил для тебя так же много, сколько для меня Жанна… — по щекам француза скатились такие же большие, обжигающие, соленые капли слез, какие скатывались по щекам британца, после чего тот, развернувшись на пятках стремительно начал покидать поле битвы, оставляя Керкленда наедине с собственными мыслями.       Много лет прошло с той войны, так же много с того разговора, и уж вряд ли остались в памяти, тот ужасающий холод, то угнетающее одиночество, та сильная боль и те слова.       Большая, просторная, светлая комната выглядела очень богато. Изумрудно-зеленые бархатные шторы открывали прекрасный вид из окна на большой ухоженный сад, великолепные произведения искусства в золотой раме стиля барокко украшали стены, большие деревянные двери были закрыты на время заседания, бордово-алый ковер, украшенный золотыми узорами по краям, хрустальные люстры были выключены из-за яркого солнечного света, попадавшего в комнату сквозь большие, практически от самого пола и до самого потолка окна. В центре этого зала стоял длинный продолговатый стол с несколькими стульями, которые еще были заняты. Многие страны покинули зал, и остались лишь несколько, что так же собирались, желая покинуть место и вернуться к своим другим, не менее важным делам.       — Черт возьми, как я мог не научить тебя этому?! — раздраженно вздыхает Артур, но, устало закатывая глаза, все-таки подошел к американцу и, приговаривая, что вырастил идиота, который даже галстук-то завязать себе не способен, помог ему в этой сложной задаче.       Альфред отблагодарил брата и, взяв в руки чемоданчик с важными государственными бумагами, которые собрал несколько минут назад, быстрым шагом в несколько секунд пересек большой конференционный зал и скрылся за большой деревянной дверью.       Англичанин и сам уже был готов идти домой, забирая свои документы, как его плеча коснулась рука, заставляя его остановиться. Он прекрасно знал, кто стоит позади него, ведь в этом огромном помещении оставалось только два человека, одним из которых был он сам, поэтому он даже не обернулся, а лишь тихо выдохнул. Он ждал от держащего его за плечо француза каких-то действий, слов, касающихся их нынешней политики или же темы, которую они обсуждали во время всего совещания.       — Знаешь, в чем наше различие, Артур…? — его голос тих, холоден, а на лице, если бы британец повернул голову, можно было бы увидеть грусть и боль в сине-голубых глазах. Керкленд же был удивлен и совершенно не понимал, к чему весь этот разговор и что пытается добиться этим вопросом Франциск.       — И, в чем же?.. — тянет Англия, надеясь, что Франция внесет в свои слова конкретики и все встанет на свои места.       — Он все равно, рано или поздно, вернулся бы к тебе… — полушепотом говорит француз, отпуская руку с плеча британца. — Но она ко мне больше никогда…