На грани дружбы

Постель кажется нестерпимо горячей, а поза, как ни повернись, неудобной. Сна нет ни в одном глазу, и от бесплодных попыток его призвать уже начинает ныть голова. Пит мог бы спихнуть всё на жаркую летнюю ночь и недобросовестный кондиционер. Мог бы осудить себя за две неуместных чашки горячего кофе после холодного душа. Но он прекрасно знает, что дело не в этом. Просто на тумбочке у кровати лежит мобильный и испускает призывные флюиды, покруче аромата того самого кофе – не проигнорируешь… «А зачем ты меня сегодня фоткал?» – спрашивает Патрик, когда Пит уже собирается махнуть рукой на прощанье и отправиться домой. Сердце ухает в живот, поэтому на пару мгновений Пит теряется и не может ничего ответить. В голове бьётся паническое предположение, что Патрик всё понял, вообще всё, и вот прямо сейчас придётся объясняться. Но ничего подозрительного или уличающего в голосе Патрика нет, и смотрит он привычно открыто, чуть склонив голову набок и поправляя на плече лямку гитарного чехла. «Ну а почему нет? – нахально от только что пережитого страха спрашивает Пит. – Девчонки всё время тебя щёлкают, и не только они, ты же у нас местная знаменитость. А у меня нет фоток знаменитости на сцене, несправедливо, а, Грейси?» Патрик удивлённо вскидывает брови, недоверчиво улыбается, как обычно улыбаются дети, когда сомневаются, что взрослые говорят им правду. А потом смеётся, легко и искренне. «А я уж думал, что у меня шляпа перекосилась или петрушка между зубов застряла», – говорит он, отсмеявшись, но всё ещё хитро щуря глаза. «Я потом и тебе скину, – ободрённый его реакцией улыбается Пит. – По-моему, там много клёвых кадров получилось. Без всякой петрушки». «Ладно, – Патрик хмыкает и поправляет очки, аккуратно взявшись двумя пальцами за оправу сбоку. – Я тебе доверяю». Он первым взмахивает рукой, говорит «пока» и уходит по ночной, наполненной огнями и звуками улице. А Пит ещё долго смотрит ему вслед, стоя у двери БарриБара… Пит редко фотографирует Патрика – боится, что если начнёт, то уже не сможет остановиться и выдаст себя с головой. Но сегодня Пит не выдержал, сегодня у Пита улов. И мобильник всю дорогу до дома, казалось, утюгом жёг кожу сквозь ткань джинсов, а теперь, словно беззвучная песнь сирены, взывает из прикроватной тени, не давая отвлечься ни на секунду. Сопротивляться – бесполезно да и бессмысленно. Смешно и по-детски, словно знать, что под ёлкой уже сложены подарки, но, изнывая от нетерпения и любопытства, суеверно дожидаться положенного времени. Патрик, в конце-то концов, не непорочная невеста, и свадьбы, чтобы передёрнуть на его светлый образ, ждать без толку! Пит решительно подбирается к тумбочке – и плюхается обратно в кровать уже с вожделенной добычей. Пит смело снимает блокировку, жёстко, по-мужски залезает в папку с фото. Пит небрежно, как всё попробовавший самец, разворачивает первый снимок на весь экран. На сцене Патрик охренителен. Ну, то есть, он охренителен всегда, но когда поёт, у Пита неизменно становятся дыбом волоски по всему телу. И он очень старается не позволить встать дыбом ничему больше. Это сложно, потому что когда Патрик поёт, из него безудержным, сбивающим с ног потоком выплёскивается на окружающих чистая, концентрированная страсть. Пит привык жадно вылавливать её отголоски в привычном, повседневном Патриковом поведении, в том, как иногда он смотрит из-под прикрытых век, как от усердия закусывает верхнюю губу, в том, как чувственные музыкальные пальцы гладят чашку или экспрессивно мечутся в воздухе, подкрепляя слова. Но музыка всегда срабатывает как какой-то волшебный тумблер, напрочь переключающий Патрика из режима милого скромного симпатяги в режим секси-бист, до мозга костей пронизывающего сочетанием героизма, драмы и неприкрытой сексуальности. Затаив дыхание, чувствуя, как внутри что-то восторженно скулит и плачет, Пит водит пальцем по экрану мобильного, рассматривая это магическое перевоплощение в статике. Он не соврал, клёвых кадров получилось много. Собственно, они такие все, даже те, на которых почти ничего не видно, но он-то знает… Потом, на трезвую голову можно будет подумать, что отправить Патрику, но сейчас до трезвости Питу далеко. Этот кадр особенный из особенных. Патрик замер, чуть запрокинув голову назад, явно тянет какую-то ноту. Вздувшаяся вена на шее – сила и напряжение. Закрытые глаза, надломленные брови, едва трогающая уголки губ улыбка – открытость и уязвимость. Ему хочется покоряться и его хочется защищать. Вести и быть ведомым, не делая разницы, не ограничиваясь в вариантах… На мысли о «вести» Пит жмурится и стонет. Проведя свободной рукой по животу, ныряет под ткань боксёров и сжимает то, во что неизменно выливаются подобные размышления о Патрике. Прикосновение вызывает дрожь, заставляет судорожно выдохнуть и выгнуться, упершись затылком в подушку. Ядрёная смесь удовольствия и стыда прошивает током. Пит приоткрывает глаза, снова смотрит на фото, потом обессилено роняет мобильный на грудь и начинает медленно двигать ладонью, чувствуя, как по телу разливаются горячие сладкие волны. Сначала образы мелькают неуверенной, рваной чередой. Осторожно касаясь желаемого, словно боясь обжечься или наоборот – оскорбить невинный, ни о чём не подозревающий объект излишней откровенностью. А потом из возбуждения и этого отключающего мозги фото сплетается картинка. Такая яркая, чёткая и ощутимая, что на несколько мгновений Пита напрочь вышибает в неё из реальности. То ли освещение на сцене было такое, то ли подсознанию Пита почему-то хочется именно так, но представляется раннее-раннее утро. Ещё до восхода, когда комната тонет в сером мареве и зыбких, мягких тенях. И в этом неверном, таинственном свете, оседлав бёдра Пита, откинувшись назад и опершись ладонями о его ноги, медленно и плавно двигается Патрик. Он тихо, но невыносимо искренне, на выдохах стонет. Он кусает губы. На лбу у него испарина, а по вздымающейся груди видно, как глубоко и рвано он дышит. Патрик невыразимо, до боли красивый. Патрик в ладони – горячий, твёрдый и бархатистый. Патрик внутри – жаркий, нежный и восхитительно тесный, потому что никто и никогда до этого… Приоткрыв затуманенные страстью глаза, не переставая двигаться, он ложится к Питу на грудь, обхватывает его за плечи. И шепчет в самое ухо, прижимаясь щекой к щеке, щекоча лоб и висок растрепавшимися волосами: – Я тебе доверяю. Этот хрипловатый, интимный шёпот становится последней каплей. Пита скручивает сладко-болезненной судорогой, которую хочется продлить на вечность, пронизывает сотнями крошечных взрывов, и на время выбрасывает и из воображаемой, и из вполне себе настоящей реальности. А потом он едва может заставить себя стянуть и отшвырнуть куда-то за пределы кровати испачканную ткань, отпихнуть соскользнувший под бок мобильный и завернуться в тонкое одеяло. И уже на самом краю сна Питу кажется, что в его объятиях вовсе не подушка, а тёплое и родное тело. Наверное, завтра при встрече первые пару минут ему будет стыдно смотреть Патрику в глаза. Но оно того, чёрт побери, бесспорно стоило. Ведь фантазии – это всё, что Пит может себе позволить на иллюзорной для самого себя грани, которая Патрику наверняка должна казаться незыблемой. На грани между дружбой и чем-то гораздо, гораздо большим.