твои глаза

Когда Леонард входит в каюту, Джим его уже ждёт. Сидит на диване, одетый в футболку и мягкие штаны. На столике возле – всё необходимое: пустой контейнер, флакон с раствором и ещё два, поменьше, с глазными каплями. Дверь закрывается тихо, шумит на грани слышимости, и Леонард, коротко кивнув в знак приветствия, проходит в ванную, чтобы вымыть руки. У всех есть свои секреты. Так уж вышло, что один из секретов Леонарда Маккоя оказался разделённым между ним и Джимом. Каждый день, утром и вечером, в одно и то же время, вот уже почти четыре года. Расписание иногда нарушалось – в Академии, когда Кирк оставался на ночь у очередной подружки, а наутро приходил с покрасневшими и болящими глазами. Но на «Энтерпрайз» – никогда. И местным сплетницам это только на руку было. Судачили много, версии были разные, но суть сводилась к одному: у доктора Маккоя и капитана Кирка бурный и тайный роман. Леонард об этих слухах, конечно же, знал. Но развенчивать их не спешил. Их с Джимом секрет был в первую очередь секретом Джима, а не его личным. Леонард себя считал если не отличным, то хотя бы стремящимся к этому званию другом, а потому молчал и на прямые намёки отшучивался. А утром и вечером, в одно и то же время, шёл к Джиму, порождая новые сплетни. *** – Ты задержался немного, – говорит Джим, когда Леонард возвращается из ванной. Он сидит, откинув голову на спинку дивана, а ноги у него раздвинуты. Леонард становится точно между его бёдер: – Всего-то на пять минут, – пожимает он плечами и берёт со столика крошечный флакон с увлажняющими каплями. – Посмотри вверх. Джим слушается. Их ежедневные процедуры для него испытание похуже, чем укол гипошприца, но он слушается и терпит. Леонард не доверяет Джиму его же собственные глаза – а кто бы доверил, увидь хоть раз, с какими мучениями Кирк пытается надеть линзы? Покрасневшие глаза Джима точно никогда не красили. Леонард оттягивает ему нижние веки и поочерёдно закапывает оба глаза. Джим моргает без напоминания, шумно вздохнув. Поначалу он дёргался невероятно, но за почти четыре года привык, хоть и расслабиться всё равно не может. Леонард чувствует каждый раз, как Джим напрягается, инстинктивно ожидая подвоха в его действиях. Но он всё равно делает это, каждый чёртов раз. Ведёт тыльной стороной ладони по щеке Джима и просит: – Расслабься, – и каждый чёртов раз Джим вздрагивает, а через миг улыбается и да, напряжение уходит. Пусть всего на несколько секунд, но уже хоть что-то. Стоит Леонарду опять оттянуть ему нижнее веко и коснуться указательным пальцем линзы, как Джим опять застывает и перестаёт дышать. Леонард не дышит тоже. Ему доверяют очень ценное и хрупкое, и он больше всего в такие моменты боится сделать неверное движение, доставить Джиму неудобства, нарушив этот нехитрый ежедневный ритуал. Расправившись с первой линзой, Леонард всегда даёт Джиму с полминуты, чтобы передохнуть. Они никуда не спешат, а кому, как не Леонарду знать, насколько для Джима эти процедуры неприятны? Он меняет раствор, кладёт линзу в контейнер, и только потом повторяет всё заново, но теперь уже с левым глазом. Без линз Джим похож на растерянного мальчика, потерявшегося в гипермаркете. Он смотрит на Леонарда расфокусированным взглядом и улыбается. – Привет, синее пятно по имени Боунс, – хихикает Джим и опять подставляется Леонарду, теперь чтобы можно было закапать ему глазной гель от сухости. С этим они всегда справляются быстро. Минута – и вот уже Леонард садится на диван, а Джим кладёт голову ему на колени и опускает веки. Эта часть – единственная, которую Джим всегда делает с удовольствием. Он наконец-то расслабляется, лёжа у Леонарда на коленях, а сам Леонард накрывает его глаза ладонью и приглушает свет в каюте до полумрака. Иногда Джим даже засыпает вот так, прямо на диване, и Леонарду приходится сидеть дольше положенных пятнадцати минут. Ему всегда сложно решиться разбудить Джима. В эти моменты он выглядит совсем юно. Маленький мальчишка, пристроившийся на коленях у Леонарда и мерно сопящий. Леонард помнит до последней детали то утро, когда он, проснувшись раньше положенного, застал Джима за попыткой надеть линзы. Помнит его покрасневшие глаза и несчастный вид, помнит неуверенную ложь о том, что линзы оттеночные, а ещё – как Джим тихо и путанно объяснял ему про свои проблемы со зрением, про то, как обманул медкомиссию, и как просил никому не рассказывать об этом, иначе его, Джима, выгонят из Академии. Видеть Джима таким было непривычно. И Леонард поклялся, что не расскажет. Это не было пустыми словами: не просто пообещал, а очень серьёзно поклялся на мизинчиках. Каждый уважающий себя человек знал, что клятву на мизинчиках нарушать нельзя, иначе тебя будут год преследовать одни несчастья, и без мороженого ты останешься на ближайшие семь лет. Так всегда говорила Джоанна, предпочитая клятву на мизинчиках всем иным видам клятв, а уж она-то точно была в этом экспертом, Леонард не сомневался. А потом он помог Джиму надеть линзы, и тем самым подписал себя на вечное офтальмологическое рабство, как это порой называл сам Кирк. Леонард не возражал. Он ведь, в конце концов, доктор, а Джиму, вечно норовящему уронить линзы или натереть себе глаза до красноты, доверять такое действительно было нельзя. И пусть экипаж «Энтерпрайз» не прекращал сплетничать, Леонард считает, что так даже лучше. Одно дело, когда слухи ходят про роман начальника медслужбы и капитана, и совсем другое – если вдруг кто узнает, что Джеймс Т. Кирк, самый молодой капитан Звёздного Флота, не видит дальше своего носа. В прямом смысле. Хотя если быть честным, иногда Леонард признавался себе: он хотел, чтобы сплетни были чуть ближе к правде. Хоть на малую долю… Ладно, что уж там, он хотел, чтобы это было правдой. Самой настоящей. Чтобы можно было на очередной намекающий взгляд Чэпел многозначительно улыбнуться. И чтобы, когда он зайдёт к Джиму для помощи с надеванием и снятием линз, можно было поцеловать его в кончик носа. Такие мысли были не свойственны Леонарду. Чёрт возьми, он был зрелым мужчиной, а чувствовал себя порой снова шестнадцатилетним мальчишкой, влюблённым в Джослин. С другой стороны, каждый вечер Кирк почти что засыпал у него на коленях, а каждое утро именно Леонард мог видеть его сразу после пробуждения – растрёпанного, с румянцем на щеках и таким… невинным. Скажи это кто Леонарду раньше, он бы засмеялся: «невинный» и «Джим Кирк» в одном предложении слабо состыковывались. Но тем не менее всё было именно так. И уж что-что, а жаловаться Леонард не мог. Он и так получал больше, чем мог рассчитывать. Джим сопит и его дыхание выравнивается, а голову он чуть склоняет набок, прижимаясь щекой к бедру Леонарда. Изредка его ресницы вздрагивают и щекотно задевают ладонь, отчего Леонард не может сдержать улыбку и впутывает пальцы второй руки в волосы Джима, лениво их перебирая. Эти пятнадцать минут каждым вечером что-то вроде его персонального секрета, о котором не стоит знать даже Джиму. Леонард понимает: Джим чувствует, как он гладит его по волосам, но никогда ничего не говорит после. И, наверное, это тот случай, когда отсутствие всякой реакции лучше, чем негативная. По истечении пятнадцати минут Джим начинает ворочаться. Значит, всё-таки не спал, понимает Леонард, и как можно медленнее пытается убрать руки от его лица и волос. Джим приоткрывает рот и ведёт кончиком языка от одного уголка губ к другому, а затем выдыхает, и тёплое дыхание задевает ребро ладони Леонарда. – У тебя волшебные руки, – на выдохе шепчет Джим и перехватывает запястье Леонарда в тот момент, когда он уже почти отнял ладонь от его глаз. Сжимает несильно, но Леонарду почему-то не хочется вырываться. Джим гладит тонкую кожу на запястье подушечкой большого пальца, выводит круги и полосы, посылающие щекотку по всему предплечью. – Знаю, ты говорил это уже неоднократно, – так же тихо отвечает Леонард. Он чувствует, как его пальцы подрагивают. Хочется опустить ладонь обратно на глаза Джиму, чтобы хоть как-то успокоиться. Джим просто сжимает пальцы на запястье Леонарда крепче и тянет ближе к себе, задевает ладонь щекой, опять горячо выдыхает. На контрасте с этим Леонард осознаёт, что подушечки пальцев у него замёрзли. Он хочет сказать хоть что-то, любую глупость, которая сделает ситуацию менее неловкой, но мысли мгновенно растворяются, когда Джим тёплыми, влажными губами касается центра раскрытой ладони и ведёт ими в сторону, мажет до самых кончиков пальцев и, кажется, согревает каждый сантиметр кожи. Хоть они и сидят в темноте, Леонард всё равно видит, как лукаво смотрит на него Джим, а слабый свет едва заметно проблёскивает в его глазах. Это придаёт какой-то отчаянной уверенности. Леонард обхватывает пальцами подбородок Джима, а большим ведёт по губе, которая изгибается в улыбке прямо под его прикосновениями. Конечно, Леонард параноик, – он не признаётся в этом вслух, но и не отрицает, – но сейчас ему отчётливо кажется, что здесь какой-то подвох. И, наверное, Джим отчасти телепат, – или просто очень хорошо знает Леонарда, – но он улыбается так ярко и искренне, что невозможно не почувствовать это пальцами, и шепчет: – Не напрягайся ты так. Всё в порядке, – и опять целует, так, что от этих прикосновений Леонарду надо по новой вспоминать, как дышать. Джим перелазит к нему на колени быстрее, чем у Леонарда получается сфокусироваться на происходящем, и скользит пальцами от челюсти вверх, к скулам. – Я прямо чувствую, как у тебя мысли в голове шевелятся. Боунс, расслабься. И прежде, чем ты что-то скажешь… Я же знаю, ты хочешь этого не меньше. Последнюю фразу Джим говорит так тихо, насколько вообще может говорить человек. Леонард всё равно слышит. Это понимание немного успокаивает круговорот мыслей в его голове, и он может взять руки Джима в свои, чувствуя облегчение. Теперь самое время сказать что-то, но Леонард не считает, что он особо хорош в разговорах. Тем более в разговорах о чувствах, желаниях и прочих столь сложных вещах. Он решает взять пример с Джима и поступить проще: целует его. Целует так, что это можно было бы назвать целомудренным, просто сухое касание губ к губам, без какого-либо напора. Но Джим улыбается и двигается вперёд, прижимаясь к его груди, и это как нажатие на спусковой крючок, выпускающее всю сконцентрированную в Леонарде Маккое дерзость и смелость в одном, самом правильном направлении. Джим полностью сдаётся под его напором, но целуется отзывчиво, и Леонарду кажется, что это предсказуемо лучше, чем когда он позволял себе думать о подобном – каких-то жалких несколько раз. На вкус Джим как кофе и сладкий бабушкин пирог, и это не совсем уместная ассоциация, но кому-кому, а Леонарду на это плевать. Ему на всё плевать, и это лучшее, чем можно сейчас заниматься. Ему хорошо, жарко и Джим ерошит ему волосы на затылке – разве может сейчас быть что-то увлекательнее этого? Когда они отрываются друг от друга, Леонард будто запыхался. Он делает свет немного ярче, потому что ему важно видеть Джима в этот самый момент. И то, что он видит, конечно же лучше любых ожиданий. Джим щурится и смотрит на него с удивлением и растерянностью, будто бы видит впервые. Может, думает Леонард, в каком-то смысле они правда видят друг друга впервые, потому что он сам смотрит на Джима немного иначе, чем каких-то полчаса назад. А ещё он теперь знает, какие у Джима губы, когда он только разорвал поцелуй. Это знание подбадривает. – Даже не сомневался, что ты так хорошо целуешься, – Джим говорит это с видом знатока. Леонард не сдерживается от усмешки. Ладони Джима греют кожу на его шее, а сам он обнимает его за талию, и это куда правильнее, чем всё, что было в жизни Леонарда после развода. – Давно? – осторожно, будто прощупывая почву, спрашивает он Джима, и тот уклончиво пожимает плечами. Джим Кирк, герой Федерации, самый молодой капитан Звёздного Флота и дальше по списку, сидит на коленях у Леонарда и выглядит сущим мальчишкой, безмятежным и бесконечно довольным. – Ещё бы четыре года этой ежевечерней пытки я не выдержал, – в один миг лицо Джима становится непроницаемым и очень серьёзным, но тут же расслабляется вновь. – Я хотел быть уверенным, что правильно растолковал всё происходящее. – А как его можно было растолковать иначе? – Не знаю. Вдруг это привычное дело для парней из Джорджии? Или какой-то особый расслабляющий массаж… Ты же доктор, чёрт возьми! В ответ на это Леонард только посмеивается. Хвала богам или кому там ещё, что смелости Джиму не занимать, иначе, вот уж точно, им предстояли бы ещё четыре года хождения вокруг да около. Джим прижимается к его лбу своим, и Леонарду кажется хорошей идеей чуть потянуться вверх и поцеловать его в кончик носа, как и хотелось. – Боунс, – Джим тихо зовёт его спустя некоторое время и отодвигается так, чтобы видеть его лицо. – Тебе не кажется, что будет неплохо, если ты останешься на ночь? Просто чтобы завтра с утра ты мог помочь мне с линзами, как только мы проснёмся. – Просто помочь с линзами? – переспрашивает Леонард, чувствуя, как ладони Джима скользят по его груди. Джим кивает ему с самым безгрешным выражением лица. – Именно так. Помочь с линзами. Ничего такого. Ну, кроме того, о чём и так уже сплетничает вся «Энтерпрайз». – Исключительно в медицинских интересах и ради заботы о твоём зрении, Джим, – Леонард целует его быстрее, чем Джим успевает что-то ответить, и думает, что, пожалуй, никто не удивится, увидев их завтра, вдвоём выходящими из капитанской каюты.