боль в районе шеи

– Заебался, – заявляет Ойкава, мешком сваливаясь на полусломанный диван в однокомнатной квартирке. Иваизуми с другого конца (мира) помещения неоднозначно хмыкает, а после встает и вдруг нависает над парнем, с наслаждением втягивая носом воздух и даже улыбаясь кончиками губ. – Ты систематически заебываешься три раза в день. Не надоело? – голос брюнета едкий и насмешливый, он втекает в тело сквозь полуразомкнутые губы и перекрывает горло плотной пленкой, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ойкава приоткрывает глаза, чтобы хотя бы видеть, потому что просто слышать это демонический голос просто невозможно. Спустя секунду он уже не знает, что лучше, вслушиваться в это нечто или быть лицом к лицу с самим Адом во плоти одного грубого существа. – Надоело. Но какая разница, если кончится это все лишь тогда, когда я сдохну? - Ойкава откидывает голову назад и демонстрирует бледную шею, украшенную россыпью родинок (на которые у Иваизуми фетиш) и крохотными шрамиками, похожими на укусы змеи (на что у Иваизуми еще один фетиш). Ойкаву хотелось украсить полностью, чтобы каждый миллиметр кожи сверкал и горел принадлежностью Иваизуми. Чтобы повсюду были синяки, кровоподтеки, шрамы и укусы. Много, очень много укусов. Ойкава слегка ерзает на диване, податливый и послушный, не привыкший к медленному и задумчивому Иваизуми, который сейчас лишь скользил горящим взглядом по покрывшейся мурашками коже и размеренно дышал, будто в последний раз ощущая запах Тоору. Вообще-то, каждый раз может быть последним. Оба это прекрасно осознавали, но останавливаться даже не планировали, особенно Ойкава, который попросту подсел. – Тебе придется терпеть заебанность еще очень-очень долгое время, – ляпнул Иваизуми, вдруг проводя сухим и горячим языком по бьющейся, словно в припадке, венке. Ойкава выгнулся дугой и мелко затрясся, будто он только что кончил, а не просто получил заурядную и довольно-таки средненькую ласку. Иваизуми на это лишь усмехается и приоткрывает губы, стискивая пальцы на тонких запястьях шатена. Тоору тяжело дышит, пытаясь успокоиться, но тело дрожит так, будто у них это впервые. Спустя дни, недели, месяца и года он все не может привыкнуть к этому ощущению. К ощущению уходящей жизни и резкой боли в районе шеи или запястья. Хаджиме сжимает челюсти сильно, резко, будто хочет сломать Ойкаву, а не просто напиться. Ойкава мычит и выгибается, закатывая глаза и не размыкая губ. Тело трясется, как в лихорадке, но Иваизуми держит крепко, болезненно, но не так болезненно, как смыкает зубы. У Тоору по щекам слезы текут, а у Хаджиме по подбородку – кровь. Они оба дрожат, но один – от боли, перемешанной с экстазом, а второй – от чувства насыщения. И оба безмерно довольны. Иваизуми отстраняется спустя три минуты и облизывает окровавленные губы, с которых прямо на лицо Ойкавы падают рубиновые капли, но последний этого попросту не замечает, хватаясь за плечо Хаджиме и выглядя так развратно, будто Иваизуми с ним вытворял что-то неприличное, а не просто выпил капельку его крови. – Ива-чан, пожалуйста… – хрипит парень, сжимая дрожащие пальцы сильнее. – Пожалуйста, сделай уже это… Темноволосый тут же отстраняется с хриплым смехом и вытирает тыльной стороной ладони губы. Ойкава слишком часто повторяет свою просьбу, а Иваизуми слишком часто отказывает. До каждого доходит, что ни один, ни второй не сдастся, но каждый пытается выиграть в вечном споре. Этакая игра на терпение, вот только у Иваизуми его было меньше, потому что Ойкава такой вкусный. – Ты заебался жить, но все равно готов обречь себя на вечное существование? Ты еблан, Дерьмокава, поэтому я не собираюсь тебе в этом помогать. И без меня еще подохнуть сто раз успеешь, только в этом случае навсегда и без билета в обратный путь. Ойкава поджимает губы и утыкается в изгиб локтя, шумно втягивая носом воздух. Иваизуми закатывает глаза и подминает парня под себя, сгребая в грубые объятия и утыкаясь в покрасневшее ушко носом. – Если так хочется умереть, попроси об этом Ушиджиму, он давно готов тебе голову открутить. Тоору обиженно пихает брюнета в плечо и тут же обвивает его руками в ответ, сопя и молча протестуя. Оба знают, чего именно Ойкава хочет, но из Иваизуми вышла слишком благородная нечисть, которая помогать с таким не спешила. А Ойкава злился, сопел, пинался, испытывая чужое терпение, и просил снова и снова, пока Иваизуми не затыкал его еще одним укусом, но все еще не тем, который так выпрашивал Ойкава. – Мир не выдержит вечной занозы по имени Ойкава Тоору. Ойкава смеется, будто это было не обидно, не грубо, не больно. Ойкава смеется, будто не слышит постоянно, что Иваизуми не сможет вечно жить с таким, как он. Иваизуми любит поспокойней, посдержанней и поумней. Ойкава со скоростью пули пролетает все эти варианты, истерично смеясь над оскорблением. Что-то в нем все равно привлекает, иначе Иваизуми бы здесь не было, и, нет, это не сладковатый запах крови или карамельного цвета глаза, которые подергивались пленкой, когда видели Иваизуми. И даже не тонкие запястья, за которые было восхитительно хвататься и держать при себе, пока жажда не утолится. И не волосы, в которые можно зарыться рукой и сжать, пока Ойкава протестующее не замычит, напоминая, что ему больно, вообще-то. Нет, что-то привлекало в истеричности Ойкавы, в его срывах и вечных просьбах, в его «Ива-чан, ты можешь выпить больше». Иваизуми, правда, его никогда не слушал, потому что Ойкава кретин и предлагает то, чего сам может не выдержать. Потому что это Ойкаве уже все равно, будет он жить или нет, а вот Иваизуми лишь одну выгоду получает от существования живого друга. Они просто друзья, потому что вампиры однолюбы, а Иваизуми свою любовь уже давно проебал. Ойкава был запасным вариантом и пакетиком с кровью, но никак не возлюбленным. Ойкава это знал, и его истерики учащались, когда осознание этого резко ударяло в голову. Иваизуми успокаивать не умел, поэтому просто давал пощечину, не сильную, но отрезвляющую. Ойкава каждый раз умолкал и смотрел как-то обиженно, будто ожидал чего-то другого. Иваизуми лишь усмехался и отсекал любые возможности чего-то другого. Потому что Ойкава не то что бы недостоин, а скорее совсем наоборот. Ойкава достоин любящего его человека, который будет дарить нежность и ласку, который успокаивал бы бьющегося в истерике от кошмаров шатена объятиями, целовал бы по утрам и обнимал осторожно, а не до хрустящих костей. Который не кусал бы от жажды и не посылал четыре тысячи раз на дню просто потому, что Ойкава умеет заебывать даже более терпеливых, чем Иваизуми. Но Ойкаве достался именно Иваизуми Хаджиме, и он скорее разобьется об землю, чем откажется от этой нечисти, которая наверняка однажды просто сломает ему позвоночник со злости. Потому что Ойкава тоже однолюб, хоть и не чертов вампир, потому что любит так, что задыхается систематически пять раз на дню, а потом долго восстанавливает дыхание не в объятиях Иваизуми, потому что существует аксиома – объятия Иваизуми Хаджиме НЕ успокаивают. Наоборот, ускоряют ритм сердца до невозможного и душат, душат, душат. Проламывают кости и убивают. Ойкава выглядит как ебаный бог, и Иваизуми точно бы его трахнул, если бы не знал, как часто Ойкава будет плакать после этого. Как его кровь начнет отдавать дешевым алкоголем и потерянностью, которая и так иногда проскальзывала, отдаваясь едкой горечью на языке. Иваизуми любит сладкую кровь, а не горькую, как сломанная жизнь. Поэтому обнимает Ойкаву, как может, когда тот трясется по ночам и скулит. Поэтому покупает ему еду, когда Ойкава почти физически не может выйти на улицу из-за разбитости собственного сердца. Поэтому однажды приносит дворнягу домой и заявляет Ойкаве, что это теперь псина шатена, и последний должен за ней приглядывать, а не тратить время на пиздострадания. Поэтому ночью осторожно касается губами новых укусов и сжимает руки чуть крепче, заставляя Ойкаву обеспокоенно заворочаться во сне. Поэтому покупает пластыри с инопланетянами и клеит их на чужую кожу. Идет с Ойкавой на ночной сеанс в кинотеатре. Выкидывает бутылки из холодильника, находит обогреватель зимой, набирает горячую ванну, тащит в кровать ночью и заставляет есть. Только из-за этого. Хорошо, что Ойкава ничего не замечает.