Несколько песен

***

В дни нашей молодости, во времена узнавания нами друг друга, Шерлок Холмс прятался от меня, когда был ранен. Несмотря на опасный характер нашей работы, он почти всегда избегал травм: он был энергичен, внимателен, быстр и хорошо боксировал. Если приходилось драться с преступниками, он чаще всего одерживал верх. Но вот во время преследования подозреваемых он иногда попадал в беду. Позволяя мне очищать и зашивать раны, он в сосредоточенном молчании выслушивал мою гневную лекцию об осторожности. Я знал, что опасности, которым он подвергал себя, были ради общественного блага, но не хотел видеть, как он страдает − правда, я никогда и не был свидетелем подобного: как только я его перевязывал, он уходил в свою комнату. У него и по сей день случаются приступы плохого настроения, но тогда подобное происходило чаще. Время от времени он тихо лежал на нашем диване. Чтобы восстановиться, ему требовалось время, и было понятно, что таким же образом он восстанавливал и здоровье. Разница заключалась в том, что меланхолию ума он переносил молча в моей компании, а после телесных повреждений он прятался до тех пор, пока ему не становилось лучше. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда я обработал ножевые порезы, полученные им в переулке от злодея, он ушёл в спальню и остался там. Я думал, что его разум, столь же острый и тонкий, как инструменты в его лаборатории, перенапрягшийся из-за травмы, нуждается в покое и сне. Шерлок Холмс − очень скрытный человек. Я знал его тогда так мало − но при этом я знал его лучше, чем кто-либо другой в этом мире. Сидя у камина, я попытался читать. Блики от яркого огня отражались от металлических деталей его лабораторного оборудования, книги и документы на столе ждали, когда Холмс удостоит их своим вниманием, а в углу лежала его скрипка, и я поймал себя на том, что несколько раз бросил на неё тоскливый взгляд. Я скучал по его музыке. Обычно его погружение в мысли сопровождалось музыкой. Смычок Холмса касался инструмента в унисон с его размышлениями, и это порождало немыслимые мелодии, в которых без всяких законов композиции переплетались тоска и восторг. Слушать эту какофонию звуков было непросто; поэтому, когда его мысли приходили в порядок, он завершал концерт мелодиями, которые, как он знал, я люблю. Он никогда не спрашивал о том, что мне нравится, а наблюдая за тем, как я реагирую на мелодии, делал выводы. Несколько простых мелодий, которые он сыграл накануне вечером, навеяли мне воспоминания о моём детстве. Когда я их слушал, глаза мои наполнились слезами, и это его поразило. Я увидел, как он приоткрыл рот, заметив эффект, который они на меня оказали, и в испуге перестал играть; но я, справившись с внезапным приступом грусти по прошлому, попросил: − Пожалуйста, Холмс, − он всё понял и продолжил играть. Когда музыка закончилась, я поднял голову и увидел, как он смотрит на меня с нежностью. Его взгляд в большинстве случаев был острым и спокойным, хотя порой он мог быть озорным, лукавым или даже злым, когда он рассказывал что-то об окружающем мире, о преступниках Лондона или делился выводами своего фантастического разума. Но вот так, ласково, он смотрел редко. Под его взглядом я пришёл в себя и, опомнившись, вытер лицо. − Спасибо, − сказал я и увидел, как он улыбнулся. Память о той улыбке подтолкнула меня к действию. Я понимал (или, скорее, верил), что он хочет быть один, но подумал (я же был доктором), что могу сделать что-то, чтобы помочь ему восстановиться. Он заполнял мои дни хаосом, приключениями и ночной музыкой, которая будила во мне самые тёплые воспоминания, а я мог, по крайней мере, предложить Холмсу гарантию, что беспокоюсь о нём. Я постучал в дверь его спальни, а затем тихо её открыл. Он лежал в темноте, повернувшись лицом к стене. − Миссис Хадсон, − сказал он, − я не голоден. − Холмс, это − я. Он поднял голову с подушки. Волосы на его голове спутались, он сам выглядел измученным и усталым. − Уотсон. − Мне уйти? − Нет. Войдите. − Он осторожно лёг на спину. Усевшись на край кровати, я посмотрел на него. − Как вы себя чувствуете? − Не лучшим образом, доктор. − Болит? − Немного. Это несерьёзно, Уотсон, вы знаете это. − Он посмотрел на меня немного озадачено. − Вы беспокоитесь обо мне? Дайте мне несколько дней, и я буду в порядке. Я прикоснулся тыльной стороной руки к его лбу, чтобы проверить, нет ли у него лихорадки; вздрогнув, он закрыл глаза. Лоб был тёплым, но на жар это не было похоже; скорее всего, он просто устал. И явно страдал от невозможности привести себя в порядок. − Позвольте мне умыть вас, − предложил я и был вознаграждён за это слабой улыбкой. Я попросил у миссис Хадсон воды с лавандой и чистую ткань. Она быстро всё принесла. Снова усевшись на кровать рядом с ним, я смочил ткань и провёл ей по лбу, щекам и длинной шее до впадинки в её основании. Он вздохнул. − Лучше? − Да. − Я услышал в его голосе облегчение. Я снова опустил ткань в воду, а потом провёл ей по его векам. Он открыл глаза, и я увидел, что из его взгляда исчезло страдание. Черты лица Холмса смягчились. Его руки лежали на покрывале рядом со мной. Я прижал пальцы к нежной коже его запястья. Пульс был устойчивым и медленным. − Почему вы от меня прячетесь? Он открыл глаза. − Что? − Когда вы больны. Почему вы от меня прячетесь? Я остался бы с вами. С удовольствием. − Мне нужен отдых, − прошептал он, посмотрев на меня сквозь ресницы. − А вы нужны мне, устали вы или полны сил, здоровы или больны, − сказал я. − Всегда. Он молча внимательно смотрел на меня. А затем произнёс: − Вы всегда так обо мне переживаете. − Когда вы ранены? Холмс, да, конечно, мне больно видеть, как вы страдаете. Поэтому позвольте мне вам помочь. Это − то, что я всегда делаю. − Это так, − сказал он тихо. Застенчивость из его взгляда исчезла и сменилась спокойствием. Это был тот взгляд, который у него появлялся, когда он находил решающее доказательство, собирающее из кусочков тайны единое целое. Я осторожно вытирал прохладной тканью его лицо, снова и снова опуская её в миску с душистой водой, и делая время от времени паузы, чтобы убрать с его лба спутанные завитки. Каждый раз он немного поворачивал голову в сторону моих прикосновений, и в конце концов я просто запустил пальцы в его волосы. Его дыхание стало медленным. Я так редко видел Холмса спящим. Он − сгусток энергии, иногда забывающий заботиться о потребностях тела. Его разум может быть полон звёзд, но его тело, так же, как и моё, ходит по земле. − Я буду о вас заботиться, Холмс, − тихо сказал я. − Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы были так же счастливы, как я, когда вы рядом. Я думал, что он уже спит, но вдруг услышал, как он прошептал: − Мой дорогой Уотсон.