Ночью все ярче

      Ночью все ярче, чем днем. Дерек сидит на крыше многоэтажки, горько ухмыляясь своим собственным мыслям и едва сдерживая в легких обжигающий глотку сигаретный дым. Несколько секунд, и он выпускает его наружу, невольно наблюдая, как тот серым маревом тает в паре сантиметров от его лица. Басы сотрясают свежий ночной воздух рядом с его наушниками какой-то модной марки — когда он их покупал, он не задумывался о цене, важен был лишь громкий, глушащий остальной мир звук. Незамысловатая композиция на, кажется, русском языке помогает ему расслабиться. Он шумно втягивает воздух. Горло жжет, но спустя пару мгновений не сказать, что неприятные, ощущения проходят, и он даже слегка расстраивается — регенерация не давала нормально покурить, чтобы забыть эту гребаную реальность и то, что его мучает.       Мысли, мысли, мысли.       Слишком много мыслей для одного человека.       Он вновь затягивается, не морщась от привычных чувств. Хотел бы Дерек забыться, да вот нихрена не получается.       — Развлекаешься? — позади раздается тихий смешок, а рядом опускается полная бутылка виски. Дерек усмехается и пожимает плечами. Кто бы сомневался.       Питер усаживается рядом и так же, как Дерек, опускает ноги вниз, свешивая их с крыши. Он хмыкает, забирая тлеющую сигарету под молчаливый протест, и затягивается.       — Что за дерьмо ты куришь, племянник? Мне раньше казалось, у тебя хороший вкус.       — Бонд.       — Примитивно, Дерек. Выбрал бы Мальборо, и то было бы менее стыдно.       — Плевать.       Питер вздыхает и пожимает плечами, выуживая из кармана какие-то дорогие сигареты, и Дерек закатывает глаза, качая головой.       — В чем причина на этот раз?       Дерек не хочет ему отвечать. А действительно, в который раз это происходит? Дерек не знает, сколько времени провел на крыше, но темнота на небе постепенно рассеивается, и он абсолютно точно не хочет знать, который час.       — Почти пять, — хмыкает Питер, затягиваясь одновременно с ним.       И серьезно? Это так в его духе — придти, нарушить вязкое и успокаивающее одиночество и прилипнуть со своими расспросами о том, что происходит, со своими подсказками и советами. Дерека заебало, честно. Поэтому он предпочитает промолчать, взяв бутылку виски — Дэниэлс, который Питер, к слову, не особо любит — и открыв ее. Пары глотков хватает, чтобы понять, почему. Редкостная хрень.       — Что за дерьмо ты пьешь, дядя? Мне раньше казалось, что у тебя хороший вкус.       Питер приглушенно смеется, пожимая плечами и закидывая руку на плечо Дерека, которую тот немедля скидывает.       — Стайлз ушел, — хмыкает он, вздыхая и делая еще пару глотков, а старший Хейл только кивает.       Каждый раз происходит почти одно и то же — тот же разговор, те же сигареты и тот же горьковатый привкус дядиных сигар на его губах.       — Долго собираешься так «отдыхать» после каждого разрыва? — спрашивает Питер, проводя языком по губам и стирая вкус поцелуя. — Это не впервой, Дерек. Пора бы привыкнуть, что…       «Что» остается висеть в прохладном воздухе незаконченной глухой фразой.       «Что» люди уходят от него, не выдерживая грубого и сложного характера. «Что» требования измениться остаются в памяти наравне с такими же горчащими сигаретами. «Что» даже самая сильная любовь ломается под напором проблем, оставаясь теплой, пульсирующей болью нежностью в районе ребер.       Дерек молча тянется за еще одним поцелуем, и Питер с охотой накрывает его губы своими, целуя никак не нежно. Губы обветренные, грубые, совсем не такие, как у Стайлза. Не такие податливые, не такие сладкие и не отдают молоком. Ладонь Питера ложится на затылок Дерека, притягивая его ближе и не давая отстраниться, и тот не двигается, позволяя чужому языку хозяйничать в его рту, подчиняясь и позволяя себе расслабиться. Он отодвигается на пару сантиметров через несколько долгих мгновений, рвано выдыхая и привычно хмурясь.       — Почему ты всегда позволяешь мне это делать? — хрипло спрашивает Дерек, а Питер в ответ пожимает плечами и вновь затягивается. Он предпочитает не отвечать, потому что Дерек и сам все знает.       Сухие губы сжимают фильтр, а грудь расширяется от вдыхаемого дыма, который не спешит покинуть легкие даже спустя пару минут. Дерека завораживает.       — Ты и сам знаешь, Дерек, — почти ласково тянет старший Хейл, бросая на него снисходительный взгляд и проводя насквозь пропахшей табаком ладонью по его волосам.       Дерек знает. Очень хорошо знает и помнит, поэтому только предлагает вновь поцеловать его, сминая губы Питера своими, и тот отвечает, чуть прикусывая его нижнюю губу, оттягивая ее и со шлепком отпуская, сразу зализывая небольшие ранки, которые сами почти успели затянуться.       Небо светлеет, первые звезды исчезают, и холодные потоки ветра охлаждают горячие, чуть припухшие от настойчивых ласк губы. Питер поднимается, сбрасывая вниз сигарету и чуть ухмыляясь. Он не говорит ни слова, но Дерек и так все прекрасно понимает. Понимает, что дядя слишком много чувствует по отношению к нему, и каждый чертов раз пользуется этим, провоцируя на поцелуи и какие-то слова, ласки, убеждения. Позволяет уходить, забирая сомнения и мысли с собой.       — Питер, — тихо зовет он, не оборачиваясь, но слышит, как Питер в недоумении останавливается около двери. — Останься.       Питер выдыхает, медленно возвращаясь обратно и осторожно, будто хищник на охоте, опускается на свое место. Дерек тянет руку и переплетает его пальцы со своими, крепко сжимая горячую, контрастную леденящему бетону ладонь. Питер усмехается, притягивая его к себе и целуя в уголок губ.       — Неужели?       — Заткнись, — хмыкает Дерек, прикрывая глаза и усаживаясь поудобнее, опираясь спиной на плечо дяди и случайно скидывая вниз бутылку с алкоголем. Не жалко. — Я тебя тоже.       Улыбка Питера вместе с тихим смехом теряется у Дерека в волосах, и тот расслабляется. Питер единственный, кто всегда был рядом. Он-то уж точно понимает эту недосказанную фразу, отвечая почти неслышным «люблю» и согревая своим теплом, позволяя уснуть и не бояться, что Дерек проснется один с коряво написанными на белом листке извинениями и прощанием.