Поздней осенью 85-го в омском комитете госбезопасности Владимир Васильевич Мешков нес нелегкую службу в звании майора. Был он уже не молод, возраст перевалил за пятый десяток, да и устал изрядно от постылой службы разлагающейся и бессмысленной системе. Где-то в столице все чаще звучали слова «перестройка», «новое мышление», но до сибирской глубинки новые веяния еще не успели докатиться, зато с прилавков начали исчезать продукты и алкоголь, тянулись хмурые молчаливые очереди. Все последние годы наш майор упорно гонялся за инакомыслящими и антисоветчиками, многих пересажал. Но постепенно он стал утрачивать светлые идеалы юности, да и были ли они искренними? Как-то внезапно рухнула вера в светлое будущее, коммунизм все больше казался комичной утопией, бесконечные партсобрания нагоняли смертельную тоску. Даже в семье майор не находил счастья: стремительно полнеющая и как-то сразу вдруг обабившаяся супруга давно не вызывала ничего, кроме раздражения.
На беду, Мешкову было получено ведения дела некой антисоветской рок-группы под странным названием Гражданская оборона. Без энтузиазма принялся Мешков за новое дело, но чем больше он вслушивался в затертые низкокачественные записи песен, пересматривал пленку с единственным записанным концертом, тем больше переворачивался его мир. Нерушимое доселе бытие майора сыпалось как карточный домик. Эти мальчишки говорили и пели со сцены то, о чем он даже помыслить боялся. Вообще майор внезапно сделал для себя открытие, что всю жизнь прожил в страхе: боялся потерять должность, вылететь из партии, боялся, что скажут другие. Теперь же он оказался не в силах устоять перед таким напором молодости, нонконформизма, самоубийственного драйва. К тому же майор с ужасом обнаружил в себе одну пагубную и порочную страсть: все больше мысли его концентрировались вокруг фигуры солиста и лидера группы. Раньше таких наклонностей Владимир Васильевич за собою не замечал, хотя было что-то в ранней юности, но услужливая память вытеснила эти воспоминания. День и ночь Мешков думал о Летове, не мог ни есть, ни спать и наконец решился пригласить объект своего тайного вожделения на личную беседу и действовать по обстоятельствам.
Узнав о вызове в КГБ, Летов резко приуныл. Было очевидно, что этим еретической деятельности группы будет положен свирепый пиздец. Для храбрости он решил употребить бутылку дешевого портвейна, но, как водится, несколько не рассчитал свои силы. В итоге на встречу с майором Егор отправился в крайне ужратом состоянии. Зато желаемый эффект был достигнут: чувство страха и самосохранения было утрачено полностью. По улице навстречу Егору хмурые люди в серых одеждах с остервенением тащили праздничные транспаранты. В их сопротивлении промозглому осеннему ветру было даже что-то героическое. Не замечая ветра, Егор шел, что-то напевая и даже слегка приплясывая, изредка натыкаясь на колючие взгляды толпы.
В кабинет майора он вошел, с интересом озираясь, поправив очки, взглядом натолкнулся на портрет Дзержинского, быстро уселся на первый попавшийся стул.
С появлением Летова горячее сердце чекиста принялось бешено колошматить. Егор был так близко - только руку протянуть! Широко улыбаясь, он весело глядел на майора, периодически косясь на свои замызганные кеды.
Стремясь справиться с волнением, Владимир Васильевич решил действовать по уже отработанной схеме разговора с антисоветчиками.
- Гражданин Летов, вы же понимаете, почему вы здесь? Что вы вообще творите со своими подельниками? Вы же пропагандируете свержение государственного строя, анархию! Вы попираете идеалы коммунизма! К чему вы призываете?! А ваши тексты? Они же абсурдны и бессмысленны!
Летов поднял удивленный взгляд на этого невысокого полноватого и раскрасневшегося человечка.
- Наши песни не более абсурдны, чем окружающее нас кромешное коммунистическое бытие! Вот и всё. Мы призываем к внутренней свободе. Анархия существует, если это внутренняя анархия. Когда человек добился внутренней свободы - это победа! Мы вот не боимся быть такими, как мы есть: петь песни, материться, говорить правду; и ты, товарищ майор, тоже не бойся! Надо так: решился на что-то, загорелся чем-то, так возьми и сделай! Хватит уже себя и других давить! Мы здесь эдакие злоебучие пассионарии что ли... Это у нас экзистенциальный тип такой! Жизнь вообще проходит не тут, - Егор обвел взглядом кабинет. – Вот ты сидишь здесь со своим Феликсом, на улицу бы вышел, с народом поговорил, на концерт сходил!
Егора прямо распирало изнутри. Вскочив со своего места от переизбытка чувств, он принялся расхаживать взад-вперед по кабинету, раскачиваясь в такт своим словам, совершая на крутых поворотах для сохранения равновесия странные, почти шаманские телодвижения. Как завороженный майор наблюдал за взмахами его рук. Слушая пьяный пиздеж Летова, Мешков окончательно потерял голову. Он вдруг почувствовал, что этот тощий парень смелее всех его комитетчиков вместе взятых.
- А позвольте спросить, гражданин Летов, - майор решил перейти в наступление: - вы там в одной песне пели «я ненавижу женщин»? Что вы хотели этим сказать? Кого же вы в таком случае, гм… предпочитаете, а?
В другой ситуации Егор мог мы пуститься в рассуждения о мещанстве и посредственности, но желание поиздеваться над собеседником взяло вверх.
– Известно кого, - развязно заявил он,- сотрудников ГБ! – и добавил, подумав: - еще портвейн подешевле.
В сердце Владимира Васильевича с новой силой затеплилась надежда.
- А еще у вас там было что-то про "голубых мальчиков"… Это что же вы, товарищ Летов, педерастию проповедуете среди нашей советской молодежи!? Вместо семейных ценностей и идеалов коммунизма?
- А если даже и так? - усмехнулся Егор. - Я может быть лично ничего против и не имею, - и вызывающе уставился на майора.
Услышав такое, Мешков понял, что это его единственный шанс. Сейчас или никогда! Он резко сгреб тощего Летова в охапку, усадил на свой рабочий стол и со словами: «Раз ты не против, я сделаю тебе приятно», стянул с него брюки и взял в рот.
Охуев от происходящего, Егор с ужасом пытался вспомнить, когда же он в последний раз мылся. Но тут в пьяном мозгу вспыхнула мысль, приведшая его в совершеннейший восторг. «КГБ сосет у панк-рока! КГБ сосет у Гражданской обороны!!!» - он чуть не расхохотался во весь голос. В этот момент вызванная переизбытком портвейна резкая боль пронзила желудок, отчего Егор жалобно застонал.
Мешков в свою очередь воспринял это как доказательство своего успеха и призыв к дальнейшим действиям, он снова схватил Егора и перевернул его к себе спиной, уткнув лицом в свой письменный стол. Взору Летов открылись многочисленные анонимные доносы, в беспорядке разбросанные на столе. Внезапно протрезвев, он резко обернулся и выпалил с негодованием:
- Ах ты красная чекистская сволочь! Поиметь меня вздумал?! Ну уж нет!
Егор решительно собрался уходить. Внутри у Владимира Васильевича что-то оборвалось, ноги стали ватными, губы задрожали.
- Игорь, прошу тебя не уходи, не надо! - взмолился майор.
- Я не Игорь, я Егор! – фыркнул Летов, встряхнув распущенными волосами, и нетвердой походкой двинулся прочь из кабинета.
Оставшись один, майор провалился в отчаяние словно в ледяную прорубь. «Что я наделал, старый дурак! Что же теперь со мною будет? Он же всем расскажет, меня из органов выпрут, из партии исключат, а Наденька моя что скажет!?» Мешков случайно поднял взгляд на портрет Дзержинского. В хитром прищуре Железного Феликса он прочел недоброе предзнаменование.
- Да меня же еще и к стенке поставят! - горестно заголосил майор, схватившись за свою лысеющую голову.
***
Домой Егор добрался на автопилоте. Не успел он войти в дверь, как за ним тут же влетел Кузьма.
- Ну что? Как там в ГБ? Что этот майор от тебя хотел? - участливо принялся выспрашивать он, плюхнувшись на табуретку.
- Да ну его на хуй…- задумчиво заключил Егор. – Пидорасы они все… - И, замолчав, дал понять, что не собирается вдаваться в подробности своего визита.
- Ну не хочешь говорить сейчас, так потом расскажешь, - пожал плечами Кузя. – Давай что ли песню твою новую запишем!
- Не могу я ничего писать, у меня усилитель погорел. Вон аж пробки вышибло! – возразил Летов и снова тупо уставился на кухонную скатерть. Безрезультатно пытаясь привлечь внимание хозяина, упитанный кот настойчиво терся об ногу Егора.
- Ну заебись теперь…- вздохнул Кузьма. - Тогда вот!
Тут он с торжествующим видом извлек из-за пазухи пузатую бутылку коньяка. При виде звездочек на этикетке стремительно трезвеющий Летов вспомнил майорские погоны. Ему стало вновь невыносимо тошно. Дабы погасить свое похмельно-экзистенциальное страдание, Егор незамедлительно принялся откупоривать бутылку.
Пока наши музыканты молча пьянствовали, в голову злополучному майору пришла спасительная идея. Он вспомнил, что его давний друг детства сейчас работает главврачом в омской психиатрической больнице. «Я спасен!» Мешков от нетерпения подскочил на месте. «Теперь-то тебе никто не поверит. Болтай себе, что хочешь, я сделаю тебя сумасшедшим!» И воодушевлённый майор снял приятно тяжелую трубку служебного телефона.
Коньяк тем временем быстро закончился, Кузя, что-то бормоча под нос, съебался в неизвестном направлении, а Егор отправился спать и моментально провалился в черный кромешный сон без сновидений.
Вечером того же дня Егора разбудил настойчивый стук в дверь. Спотыкаясь об кота, он поплелся открывать. «Наверное, это Кузьма усилитель припер… Или еще коньяк… Ох…» Но за открытой дверью обнаружился хмурый мужчина в белом халате, марлевой повязке на лице до самых глаз и почему-то в норковой шапке. Из-за его плеча в тусклом свете издыхающей лампочки выглядывали два рослых санитара. Они азартно потирали руки.
- Игорь Летов, - объявил мужчина в шапке, - вы будете принудительно госпитализированы. Прямо сейчас!
Санитары с готовностью ринулись в дверной проем.
- Я не Игорь, я Егор…- только и успел жалобно пробормотать Летов.
***
Вместе с первыми заморозками к Мешкову пришло раскаяние. Поборов свою майорскую трусость, он все же решился наведаться в психбольницу. «Я должен ему все объяснить, конечно я виноват перед ним, но я же не мог поступить иначе. На кону была честь мундира!»
Отправляясь в больницу, Мешков ожидал увидеть там Егора каким угодно: озлобленным, ожесточенным, может быть даже раскаявшимся и снисходительным. Но, к несчастью, той злополучной осенью Летов являл собой типичную жертву карательной психиатрии. В безразмерной казенной пижаме с криво подстриженным и торчащими в разные стороны волосами он сидел на железной койке, безучастно разгадывая облупившуюся штукатурку больничных стен. По его лицу временами блуждала полуулыбка олигофрена, изо рта на пол стекала струйка слюны. На появление майора в палате он никак не отреагировал.
- А, Володька! Наконец-то ты к нам пожаловал! - внезапно вошедший в палату друг детства хлопнул Мешкова по плечу. - А этот твой и вправду буйный! Сначала все про коммунизм что-то кричал, про КГБ твоё, хе-хе, - главврач ехидно улыбнулся, - ну ты не бойся, мы никому ничего! Медицинская тайна! Ты же про мои дела помалкиваешь.
Мешков стоял бледный, как стена. А доктор спокойно, как ни в чем не бывало, продолжал.
- Он мало что псих, он же еще и поэтом оказался. Сначала все стихи какие-то писал на туалетной бумаге, но мы у него все отобрали, лечение подкорректировали, теперь вон видишь на поправку пошел.
Словно в подтверждение его слов Летов издал звук, похожий на мычание.
Не помня себя, Владимир Васильевич вышел из палаты.
Дома майор выкурил несколько сигарет одну за другой, молча вглядываясь в сизые сумерки за окном. Потом, подчиняясь какому-то внутреннему импульсу, резко встал, до краев наполнил водкой граненый стакан, выпил залпом, не поморщился, только две слезинки скатились по щекам. Из приоткрытого ящика стола отчаянно блеснул табельный Макаров… В голове майора звучала песня:
Не надо падать, не надо пить.
Не надо плакать, не надо жить…
