☽
У Намджуна, что точно тигр мечется в клетке, едва ли не валит пар из раздраженно раздувающихся ноздрей. Он мечет взглядом яростно-колкие стрелы в спокойно сидящего Чонгука, что вальяжно развалился в кресле, сжимая в мозолистых татуированных пальцах стопку соджу. Хосок тихо хмыкнул под нос, массируя стреляющие болью виски. Ярость и возбуждение, что приходят с каждым убийством, прошли, оставляя после себя холод Антарктиды и вакуум космоса. Он опрокинул в рот алкоголь, обжигающий горло ядреной смесью, и утер уголки губ рукавом кимоно. — Ты, сука, хоть понимаешь, что натворил? — рычит со-хонбуче, сметая со стола книги, справочники и мелкие деревянные фигурки. — Ты разрушил то, к чему мы стремились, одним своим необдуманным действием! — закричал он, ударяя кулаком по дереву, сдирая костяшки пальцев до крови. — Для чего? Для чего ты это сделал? Чонгук испускает смешок, что подобно красной тряпке распаляет быка. Намджун в несколько широких шагов сокращает расстояние между ними, рывком поднимает за грудки и вжимает в хлипкую стену. Чонгук ухмыляется, слизывая капельки соджу со своих губ, и нахально вздергивает бровь. Двое альф смотрят друг другу в глаза, разрывая снарядами. У Намджуна на дне зрачков змеями расползается ярость, что готова вылиться на самодовольно ухмыляющегося Чонгука. — Для чего? — переспрашивает Чон, будто в первый раз не услышал поставленный вопрос. На его лицо вернулось то ледяное спокойствие, через которое Намджуну не пробиться. — Потому что я так захотел. Потому что я могу его убить. И я его убил, — Чонгук дергает головой, впираясь нечитаемым взглядом в лицо старшего якудза, и облизывается. — Я получил то, что хотел получить. Намджун безумно ухмыляется, а после пятится назад, оглядывая равнодушного альфу с ног до головы. Якудза за их спинами молчат, наблюдая за яростными метаниями альф. Хосок дернул уголком губ, допуская мысль, что еще чуть-чуть, и будет бойня. Он в мертвенной тишине потянулся к бутылке янтарного пойла, откупорив крышку с характерным звуком, наливая в свой пузатый бокал ядерную смесь. Намджун стиснул пальцы в кулаки до скрипа, до треска — костяшки побелели. — Ты думаешь, что имеешь право решать, как смеешь поступать? — с нескрываемой издевкой говорит Намджун, похрустывая пальцами. — Кем ты возомнил себя, мальчишка, что смеешь врываться в планы оябуна и рушить устоявшуюся систему? Ты — вакагасира, что исполняет приказы, а не выдумывает их сам, — рычит альфа. У Чонгука в груди разлился раскаленный свинец, обжигая изнутри оголенные кости. — Тогда почему же ты, со-хонбуче, сейчас брызжешь слюной? Не потому ли, что ты боишься того, кто только исполняет приказы? — Чонгук давит ядовитые губы в улыбке. Он дернулся вперед, сжимая пальцами грудки намджунова кимоно. — Ты, спрятавшийся за спинами своих братьев, лижешь задницу оябуна, пока я и мои парни вырезаем наших врагов? Трусливая су- Чонгук не успевает договорить. Тупая вспышка боли оглушает, а в ушах только хруст собственной кости. По ободранным костяшкам Намджуна потекла брызнувшая алая кровь Чонгука. Тот отшатнулся, ожидая, но не подготовившись к удару. Его алая кровь из разбитого носа текла по губам и подбородку — Чонгук высунул край языка, слизывая металл, пропитанный чистой агрессией. Он зарычал, кидаясь на со-хонбуче. Его кулак врезался в подбородок старшего альфы, вновь и вновь ощущая новые изгибы, неровности, границы, взамен получая ровно столько же. Ярость ослепила обоих. Чонгук утробно зарычал, когда Юта, сцепив руки в крепкий замок поперек груди, оттащил его от Намджуна, что точно так же рвался к нему, желая откусить от его плоти кусок побольше. — Ты, ублюдок, подвел не только оябуна, ты подвел своих братьев, — выплевывает Намджун, отталкивая от себя схвативших его альф. Он вытер тыльной стороной ладони кровь с уголка губ, прожигая испепеляющим взглядом Чонгука, скрипящего зубами. — Похерил планы, которые мы месяцами разрабатывали. О которых, сука, я ночами думал без сна. Ты и твое эго, которое захотело подмять под себя очередную шлюху, чья жизнь висит теперь на нас. — Я в один час сделал то, что вы собирались делать месяцами, — кроваво ухмыляется Чонгук, выпутываясь из кольца ютиных рук. — Может быть, наш со-хонбуче не так хорош, как все мы думаем, раз даже вакагасира смог устранить наследника быстрее намеченных сроков, — он растянул губы в приторной улыбке, метнув взгляд, источающий ненависть, в каждого сидящего. — Когда-нибудь твоя голова украсит мой кабинет, — облизывается Намджун, кончиком языка задевая багровую струйку. — И тогда тебе никто не поможет, вакагасира. Оябун не станет спускать тебе с рук все, что ты бездумно творишь. Ты хорошая машина для убийств, но внутри тебя — оголенная агрессия и жажда. Я не понимаю, жажда чего, но, поверь, стоит мне узнать, и я сотру тебя с лица земли. — Если я не сотру тебя в порошок быстрее, — скалится Чонгук, опрокидывая в себя так и не выпитую стопку соджу. Дверь хлопает за его спиной, заставляя огненно-красные фонари над столом покачиваться. Намджун рычит, впиваясь пальцами в столешницу. Он низко опустил голову, стараясь унять бешено стучащее в груди сердце, что глухо билось о ребра. Он закричал, скидывая рукописи, что разлетелись по полу белоснежным веером, яростно схватил стул, разбивая деревянные ножки о стену. Хосок скептично вздернул бровь, поглаживая кончиком пальца край бокала. Юта хмуро наблюдал за метаниями со-хонбуче, не смея раскрыть рот, чтобы не усугубить ситуацию. — Юта-сан, проследи за этим взбалмошным глупцом, — обращается к Юте Хосок, на что получает кивок, и переводит спокойный взгляд на Намджуна, что стоит посреди комнаты в самолично устроенном хаосе. Он дышит быстро, сбивчиво, жадно глотая ртом воздух. — Намджун, успокойся. Твоя ярость лишь сильнее распаляет мальчишку, — говорит он, когда за сатейгасирой захлопывается дверь. — Я не понимаю, чего этот сученыш добивается, — вновь выходит из себя Намджун, ударяя ладонью по столу. — Он разрушил наш основной план. Как нам действовать теперь, когда охрана повсеместно и вооружена до зубов? Каким образом проникнуть во дворец, когда нас убьют только на подходе? И во всем вина неуправляемого ублюдка, поставившего свои желания выше якудза. — Природа, — отвечает Хосок таким голосом, словно открывает тайну. Он вновь налил в опустевший бокал алкоголь, отпивая мелкими глотками. — Чонгука или держать за поводок, или убить. Дикое животное однажды откусит руку, что его кормит. И он уже заглядывается на эту самую руку, прицеливаясь, как бы оторвать сочный кусок. — Предлагаешь мне уничтожить его? — ухмыльнулся со-хонбуче, яростно потирая лицо. — Я бы убил его, полакомившись его чернильным сердцем, но те люди, которыми он управляет, восстанут, а сейчас внутренние конфликты лучше перерубить на корню или не иметь вовсе. Сука, — устало шипит Намджун, падая на мягкую подушку. Хосок протягивает ему свой бокал с алкоголем, и Намджун залпом осушил его, с громким стуком поставив хрусталь на место, кивая на бутылку. — Еще. — Я предлагаю тебе натянуть поводок сильнее, — тянет Хосок, разливая оставшуюся янтарную жидкость по бокалам. — Настолько, чтобы придушить, но не убить. Найти слабое место, чтобы использовать это против него самого, — предлагает он, звонко стукаясь своим бокалом с бокалом Намджуна. — Легче убить, чем найти слабое место у демона. Хосок хмыкает, и они оба замолкают, каждый думая о своем и иногда припадая губами к краю, чтобы отпить терпкого янтаря. Намджун устало прикрыл глаза, помассировав большим и указательным пальцем переносицу. Он решит эту проблему, сумеет прорыть вход во дворец, минуя нескончаемый поток охраны. За сколькими бы то ни было замками король не скрылся, Намджун найдет его. Найдет, а после вонзится острыми клыками в его шею. Сначала Япония, затем — весь мир, что окрасится в красный под стенания умирающей королевской семьи. Альфа облизал губы, говоря больше самому себе, чем притихшему собеседнику: — Заляжем на дно до начала зимы. Нападем на короля с первым снегом, как только их бдительность спадет. Я не позволю Чонгуку разбить то, к чему так долго шел. Если он встанет на моем пути… Чимин закрывает рот ладонью, прижимаясь к стене. Он не слышит, чем заканчивается оборванная мужчиной фраза, только пугливо оглядывается по сторонам, незаметной тенью скрываясь среди колонн.☽
Чимин смотрит так, что Шуге впору разрыдаться, кромсая зубами подушку. Он нежно, аккуратно ведет пальчиками по его плечу, огибая пропитавшиеся кровью из открытой раны бинты, и закусил пухлую губу зубами, терзая нежную кожу. Шуга смотрит, как свет играется с его песочной кожей и карими глазами, подсвечивая их изнутри. Перед закатом тучи расступились, кровавым пятном разливая по небу солнце. Шуга приподнял здоровую руку, положил прохладную ладонь на щеку, смахнул горячую слезу и изогнул сухие губы в улыбке, заправляя прядь чиминовых волос за ухо. — Почему ты плачешь? — хрипло спрашивает Шуга, и сорванные связки едва ему поддаются. Он не хочет даже думать о том, чтобы перевернуться на бок или живот, хотя тело затекло и покалывало местами. Плечо стреляло и ныло тупой болью, заставляя Шугу стонать сквозь сон, сжимая пальцами здоровой руки простынь. Истерзанное монстром тело начало заживать, но плечо болело так же сильно, даже через маковое молоко Шуга ощущал боль. Иногда, во время неосторожных резких движений, открывалась рана, пропитывая белоснежные бинты шугиной кровью. Первые несколько дней Шуга даже не приходил в себя. Чимин помнит, как ворвался в комнату, где его испачканное кровью тело обтирали влажными тряпками и бинтовали руку, и как остановился мир, замирая лишь на одном Шуге. У Чимина сердце упало куда-то вниз, с грохотом разбиваясь под ногами. Рюк ураганом налетел на него, прогоняя из комнаты, но Чимин впервые пошел против, вырываясь из цепких лап, и бросился к бессознательному старшему брату, обхватывая трясущимися ладонями его бледное лицо с едва трепещущими ресницами, отбрасывающими танцующие тени на острые скулы. Его тело расцвело гематомами, укусами и засосами, между бедер засыхала собственная кровь, а из плеча та выходила редкими обильными толчками. И все, что мог сделать Чимин — разрыдаться. Сильного и страшного в своем гневе Шугу невозможно было видеть таким — таким слабым, таким беззащитным, таким израненным. А потому Чимин, рыча и клацая зубами на всех, кто только подойдет, собственноручно менял его повязку на плече, обмывал потное после беспокойной ночи тело и приподнимал его голову, заставляя пить. И через несколько мучительных дней ему стало легче, только плечо давало о себе знать. Чимин бы его раны зализал, зацеловал — только бы тому, который своей грудью закрывает братьев, было не больно. Только бы он не потерял бесценные силы, не иссякающее бесстрашие и вечный вызов миру, которого он не боится. Первое, что увидел очнувшийся Шуга — обеспокоенно-радостное лицо Чимина. И тупая улыбка, что больно поломала скулы, исказила его лицо на короткий момент, пока он не закашлялся. Чимин бросился на его грудь, обнимая опрометчиво неаккуратно, вынуждая Шугу закричать куда-то в макушку, и младший так же быстро отстранился, сбивчиво шепча «прости, прости, прости». Но Шуга лишь некрепко сжал пальцы на его шее, вынуждая наклониться, и поцеловал маковыми губами его искусанные губы, проводя кончиком языка по нежной коже с запекшимися ранками, словно просил разрешения залечить его, исцелить. Чимин распахнул желанные губы, позволив чужому горячему языку скользнуть в рот, сплетаясь с его собственным. У Шуги под закрытыми веками взрывалась галактика и чертова боль уже не важна вовсе, когда Чимин наклоняется над ним, углубляя поцелуй. Старший кисэн разочарованно мычит, стоит Чимину отстраниться, облизывая губы и укрывая его холодную ладонь в своей, теплой. — Я очень переживал, — говорит Чимин так, что у Шуги сердце сжимается. — Мы все очень переживали, но… когда я увидел тебя таким, — омега потряс головой, прогоняя страшный образ из своей головы. — Мне словно легкие проткнули, и дышать невозможно. Я боялся за тебя. Шуга сжал губы в тонкую полоску, когда перед глазами вспыхнули фантомы страшной ночи и лицо монстра, склоняющегося над ним в жадной попытке забраться в его душу. Омега приподнялся, пытаясь присесть, стиснув зубы от боли, сковывающей плечо. Чимин кинулся к нему, помогая выбрать удобное положение и подложил под руку подушку. Шуга благодарно кивнул. — Я бы не умер вот так, — собирая все отвращение, что у него есть, выплевывает Шуга. — Не под этим уродом. Не сомневайся во мне, Чимин, — у Чимина в животе бабочки распахивают крылья, когда он слышит свое имя из уст старшего. Что-то, что отдаленно похоже на такого родного и теплого Тэхена, до которого невозможно дотянуться холодной ночью. — А если бы он убил тебя? — младший переплел их пальцы, поглаживая подушечками шугину ладонь. — Как бы мы пережили это? — Я бы забрал его с собой, умирая. «Умри, но сослужи службу своему королю», да? — горько ухмыляется Шуга, а после стирает ухмылку со своего лица, мрачно уставившись в распахнутое окно. Они замолкают. Шуга позволяет себе поглаживать нежную кожу на ладонях Чимина, словно находит в этом успокоение. Весь Чимин на него действует сейчас самым сильным снотворным и обезболивающим, даже просто сидя рядом и даря свою пораненную улыбку. Солнечный диск скрывается за горизонтом, и разлитое кровавое зарево постепенно впитывается в черноту ночного неба. Красные фонарики медленно покачиваются от слабого холодного ветерка — Чимин каждый раз вздрагивает, чувствуя, как его языки касаются оголенной кожи. Обжигающие слезы, что скапливаются от съедающих грустных мыслей, грозятся сорваться с его глаз. — Просто… — подает голос Чимин, сильнее сжимая шугину ладонь. — Все, кого я когда-либо любил, ушли от меня. Ушли мама и папа, ушел младший братик, ушел Тэхен, с которым я едва ли увижусь живым, ведь… Ведь мы не выйдем отсюда живыми, да? — горько улыбается он, поднимая влажный взгляд на Шугу. — И если ты уйдешь от меня, если уйдут мои братья, я останусь один. Окружающая темнота однажды просто проглотит меня. Поэтому… Шуга, пожалуйста, не умирай, — переходит на шепот младший, и Шуга ловит губами скатившуюся слезу. Отчаяние на вкус — горько-соленое, пропитанное слезами одного маленького мальчика, что цепляется за Шугу, точно утопленник. Старший сжал его запястье, потянув на себя и вынуждая лечь рядом, потеснившись на самом краешке, и уткнулся шмыгающим носом в его грудь, пахнущую травами и маком. Шуга пропустил через пальцы его волосы, утыкаясь прохладным носом в макушку. Точно так же когда-то лежал ребенок рядом со своим родителем, уверенный, что папа защитит его от огромного страшного мира. Но папа не смог. А Шуга сможет. — Меня зовут Юнги, Чимин-а, и я не брошу тебя одного, — улыбается он, видя удивленный взгляд карих глаз, а после аккуратно касается уголка чужих губ. — Юнги, — повторяет Чимин, пробуя на вкус его имя, как некогда Юнги точно так же смаковал его. Чимин провел ладонью по впалому животу и очертаниям выступающих ребер, некрепко сжимая края бинтов. — Нужно поменять. Младший встал с теплой кровати, впитавшей в себя сладкий юнгиев запах, и потянулся к потрепанной коробке, но застыл, когда дверь распахнулась, и на пороге вырос мужчина. Юнги напрягся, вжимаясь затылком в стену, и кинул быстрый взгляд на замершего Чимина, словно тот мог чем-то помочь. Намджун, видя, что пальцы мальчишки тянутся к коробке с бинтами, кивнул тому на дверь: — Сегодня это сделаю я, — его голос холоднее льда. Чимин посмотрел на Юнги, извиняясь, и ничего не мог поделать, кроме как уйти. Юнги на него смотреть тошно. Он отвел взгляд в белую стену, напряженно всматриваясь в каждую трещинку, чтобы не видеть его. Намджун прошел вглубь комнаты, подцепил пальцами бинт и алкоголь, чтобы обработать рану, и встал на колени, потянувшись к бинтам на теле Юнги, но тот дернулся, не позволяя к себе прикасаться. — Не играй со мной, — ухмыльнулся Намджун, натыкаясь на пустоту глаз напротив, отчего вниз по позвоночнику побежали мурашки. Этот омега смотрит на него, точно на мусор, брошенный на землю. — Я могу быть не так добр с тобой. Просто позволь мне поменять повязку. Намджун снова тянется к нему, но Юнги двигается все дальше, едва сдерживая стон от боли, не мешая своему волку, что требует уйти, спрятаться от этого колкого взгляда, что с каждой секундой только злее становится. Омега вздернул подбородок, больше самому себе показывая, что он не боится. Намджун рычит, хватая его за больную руку и разворачивая к себе. Юнги непроизвольно кричит, а из глаз брызгают слезы. Альфа без должной аккуратности рвет бинты на его теле, а после выкидывает их. Тонкая простыня, укрывающая его тело, летит беспорядочным комком в сторону, открывая жадному взору искалеченное тело. Альфа замер, сжимая бинты пальцами. Он жадно прошелся глазами по изгибам, усыпанным гематомами, следами зубов, клеймом — его клеймом, и это заставляло зверя внутри него реветь, желая большего, желая вонзиться зубами в судорожно бьющуюся жилку на блядской шее и оторвать смачный кусок, долго прожевывая между зубов. Но он лишь смачивает тряпку в алкоголе, а после протирает открытую рану, едва начавшую затягиваться. Юнги сжал зубы до скрипа, чтобы не вскрикнуть вновь. — Я пришел, чтобы извиниться, — хрипит Намджун, стараясь не смотреть в глаза, где мелькнуло удивление. Он приподнял Юнги, начав перематывать его плечо. Юнги над ним раздраженно сопел. — Я не должен был срываться на тебя и пытаться найти оправдания, но ты не заслужил того, что я сделал с тобой. Однако ты постоянно провоцируешь своего учителя, и он вынужден применять силу. Юнги никак не реагирует на его слова, только выдыхает, соприкоснувшись спиной с начавшей остывать постелью, и прикрывает глаза, не желая смотреть на заинтересованное лицо Намджуна. Тот лишь тихо хмыкнул, убирая оставшиеся бинты и алкоголь в коробку. Он присел рядом с Юнги, проведя пальцами по следам, которые оставил сам, переходя на тонкую шею и нежные щеки. В уголке юнгиевых губ виднелась ранка, оставленная им. — Теперь ты будешь жить со мной, — говорит Намджун как бы между прочим, оставляя на чужом лбу поцелуй. — А сейчас отдыхай. Омега рычит, яростно швыряя в закрывшуюся дверь свою подушку, которую некому, кроме него самого, поднять.☽
Гром гневно ревет высоко в небе, разрываемом вспышками седых молний. У Чонгука внутренний зверь истошно рычит, когда его хмельной взгляд скользит по связанному телу на его постели. Тэхен лежит на боку, и на уровне его глаз простынь имеет мокрый след. С его связанных за спиной рук свисает черно-кровавое кимоно. Плотная веревка змеей огибает тонкие изгибы, оплетая острые бедра с россыпью желто-фиолетовых синяков. Омега крепко сжал пальцы в кулаки, раздирая нижнюю губу, чтобы не заплакать в голос. Альфа возвышается над ним, пожирая изголодавшимся взглядом. Чонгук хрипло выдыхает, и из его рта выходит пар. Он наклоняется над желанным телом и, схватив за тонкие щиколотки, тянет на себя, сминая простыни. Тэхен выдыхает сиплое, тихое «нет», но Чон ведет огромной ладонью вверх по голени, во внутреннюю сторону бедра, и у него срывает крышу. — Я хочу тебя выебать, как самую дешевую шлюху, — рычит альфа в чужое ухо, ощущая, как мальчишка под ним трясется. Он чувствует ледяной ладонью, как его маленькое сердце с бешеной скоростью ударяется о ребра, точно стараясь их сломать. — Я хочу тебя сожрать. Обглодать каждую твою косточку. Насладиться твоей плотью. Умыться твоей сладкой кровью, — хрипит он, а Тэхена колотит. — Н-не прикасайся ко мне, — из последних сил шепчет он, и над головой раскатывается гром, смешавшийся со смехом. — Не прикасаться к тебе? — ядовито переспрашивает мужчина, оглаживая татуированными мозолистыми пальцами нежную кожу бедер. Он впивается в нее ногтями, раздирая до боли, до багровых капель крови. Тэхен глухо стонет от боли, играя желваками от силы, с которой стиснул зубы. — Моя сука. Ты моя сука. Никто и никогда не получит тебя. Ты будешь лишь моим. Будешь скакать на моем члене, как та грязная блядь. Ты пропитаешься мной, — будто читает приговор, медленно говорит Чонгук, ногтями полосуя нежную спину с выступающим позвоночником. — Пожалуйста… — едва ли не плача, шепчет Тэхен, сам не понимая, о чем просит. Отпустить, убить или продолжить начатое? Тэхена колотит. В груди взрывается снаряд, оглушая, ослепляя, убивая. Чонгук ведет жилистыми руками по его телу, цепляет каждую неровность и каждый изгиб, давит остротой ногтей, словно желает распустить кожу по швам, и рычит, желая большего. Тэхен связан, обездвижен, не смеет даже ударить, чтобы дать отпор — он беззащитен перед ним. Мальчик в его плену, из которого нет выхода, пытаться уйти — все равно, что бежать по замкнутому кругу. — Я заставлю тебя вдохнуть меня, — продолжает Чонгук, языком обводя лопатки, откуда вырвали крылья. Он грубо поставил мальчишку на колени, заставляя уткнуться лицом в пропитанный запахом альфы матрас. Его зубы сомкнулись на загривке блядских волос, а ладони сжали невозможные бедра. Тэхену стало тяжело дышать. — Тебя будет ломать от меня. Ты, сука, прогнешься под меня. Сядешь на самый короткий поводок. — Д-да пошел ты, — задыхаясь собственным стоном, рычит Тэхен, вызывая яростный, обжигающий агрессией смех. — Шлюха, — Чонгук схватил его, собирая подушечкой большого пальца начавшую выделяться из сжимающейся дырочки смазку. Он слизал естественную смазку, причмокивая и облизывая губы. — Сладкая, непокорная сука. Твое тело жаждет моего члена. Чонгук давит на чужую поясницу, насильно заставляя прогнуться, выпячивая сочащуюся смазкой задницу. Тэхен готов орать в голос от того, как ему от самого себя мерзко, как грудь рвет противное чувство вины, но он умирает, когда шершавый язык скользит по его бедрам, собирая смазку, а после проскальзывает в дырочку. Кисэн кричит, выгибаясь до хруста позвонков, и умоляет перестать, но Чонгук не слышит, лишь крепче сжимая вертлявую задницу. Он рычит, вылизывая узкую дырочку, жадно лижет языком и причмокивает губами, до болезненных гематом стискивая пальцами худые бедра. Тэхен стонет в голос, извивается, негласно умоляет еще, еще, еще, но альфа в последний раз размашисто лижет его, а после отстраняется, облизываясь. Он резко тянет Тэхена на себя за веревки, усаживая коленями на кровать. Альфа смотрит на раскрасневшиеся от стыда и желания щеки, на повлажневшие взъерошенные волосы и безумный дикий взгляд, где на дне еще теплятся остатки разума, вины, гордости. Но все это разбивается вдребезги, когда Чонгук вгрызается в сладкие губы, делясь с мальчиком его собственным неповторимым вкусом, который Чонгуку напрочь срывает все клапаны, оставляя после себя лишь волчье желание сделать суку навечно своей. Чон с рыком отстраняется, и ниточка слюны тянется между их губ. Тэхен неосознанно облизывается, разрывая ее, и Чонгука ведет. — Ты не раз открывал свой грязный ротик, когда не смел этого делать, — хрипит Чонгук. Редкие вспышки молнии освещают его раскаленное желание, в котором он Тэхена топит, не жалея, не давая даже шанса на спасение. — Я хочу узнать, насколько хорошо ты своим ротиком двигаешь. Тэхен покорно открывает рот, когда сочащаяся головка упирается ему в губы. Он, кажется, уже достаточно пал, но Чонгук еще дальше засовывает его гордость, заставляя сосать свой член, который Тэхен даже не может полностью поместить в рот. Альфа рычит от удовольствия, когда мальчик сжимает губы и двигает головой, прикрывая глаза, обрамленные пушистыми дрожащими ресницами. Тэхеновы алые слюнявые губы смотрятся так правильно на его члене, что Чонгук готов кончить от одного этого вида, но он лишь двигает грубо бедрами, врезается головкой в обратную стенку горла. Тэхен давится. Соленые слезы бегут по его лицу, а капля слюны стекает вниз из уголка губ. И Чонгуку окончательно срывает тормоза. Он размашисто двигает бедрами, вгоняя член все дальше, не обращая внимания на чужие стенания и попытки отстраниться. Его простынь, пропитанная альфой, впитывает в себя сочный запах его текущего омеги. Тэхенов член трепетно прижался к впалому животу, желая разрядки, но Чонгук не позволит ему кончить, не притронется сам и не позволит Тэхену. У Чонгука от удовольствия пальцы на ногах поджимаются. Он отстраняется, и капли его спермы текут по подбородку Тэхена. Шлюха. Огненная ведьма, которой Чонгуку всегда будет мало. От трения веревок на его теле образовались красные полосы. Он сидит, а на его щеках разводы от слез и спермы. Чонгук накидывается на него, как изголодавшийся зверь на добычу. Чон заставляет омегу выгнуться и, грубо разведя влажные половинки, врывается в его тело под сорванный крик. Он двигает бедрами грубо, вновь и вновь разрывая мальчишку, рычит от его невозможной узости и жара, как можно сильнее натягивая мальчишку на свой член. Тэхен полустонет-кричит, срывая бархатный голос, сильнее распаляет Чонгука. Тот врывается в его блядское тело только быстрее, только сильнее, только агрессивнее. Из груди рвется волчий рык, который Чон глушит, вгрызаясь зубами в нежное тэхеново плечо, вонзаясь клыками до мяса. Тэхен кричит от нестерпимой боли, дергается, пытаясь соскочить, укрыться от острых зубов, но Чон лишь плотнее вгрызается, упиваясь металлической кровью. Смазка пошло хлюпает, перемешиваясь с каплями крови, что скатываются вниз по позвоночнику. Чонгук желает этот кусок оторвать и сожрать. Он желает Тэхена сожрать, перемолоть его кости, а после вдыхать кокаином, чтобы, сука, навсегда. Чтобы тек по его венам-артериям, чтобы в каждую клеточку впитался и остался там на-ве-чно. Тэхен кричит, Чонгук звереет, втрахивая его в пропитавшийся запахами двух тел матрац. Мальчишка просит глубже, просит грубее, а Чон бьет огромной ладонью по ягодицам и, не помня себя, вбивается в податливое раскаленное до тысячи градусов тело. Тэхен кричит и сам насаживается, сжимая чонгуков член в себе. У него отнимаются затекшие руки, из-под веревок капает кровь, но ему все мало. Мало этого альфы, мало его тела, мало воздуха, пропитанного его запахом. Тэхен желает задохнуться и умереть прямо сейчас, но он вновь и вновь вдыхает запах металла и секса в горячем воздухе, которым больше невозможно дышать. Поэтому Тэхен дышит Чонгуком. Дышит запахом его невозможного тела, которому хочется отдаться. Дышит его руками, что до болезненных синяков сжимают его бедра. Дышит кровавыми укусами, что тот оставляет на залитом багровой жидкостью плече. Чонгук его кусает до мяса, а после волком вылизывает кровь, сходя с ума от невозможности сучьей омеги. Чонгук кончает глубоко в его тело, рыча и прижимая того за бедра к себе. Тэхен соскальзывает с его члена, когда хватка на бедрах исчезает, и падает на бок, плача и задыхаясь на пропитанных кровью, спермой и потом простынях в осколках своей разбитой гордости и ошметках прежней жизни.