На привале

- Ваня, долго еще?- в сотый раз заныло Горе-Злосчастье, тащившееся за Иваном Тарабановым. Солдат с сожалением отметил, что его нежеланный спутник начал ему порядком надоедать. «Вот бы огреть его прикладом», - подумал солдат, да тут же вспомнил, что ружье-то он доверил нести «товарищу». «Ох, Горе-то какое!» - так бы на его месте посетовал любой, но только не Иван. Удалой солдат не печалился по - пустякам и не привык винить судьбу в собственных ошибках. Сам купил у царя золотую табакерку за пятачок - знал же, что дело не чисто. Каков товар - такова и расплата. - Ванечка! Может, отдохнем, а? - Горе путалось под ногами и спотыкалось, то и дело ныряя носом в клевер. Долго они шли, день на исходе был, а Ивану все нипочем - чеканит шаг, да песни развеселые поет. Поля сменились лугами, впереди лес, а за лесом тем и часть родная. - Вот доберемся до своих, тогда и отдохнем. - Отдохнем, как же! - ворчит Горе.- Знаю я тебя - сразу в бой ринешься, удалой солдат Иван Тарабанов. На том свете мы отдохнем! - А чего тебе-то? - фыркнул солдат, на Горе косясь, да знай себе шутит: - Солдата с возу - Горю легче. А Горе молчит, рядом семенит, ружье на плечо взвалило, дышит часто, сопит, спотыкается на каждой кротовой норке. Устало, видать, вот и ворчит. Не хотелось Ивану жалеть его, но и сам он порядком притомился. Впереди лес густой, а там и зверь дикий, и разбойник пошаливает. - Привал! - внезапно скомандовал Иван и встал как вкопанный - руки по швам. Горе со всего маху на него налетело и опасливо посмотрело снизу вверх. - Привал, говорю. Выдохнуло Горе, и как было, так на землю и повалилось, растянулось на траве, словно на перине, ружье под голову будто подушку подложило, и захрапело. - А ну не спать! - с превеликим удовольствием пнул злосчастного спутника Тарабанов. Горе от неожиданности аж подскочило, а поняв, что произошло, разобиделось и исчезло. - Вот и славно. Расстегнул Иван китель и скинул ранец с плеч. - Эх! Неплохо бы сейчас кашки солдатской или ушицы славной! Ему никто не ответил, и Иван, лукаво посмеиваясь, стал разбирать свой ранец, доставая все необходимое для привала. Приготовив спальник и место для костра, Иван закинул за спину ружье, взял котелок и направился к ручейку, что приметил по дороге, за водой. Но не успел он и шагу ступить, как мимо него словно вихрь пролетело Горе, вырвало из рук котелок и понеслось вперед. Гордо вскинув голову, оно бодро прошагало к ручью и, войдя в воду едва ли не по колено, размашисто зачерпнуло поднятую со дна муть. Уже собралось вылезать, но солдат окриком остановил его: - Ты чего там набрал? Суп из мальков да пиявок есть надумал, тиной да песком заправленный? Поглядело Горе в котелок, из мути рыжей на него вылупился лягушонок. Квакнул, да как скакнет прямо на нос. Ойкнуло от испуга Горе, назад подалось, да в тину на задницу и село. Лягушонок давно ускакал, за спиной солдат хохочет во все горло, а Горю не до смеха. Вот что ему несчастному делать? Самому от Тарабанова не уйти - подневольное оно в этом плане, а солдат принципиальный попался - не желает он, видите ли, зла невинному человеку. Знал бы, что так оно обернется, ни за что бы царя не подбил его обманывать. Царство Дормидонта Седьмого три королевства в раз одолеют, и жить им в нищете да изгнании, но все же лучше, чем с этим сумасшедшим. - Чего сидим? - донеслось сверху. - Вода сама в котелок не прыгнет! Только смотри, чтобы чистая! - А чем тебе эта не по нраву?- огрызнулось Горе. - Сам испробуешь — узнаешь, - засмеялся солдат, но на помощь не поспешил. - Ха! Сам сказал, что не будешь делиться! Но улыбка быстро сползла с лица Горя-Злосчастья, когда понял он, что солдат имел в виду, когда про пробу сказывал. Тарабанов-то вовсе не таков, чтобы спутника, пусть и навязанного, голодом морить. Заныло что-то в груди у Горя, что-то ему незнакомое. Тревожно стало, неуютно, будто голый он посреди всего честного люда, и никто его не боится, только потешаются. Подскочило Горе, как ошпаренное, воду из котелка выплеснуло, вылезло на бережок, и давай глазами криницу, али омут высматривать. Углядело чистую отмель, такую прозрачную, что рыбки-серебрянки, в ней резвящиеся, каждой чешуйкой на солнце блестят. Зачерпнуло оттуда воды чистейшей и давай из ручья вылезать. Только глина вокруг вся от брызг намокла, скользкая стала, едут ноги у Горя, словно кто его назад тянет. - Руку давай, Горе мое луковое! Насупилось Горе, но руку Ивану подало. Дернул солдат его на себя, словно морковку из грядки. Не удержалось Горе на ногах, и едва на солдата не упало, да водой не окатило. - Что же ты все падаешь, несуразное? - Ну, погоди, солдат, - шипит Горе, краской стыда заливаясь, - я тебе покажу - несуразное! А Иван его не слушает - вытащил Горе за локоть, да и зашагал обратно к стоянке. Горе одно осталось и уже нет желания злиться, только спать. Устало оно за эти дни, что с солдатом мается. Силы теряет, а новых не восполняет. Солдат горя не ведает - всё ему нипочем, ничего его не берет. Неоткуда силы брать, оставшиеся бы сберечь. Весело горит костерок, трещит сухой валежник, Иваном за оврагом собранный, на двух рогатых сучках третий лежит, а на нем котелок висит, в котелке том каша шипит, желудок голодный ароматом бередит. Сидит солдат у костра, ложкой кашу помешивает, чтобы не пристала каша к котелку, не зачернела. Горе к костру не подходит - поодаль на кочку присело и за солдатом наблюдает. Одежда его не сохнет, холод под кожу пробирается, щекочет зло, ежится заставляет. Да только Иван его к костру звать не торопится, а Горе и само гордость имеет, чтобы снова подлизываться. Устало оно, поспать бы. Да только на голодный желудок, да в сырой одежде уснешь разве? Вот если бы его Иван кому-нибудь отдал, тогда можно и одежду сменить и сил поднабраться. Да только кому же он что продаст в такой глуши? Плюнуло Горе на все и стало снимать с себя влажное тряпье свое. Стащило рубаху, сбросило туфли, уже собралось развязать шнуровку штанов, как вдруг, словно накаркало Горе, появились из темноты трое незнакомцев. По виду - люди лихие. К костру подходят, глядят на Ивана недобро. - Здравия желаю, народ честной! - гаркнул солдат на гостей, да так громко и сильно, что попятились лихоимцы, руки к ножам потянули. - С чем пожаловали к нашему костру? «Честной народ» угрюмо переглянулся и достал ножи. Один из разбойников к солдату шагнул, двое других - к Горю. Ахнуло Горе, глядит, а лихоимцы его уже окружили и ножами грозят. - Эй, братцы! - вновь загремел голос солдата. - Негоже вдвоем на одного наседать! Вы не глядите, что он щуплый да хилый, одного вас на ладонь положит - другой прихлопнет, а второй уже будет лежать бездыханным. Расхохотались злодеи, глянули на Горе, съежившееся у их ног, да как накинутся, да как столкнутся лбами, что аж искры из глаз полетели. Упали оба как подкошенные, и не шевелятся. Появилось Горе за спиной Ивана, а тот уже наизготове - с громилой, что супротив него вышел, биться. Только до ружья своего солдат дотянуться не может, и ножа у него нет - только ложка. Ухватил он ее на манер сабли, грозит великану. А тот, увидев, как Горе за спиной солдата появилось, вопрошает сурово: - А это кто таков - туда-сюда прыгает? А вот я его щаз пополам порублю - поглядим из чего сделан? - Попробуй!- нахмурился солдат, а за спину бросил: - Беги! Горе не убежало. Потемнев лицом и сверкнув дурным глазом, оно исчезло, чтобы появиться уже за спиной разбойника. - На людей с ножами бросаться? - ласково прошептало Горе бандиту на ухо, обольстительно щурясь. Бандит вздрогнул и выронил нож, который, крутанувшись в воздухе, вошел прямиком в его ногу, пропоров сапог. Взвыв, лихоимец запрыгал на здоровой ноге, схватившись за больную. Отскочив от разбойника, Горе метнулось к солдатскому ранцу и, схватив ружье, кинуло Ивану: - Держи! Тарабанов поймал оружие и, взведя курок, прицелился в воющего от боли врага. А разбойник как будто и думать о них забыл - все прыгает, да голосит от боли. Пригрозив ему простреленной башкой, солдат убедил того сесть и замолкнуть. Горе тут же оказалось подле него и связало руки за спиной. - Вот и славно! - Иван опустил ружье. - Куда только их теперь? - Ну, ты же солдат, - пожало голыми плечами Горе. - Пиф-паф и дело с концом. - Экое ты кровожадное! Я солдат, а не палач. Пусть люди... Договорить ему не дали всеми позабытые два товарища связанного. Разом набросились те на Ивана и стали колотить. Отбился солдат от одного, увернулся от кулака другого, да и стал сам раздавать тумаки направо и налево. Ружье в ближнем бою не товарищ, пришлось его бросить от греха. А Горе тут - как тут: глазом сверкнуло и один из бандитов споткнулся, бровью повело - и второй удар пропустил. И минуты не прошло - обратились оба в бегство. Глядит солдат, и третий негодяй за ними хромает, на ходу веревки сбрасывая. - Ты как его связал-то?! - в запале кричит на Горе Иван. - Связывать что - ли не умеешь?! - Мои узлы - на горе вязаные, к тому же ты мой хозяин - это тебе худо быть должно! Обиделось Горе пуще прежнего. Оно этому дураку жизнь спасало, а он его узлами попрекает. Хотело Горе заругать солдата, да не решилось. Вспомнило, что это он его защищал, и с разбойниками дрался. Квиты значит. - Ладно, - остыл Иван. - Дело прошлое. Давай лучше посмотрим, не ранили ли они тебя. - Меня?! - Ну, а кого же? Меня что ли?- смеется солдат. - Тебя, как я погляжу, они уже и раздеть до гола успели - шустрые, я даже не заметил. Оглядело Горе себя, и залилось румянцем. Совсем забыло, что одежду сняло, а Иван-то подумал... - Это не они... я сам. - Сам? Зачем? На дворе ночь уже, да и похолодало. Неужто не чуешь? - Потому и снял, что замерз. В ручье давеча искупался, одежда вся промокла. А тут сам говоришь, что похолодало - одежда не сохнет, только тело стынет. - Замерзло? - Иван странно поглядел на Горе, будто в первый раз увидел. - Замерзло, - призналось Горе. - А к огню чего не подошел? Горе не ответило - смолчало. - Иди быстро сюда... Живо! Послушалось Горе, подошло к костерку, а Иван со спальника покрывало поднял, да вдруг шагнул к спутнику навстречу, руки с покрывалом раскрыв, и обнял. Закутал Горе, к костру подтолкнул, да на спальник усадил. Так и сидели они у костерка. Горе застыло неподвижно, словно в камень обратилось, а Иван все молчит, только иногда к котелку склоняется, кашу проверить. Сварилась каша навариста, угощаться приглашает. - Готово! Эх, хороша получилась! Пробу первую солдат снял, за ней вторая пошла, а где вторая, там и третья. Нагулял аппетит солдат, марш - бросок на голодный живот - виданное ли дело. - На, ешь,- солдат протянул полную ложку спутнику. Горе же все кутается да молчит, угрюмо глядя на солдата. И от ложки своей отказывается, даже отвернулось. Только солдат к нарушению субординации не привык - схватил Горе за подбородок, к себе развернул, да как глянет на него сурово. - Ешь! Горе стерпело его взгляд, даже глаз не отвело. Тогда солдат на хитрость пошел. Наклонился к самому лицу спутника, выждал с минуту, да как щелкнет зубами у самого его носа. Горе и само не ведало, чего больше испугалось - того что солдат ему нос откусит или того, что... поцелует. Так удивительно ему от себя стало, что он аж рот раскрыл. А Ивану того и надобно было - тут же ему ложку с кашей и сунул. Ночь вступала в свои права. Каша была давно съедена, котелок помыт, костерок тлеет. Солдат на спальнике растянулся, спит давно, кителем укрывшись. Только Горе не дремлет. Сидит подле него, в покрывало укутанное, да за одеждой своей у костра наблюдает. Следит, чтобы края не подпалило. Не спится Горю, все мучают его раздумья. Посмотрело оно на спящего Ивана, вздохнуло. Потянулось было до губ, ставших так внезапно желанными, дотронуться, как вдруг услыхал за спиной будто смешок. Обернулось Горе, а у лагеря их девушка стоит тоненькая, поясок на широких штанишках шелковых теребит. Ликом на ангела похожая, волосы золотые все в кудряшках забавных, только глаза у девушки холоднее льда, а улыбка на лице, что волчий оскал. - Что ты здесь делаешь? - с трудом скрывая ужас, вопрошает Горе, плотнее в одеяло кутаясь. И было ему от чего пугаться. Эта девушка - его сестрянка* и никто иная, как Похоть. И ничего хорошего от ее визита ждать не следует. Сколько бед принесла она, сколько жизней загубила - Горю столько и не снилось. - Какой ты неприветливый, стрыйчич**! - ехидно ухмыльнулась чаровница. Покачивая только-только обозначившимися бедрами, дева младая приблизилась к костру и присела на корточки. Протянув белые руки к огню, она стала ласкать пальцами языки пламени. Те, казалось, не замечали, что кто-то так неосторожно касается их, и, может потому не обжигали языки изящных пальчиков. Видя свою власть над огнем, Похоть довольно заулыбалась. - Да нет, что ты, - запоздало попыталось Горе сгладить ситуацию. - Очень рад тебе. Только вот зачем ты здесь? - О, я почуяла запах похоти, - облизнулась девушка, лаская свою обнаженную маленькую грудь, - и знаешь, что самое интересное?.. - Похоть плавно, как кошка, скользнула к Горю и прилегла у его ног. Не позволив родичу отстраниться, она обняла его и жарко зашептала тому на ухо: - Запах этот исходил... от тебя. - Что? - Горе поняло, что попалось, но виду не показало. - Ты с ума сошла! Я не могу... я не могу ничего такого... - Вот и я удивилась! - перебила его воодушевленная Похоть. - Солдат-то к тебе даже симпатии не испытывает, куда уж до желания, а других спутников у вас нет. Значит, остаешься ты. В груди у Горя как будто что-то оборвалось, стало грустно и уже все равно, заметит ли это его сестрянка. - Оу, мой бедный стрыйчич, кажется, расстроен? - в голосе Похоти не было ни капельки жалости, одно лишь торжествующее злорадство. - Горе-Злосчастье больше не хочет быть Горем-Злосчастьем! - ее голос набирал силу и становился все грубее. - Он хочет предать родню, а? - Не твое дело!- Горе отпихнуло Похоть, но та с хохотом вцепилась в его голень, когтями вострыми в тонкую кожу впившись. - Ай, не правда твоя! Вот тут как раз мое дело, - она показала Горю зубы - остренькие, как у кунки. - И если ты, мой милый, так хочешь его, то... ну я могу... посодействовать. Горю стало страшно, но вместе с тем жаркое томление разлилось в груди. Ему хотелось - ой, как хотелось солдата. Но если тот его даже ни во что не ставит, то о том чтобы добиться чего-то большего - и думать нечего. - Решайся же, дорогой родич, - Похоть продолжала самодовольно скалиться, но Горе заметило в ее глазах волнение. «Она жаждет этого больше чем я», - Горе посмотрело на мирно спящего солдата, поколебалось немного и, наконец, кивнуло. - Только, - он схватил Похоть за руку, - у меня к тебе условие. - Вот как?! - возмущенно воскликнула та. - Ты еще смеешь мне условия ставить?! А кому я помогаю? - Себе, - отрезало Горе, прямо в глаза своей родственнице глядя. Похоть подозрительно прищурилась на него, но тот не отвел глаз. Вздохнув, она махнула рукой. - Ладно, пусть с условием. Говори. - Пусть солдат Иван Тарабанов забудет на утро то, что было с ним в эту ночь. - Пусть будет по твоему, - Похоть махнула ему рукой на прощание и исчезла, растаяла словно туман. На небе разошлись тучи, и появилась луна. Ее громадный полный лик повернулся к поляне и залил все холодным светом. Засверкал - заискрил воздух вокруг спящего у костра солдата, словно пылью волшебной обволакивая. Вздохнул во сне Иван Тарабанов и заворочался. Веки задрожали, на лице проступили капли пота. Поморщился солдат, застонал тяжко и стал крутиться с боку на бок. Горе сидело неподалеку и внимательно следило за тем, как все тревожней становится сон солдата. Но не радовали его человеческие муки, не давали сил - всё себе прибирала сестрянка его. Тяжко стало смотреть ему, как мучается Тарабанов, отвернулось Горе, плотнее укуталось и стало ждать, что будет. Иван вздрогнул вдруг и разлепил веки. Его глаза лихорадочно блестели, а тело сводила болезненная судорога. Оглядевшись немного, он заметил сидящее у костра Горе. Белокурый спутник сидел к нему спиной, закутавшись в его же покрывало. Внезапно солдата посетили странные мысли, а как бы было хорошо после завернуться в это покрывало и вдохнуть его запах. Только вот отчего это, он и сам не мог представить. В голове все перемешалось, тело скручивала истома, да такая сладкая и сильная, что невмоготу. Как ему хотелось, чтобы рядом сейчас была его невеста. Прикоснуться к красе своей ненаглядной, обласкать тело ее белое, груди налитые... Подавил в себе Иван мысли нечестивые. Где это видано, чтобы так о возлюбленной думать? Но желание все сильнее завладевало телом, погружая разум во тьму. Ему нужен был кто-то - все равно уж кто, лишь бы ощутить теплоту чужого тело, огладить гладкую кожу, ощутить узость, сладкую глубину, в которую хочется вторгаться снова и снова, пусть бы только пришла разрядка. Маясь и горЯ, солдат вновь поглядел на Горе. Буравя его спину лихим взглядом, солдат понял, что единственный кто так нужен ему сейчас - это его нежеланный спутник. - Ваня, все в порядке? - будто мысли его прочитав, не оборачиваясь, спросило Горе. Иван заметил, как дрожит голос его спутника, как тот зябко кутается в одеяло. Ему вдруг захотелось обнять это чудо белокурое, пригреть на своей груди, зацеловать в уста... - Иди сюда, - хрипло позвал солдат, приподнимаясь на спальнике. - Нечего мерзнуть. - Я... Я лучше тут побуду, - Горе обернулось, и в его глазах Иван прочел такую тоску, что захотелось немедленно встать, подойти и стиснуть в объятиях. Но встать солдат не решился - слишком уж явно он проявлял интерес к своему горемычному товарищу. - Не бойся - не обижу, - вымученно ласково уговаривал Иван. - Вместе теплее, заодно и меня погреешь. Тем более, что у тебя мое одеяло. Солдат едва сдерживал страсть и уже готов был силой заставить Горе лечь под него. Но тот, наконец, словно отбросил в сторону сомнения и кивнул. Едва Горе забралось на лежанку и укрыло их с Иваном одеялом, солдат тут же притянул его к себе. Когда его нагой спины коснулась солдатская рубаха, Горе едва смогло сдержать дрожь. Мурашки побежали по спине, стоило чужой руке крепко обнять его поперек живота. Как и ожидало Горе, Иван и не думал теперь спать. Обняв, он зарылся носом в его волосы на затылке и жарко задышал. Сердце Горя забилось чаще, ему вторило сердце Ивана. Солдат вздохнул и провел рукой по животу Горя, спускаясь ниже. Застонав, Горе прогнулось под чувственной лаской, прижимаясь ближе к горячему телу. Тарабанов поспешно запустил руку под чужой пояс и после нескольких поглаживавший, стащил штаны с худых бедер попутчика. Горе подчинилось и приготовилось принять в себя горячую плоть, что уже так явственно упиралась ему в поясницу. Приподняв Горе под бедра, Иван поставил его на колени и навалился сверху. Проникновение было неожиданным и резким. Солдат не удосужился даже сплюнуть на руку, чтобы увлажнить свой уд. Сдерживаясь, чтобы не кричать, Горе старалось расслабиться, но уд у солдата был длинный, толстый и причинял невыразимою боль. В какой-то момент бесконечной пытки, Горю показалось, что кто-то смеется у его правого уха, но сил поднять голову и осмотреться не было. Иван вбивался в него все сильнее, не щадя ни себя, ни его. Возможно ли, что Похоть не только заставила солдата возжелать Горе, но и лишила разума? Кровь облегчила скольжение и солдатский уд более не причинял столько боли, как при первых вторжениях. Горе даже ощутило слабое удовольствие, эхом отдававшееся в нем после каждого верного толчка. Солдат ускорил темп и, навалившись на своего спутника, стал буквально вколачиваться в него. Горе упало на грудь и вцепилось зубами в кисть руки, чтобы не кричать. Ему было столь же больно, сколь и хорошо. Эта мучительная пытка, обжигающая нутро, отнимала последние силы, но впервые Горе ощущало себя желанным, и не важно, какой ценой он получил это. Оно наконец-то получило то, о чем так страстно мечтало - людскую ласку. Ему всегда хотелось узнать, каково это, когда тебя желают. Ощутить прикосновения теплых человеческих рук. Оно таило эту мечту глубоко в себе, чтобы родичи не узнали, да и самому себе было стыдно признаться, что есть на свете то, что заставляет его плакать. Иван поутру все забудет, а ему, Горю, того и надобно. Наконец содрогнулся солдат, и ощутило Горе, как разливается по его нутру горячее человеческое семя. Поняв, что все уже позади, Горе отпустило себя и рухнуло на лежанку, задыхаясь от усталости. Солдат и сам на руках не удержался, и упал на него сверху, придавливая своим весом, за шею сзади прикусывая. Это было слишком для неопытного Горя, оно вздрогнуло и излилось, забрызгав живот свой и лежанку. Немного придя в себя, Иван, мазнув губами по плечу Горя, скатился с него и улегся рядом, шумно дыша. Горе замерло, боясь даже пошевелиться. Не ведало оно, какой силы заклятие наложила на солдата Похоть и сколько продлиться его беспамятство. Оно лежало на животе, уткнувшись лицом в жесткий спальник и прислушивалось к дыханию Тарабанова. Постепенно солдат успокоился, задышал размеренно и вскорости уснул. Горе пошевелилось и, с трудом приподнявшись на локтях, оглядело себя. Подметив подсыхающие разводы на теле и пятна на грубой ткани, оно без сил повалилось обратно. Долго лежало Горе не смыкая глаз, качаясь на волнах странного блаженства. Его тело ныло и ломало, но от того было Злосчастью вдвойне слаще. Солдат лежал рядом и мирно спал. Горю хотелось прижаться к нему, обнять, но оно не смело, боясь растревожить. Вскоре Горе уснуло, и так крепко да спокойно спалось ему, как еще никогда спать не доводилось. На утро рассеялся туман, упавший на полянку в предрассветный час, рассеялись и чары Похоти. Горе пробудилось раньше Ивана, отодвинулось от привалившегося к нему во сне солдата, и руку с зада своего убрало. Последнее, впрочем, делать очень не хотелось. Но так было нужно, ведь коли проснется Иван с ним в обнимку, да со спущенными штанами, не миновать Горю беды. Выскользнуло Злосчастье из теплого плена любовного, да к ручью побежало, где давеча искупалось, обмывать тело свое. Холодно поутру, солнышко еще и само толком не проснулось, не пригрело землю. Зябко ежился Горе, в студеную воду ступая. Нагое тело его быстро гусиной кожей покрылось. Склонилось Горе к воде, зачерпнуло горсть, да на себя кинул. Ежится, стонет, вздрагивает. Зачерпнул другую, третью. Чресла свои обмыл, следы ночной утехи смывая, прошелся ладонями по животу, промеж бедер, пальцами в глубину проникая. Жарко вдруг стало Горю. Словно вот только солдат в его тело вжимался-вколачивался, а уже и нет ничего, только студеная водица, да собственные пальцы, нутро искалеченное бередящие. - Хорошо тебе было, стрыйчич? Горе вздрогнуло, на голос родственницы обернулось. Стоит на бережку сестрянка его, косу тонкую заплетает, да на него хитро поглядывает. Ничего Горе ей не ответило, только усерднее мыться стало. - Прихорашивайся-прихорашивайся, жених, - ядовито произнесла Похоть. - Все равно он на тебе не женится. И захохотала, да так, что птахи ранние притихли. Глядит на нее Горе исподлобья, сверлит взглядом недобрым, да губы в гневе кусает, слова нехорошие зажевывая. - Ой, не гляди на меня так, Горюшко-Злосчастьюшко! - взмолилась Похоть, еще пуще веселясь. - Ой не губи душу девичью! - Душу девичью? Да у тебя отродясь ее не бывало! - Ой ли? Тогда и ты, стрыйчич, уж прости, бездушен, ибо одного роду племени, все одна - порода бесовская, людьми проклинаемая. Знала поганая на что давить, какие струны больные дергать, как губить надежду всякую. Но права была, не поспоришь. Нет у Горя-Злосчастья ни души чистой, ни сердца горячего. Только отчего-то больно ему в груди от слов родни стало, злость, что кипела в нем, поутихла, тоской черной сменяясь. Подняло Горе глаза на Похоть, а за ее спиной стоит старик - сухой да сутулый, и седой как лунь, борода до земли. - Не слушай ее, брат, - молвил старик, головой качая. - Зависть ей сестрица. Не по нраву ей, что к людям тянешься. Не слыхала слов Тоски Черной Похоть, все посмеивалась, да кривлялась. А Горе воспрянуло духом, да как поведет бровью, как сверкнет дурным глазом и тут же поехали ноги у Похоти, хозяйку свою предавая. Упала дева тонкая прямо в грязь, тучи брызг подняла, мальков да головастиков распугала. - Помни слово свое, сестрянка, - оскалилось Горе. - Не должен солдат ничего вспомнить из ночи этой. А твои слова меня не задели - не растревожили. Я и сам знаю, кто я, и что могу. Мне лишь было... любопытно. - Ты врешь, родич! - зашипела змеей Похоть. - Ну, да ладно. От себя ты все равно не убежишь, а я тебе более не помощница. И исчезла, словно и не было ее вовсе, и вмиг унялось тело непокорное, остыл пыл и вернулась боль. Поморщилось Горе, да и побрело обратно к костру, а вслед ему брат его глядит, да головой качает. Вернулось Горе к привалу с пением жаворонка, еще теплы были угли в кострище. Согрело Горе тело озябшее, быстро облачилось в лохмотья свои, да и уселось на облюбованную кочку поджидать, пока солдат не проснется. Тяжко Ивану просыпаться было. Не от того, что не выспался, а потому что хорошо было под покрывалом нежиться. Тело его словно бы разомлело, будто бы он не на земле сырой спал, а на пуховой перине в трактире любимом. Ивану так удивительно это стало, что он даже привстал на локте, чтобы проверить, а не привиделся ли ему весь необычный поход его. Огляделся вокруг: луга позади, спереди лес стоит - тот же самый, что и вчера стоял, костерок тлеет угольками, Горе-Злосчатье на кочке сидит, какие-то бубенцы да травинки к туфлям своим прилаживает. И словно в плечо кто толкнул солдата, вспомнилась ему вдруг деталь одна незначительная. Давеча спать он ложился не под покрывало свое походное, а только кителем укрывшись. Покрывало он Горю отдал, чтоб не мерзло горемычное. И что это ему вспомнилось? Может спутник его согрелся, да и вернул ему покрывало, а он и не помнит. Стряхнул с себя солдат это наваждение, поднялся, потянулся всем телом до хруста, скинул рубаху, штаны за ночь сползшие поправил, и стал нехитрые утренние упражнения проделывать, какие в части воинской учили. Поднялось с пня Горе его, попрыгало в обновках. Забавно звякали бубенчики самодельные, задорно прыгали травинки луговые, ягодками сухими утяжеленные. А Горе, будто довольно осталось, село обратно на кочку и стало на Ивана таращиться, словно на покойника отпеваемого. Усмехнулся ему в ответ Иван, подмигнул весело. Расправил солдат плечи, махнул будто мельница крылами, взял ружье и давай его крутить-вращать, так и эдак в руки брать. - И тебе не хворать! - поздоровался, наконец, Иван со спутником своим, сегодня уж больно молчаливым. - Завтракать будем, или так пойдем? - Так пойдем.... как хочешь, - заглатывая ком в горле, прошептало Горе. Стоило ему на Ивана глянуть - бодрого, да веселого, как тотчас накатили воспоминания горячие. Смотрит на руки сильные, ружье крутившие, и видится ему, как те же руки тело его оглаживают, бока сжимают, ноги в стороны разводят. «Может еще вспомнит»,- с надеждой подумало Горе, и само себя за мысли такие обругало. А Иван знай себе насвистывает, вещи собирает. Спальник скрутил, не глядя, покрывало следом, к ранцу приладил. Котелок, огниво в торбу сложил, да Горю в руки сунул. - Что расселось, горемычное? - Иван пихнул локтем Горе, отчего то назад повалилось. - Дальше идем. Шагом марш! И запел веселую походную песню, присвистывая на куплете. «Нет, не вспомнит». Поплелось Горе за ним, мешок на плечо взваливая. Смотрит в спину прямую да широкую, и вздыхает тяжко. Думало Горе, что успокоится сердце его, когда сойдется он с Иваном, да только еще пуще зашлось непокорное. Теперь вдвойне тяжелее Горю стало, совсем силы ушли. А впереди еще война, и кто знает, как на той войне дело обернется. Сестрянка- (стрыечка) (устар.) двоюродная сестра по отцу, дочь дяди Стрыйчич - (стрый) — (устар.) двоюродный брат по отцу, сын дяди.