***
За неделю ничего не меняется и Хансоль даже слегка удивлён. За его спиной не шепчутся, на него не тычут пальцем, его ещё ни разу не обкидали камнями и никакого другого повышенного внимания к нему нет и, видимо, всё же не будет. Либо общество прозрело и стало по-настоящему толерантно относиться к чужим увлечениям даже такого рода, либо сдавать его никто и не собирался. «Я слышал, ты увлекаешься фотографией. Не хочешь поснимать меня?» — от Хансоля звучит ещё более дерзко и опрометчиво. Он умалчивает тот факт, что за эту неделю нарыл информации на Бёнджу больше, чем за полтора года совместного обучения.***
Сначала жутко неловко даже раздеться в такой обстановке, да ещё и когда рядом он. К счастью, Бёнджу в большей степени увлечён разглядыванием комнаты и не обращает внимание на волнение Хансоля (или тактично притворяется, что тоже не плохо). Решив, что на первый раз лучше начать с чего-нибудь попроще, чтобы новоиспеченный фотограф не сбежал непреднамеренно, он остаётся в черных боксерах и надевает, не застёгивая, тонкую, немного просвечивающую рубашку. — Их мы тоже будем использовать? — деловым тоном спрашивает Бёнджу, указывая на три бордовые розы, что торчали в разные стороны из широкой вазы и выбивались из общей обстановки. И, дождавшись утвердительного кивка, выдёргивает их из воды. — Только не с лицом, — просит Хансоль, когда, стоящий с ногами на его кровати парень, направляет на него камеру. Очень не в тему становится смешно, потому что сама собой возникает мысль о том, что Бёнджу первый мужчина, побывавший в его кровати. Теперь главное не озвучить это. — Обрежешь, — просто отмахивается одногруппник и без предупреждения нажимает на кнопку. Ему катастрофически необходимы эти фотографии с лицом и всё тут, глупый Хансоль. Они практически не разговаривают, к чему общительный Соль не привык совсем, но впервые он никак не может подобрать тему для разговора. Своим серьёзным и сосредоточенным взглядом сверху вниз Бёнджу, сам того не зная, пригвоздил его к матрасу. Хансоль совсем не может поднять на него глаза. Ему не нравится это всё настолько же, насколько и нравится — как бы абсурдно не звучало. Хансоль не сдвигается с места ни на миллиметр, когда парень опускается на его ноги и откладывает камеру. Он сдирает с роз лепестки и разбрасывает их — Ким чувствует каждый, коснувшийся его кожи. По его телу медленно, но равномерно разбегаются мурашки, как рябь по воде. Его кожа почти не тронута загаром, но нет этой нездоровой бледности. Бёнджу чудом останавливает себя, чтобы не подцепить пальцем краешек боксёров и не оттянуть его слегка, проверив, какого оттенка кожа там. Хансоль говорит, что у него талант, но вряд ли понимает, что Бёнджу просто слишком заинтересован в этом. Через месяц у него на компе появляется отдельная папка с фотографиями его «модели», которые он вообще-то честно обещал удалить после редакции и отправки.***
Прошло совсем немного времени, прежде чем Хансоль совсем осмелел. На этот раз он явно придумал что-то интересное, иначе никак не объяснить его заранее виноватый вид. Он обеспокоенно покусывает губу, не решаясь сказать — Бёнджу сгорает от любопытства, но не торопит. В конце концов, он не разочаровывается: сегодня его ждут высокие белые гетры и засосы. Ему интересно, как он выглядит в глазах Хансоля, если он решился попросить даже о такой услуге. Бёнджу привык копать глубже, но, возможно, этот мальчик просто готов на всё ради реализации своей идеи. Своего рода творчество? Бёнджу не может сказать, что до конца понимает его, но рядом с Хансолем у него, кажется, тоже появилась парочка фетишей. И все они и непосредственно связаны с ним. Сначала юноша указательным пальцем очерчивает кожу, рисует на ней, спрашивая тем самым одобрения Хансоля. Тот кивает и Бёнджу приступает. Сначала низ живота, потом постепенно поднимается выше, иногда оглядывая всё это дело со стороны, чтобы действительно, как и хотел Хансоль, получилось сердечко и вся работа не пошла насмарку (хотя всегда можно попробовать снова). Хансоль старается выглядеть безразличным, смотрит куда-то в угол, но совсем-совсем не знает, куда себя деть. Если честно, Бёнджу специально тянет время и задевает горячим языком кожу тоже не случайно, но ни одной жалобы не поступает, только иногда юноша слегка дёргается словно вот-вот увернётся или оттолкнёт. — Не больно? Я в этом деле не мастер, — то ли извиняется, то ли оправдывается Бёнджу, пытаясь немного разрядить обстановку. Он понимает, что старший не будет так волноваться, если поймёт, что не только ему неловко. — Вовсе нет. Продолжай, — последнее звучит как-то лишне: слишком похоже на «умоляю, сделай так ещё раз» — поэтому Хансоль делает максимально отсутствующий вид, будто бы и не он вовсе наслаждается тем, что его лижет другой парень. Засосы крупные, почти фиолетовые, такие останутся на несколько дней точно. Хансоль с ужасом перебирает всю аптечку, запоздало вспомнив, что завтра вообще-то зачёт по физре и не дай бог кто-то увидит… Тут не скажешь «случайно упал» или «расчесал». Он жалуется по телефону Бёнджу, как единственному, кто знает, и тот, зараза такая, почти в истеричном хохоте советует натереть кожу луком или чесноком, но предупреждает, что за день он всё равно ничего сделать не сможет. Хансоль вздыхает и вместо заживляющей мази покупает тональный крем — и то больше пользы.***
В следующий раз Бёнджу привозит его к себе — смена обстановки и все дела (а ещё +1 шаг к сближению). Он не знает ещё, что Хансоль привёз с собой, но тот так загадочно улыбается — у Бёнджу приятно тянет внутри от нетерпения. Он уже знает, что будет что-то грандиозное. Как радушный хозяин, он предлагает гостю чай, но тот отмахивается, перенося все дружеские формальности на потом, чему Бёнджу только рад. Хозяина квартиры выставляют из собственной спальни (Бёнджу никогда не сможет там больше спокойно спать; из-за Хансоля там даже воздух другой), потому что кое-кому нужно переодеться, но это большой секрет. И всё равно слышен каждый шорох: шелест пакета, вжиканье молнии, шуршание одежды; слышно даже, как она падает на пол. В такие моменты хорошая фантазия приносит одни мучения. Хансоль чуть не заезжает дверью любопытному парню по носу, когда открывает её. — Слушай, а помоги завязать… Я себя переоценил, — бубнит он себе под нос, поворачиваясь спиной к нему и выжидающе поглядывая через плечо. Он бы хотел явится более эффектно, но сойдёт и так. Бёнджу упорно молчит и неверяще смотрит на ажурные белые чулки, которые заканчиваются сверху очень милым рюшем. Что ещё хуже, так это такой же белый и такой же рюшевый корсет и сзади его должна украшать атласная лента, которую ему настойчиво сунут в руки. Пальцы его совсем не слушаются: они с лёгкостью скользят по коже юноши, но с таким трудом попадают лентой в крючки. Ситуация вынуждает его наклонится ниже и он старается не дышать почти, чтобы случайно не опалить чужую шею (и чего уж там, серьёзно воюет с желанием прикусить кожу на лопатке). Он справляется гораздо быстрее, чем сам себе напророчил, и результат буквально выбивает последний воздух из лёгких. — Ну как? — кокетливо, с явным смешком в голосе, но тайно волнуясь спрашивает Хансоль. — Глаз не отвести, — в тон ему, но без тени лести отвечает Бёнджу. Они с Хансолем точно извращенцы, психи, к тому же фетишисты, но это так по-блядски красиво, что на лице сама собой застывает улыбка. Он говорит старшему, что у него есть черный кожаный диван, который будет замечательно контрастировать с его образом, и тот одобряет идею. Это первый раз, когда Хансоль возбуждается. Он стыдливо прикрывается собственными ногами, складываясь почти пополам. Его самопровозглашенному фотографу это не нравится: он собственноручно разводит его ноги в стороны, успокаивающе поглаживая бёдра и делает ещё пару снимков перед тем как… Перед тем как крышесносно отдрочить. Хансоль утыкается лбом в его плечо и совсем не сопротивляется, хотя знает наверняка — это было бы правильно. К сожалению, его желания уже в который раз не вписываются в рамки слова «правильно», поэтому он позволяет себе ловить это тягучее удовольствие от чужих сильных рук. Он кончает со сдавленным стоном и сильным сожалением, потому что не хочет, чтобы всё заканчивалось. Пачкает руку Бёнджу и его футболку, абсолютно не представляя, как извиниться за это и как будет теперь смотреть ему в глаза. Но парень совершенно невозмутим: он снимает с себя грязную футболку, вытирая ею же остатки спермы с руки, затем кидает на пол и тянет всё ещё пребывающего в прострации Хансоля к себе — обниматься. Тот с благодарностью принимает такую ласку, особенно успокаивающие поглаживания по спине и волосам, что так сильно контрастируют с резкими и властными движениями до этого. Рядом с ним хочется уснуть: Бёнджу горячий как печка и по-домашнему уютный, а ещё уровень доверия к нему перерос уже все воображаемые шкалы Хансоля. Это значит, что Ким и сам не знает каков лимит. — Если тебя это хоть немного успокоит, я, кажется, кончил в штаны. — Еле слышно признается брюнет, мигом вгоняя Хансоля в краску. Это явно больше, чем он ожидал услышать, — Чуть-чуть. Хансоль заливисто смеётся. — Знаешь, а я, пожалуй, не отказался бы от чая.***
После этого Бёнджу по праву считает, что они вместе. Не привык он дрочить малознакомым парням, но между ними та самая треклятая химия. И вообще то, что Хансоль делает, провоцирует Кима принять свои желания тоже. Они идеально подходят друг другу, их свела сама судьба. Почему-то так думает только он один. — Я не уверен, что могу быть с парнем, — осторожно говорит ему Хансоль, хотя они оба знают, что может и ещё как. Так почему он сопротивляется? — А как же… — Бёнджу не хочет договаривать, да и спрашивать не надо было — оно само вырвалось. — Фотографии? Это же совсем другое. «Ну-ну, главное, чтобы ты сам в это верил» — думает Бёнджу, но совсем не хочет срываться на парня. Он не заслужил. И что ещё важнее — он ему доверяет, а тут уж Бёнджу в лепешку расшибётся, но не подведёт его. — Будем друзьями? — спрашивает Хансоль, состроив умоляющую мордашку. — Ну конечно. Давай, — Бёнджу всё-таки еле сдерживает рвущийся наружу сарказм, но он, блять, решил уже, что будет самым-самым лучшим другом ему. В конце концов, у него есть чудесная папка, благодаря которой он подробно изучает буквально каждый изгиб тела, — как-нибудь продержится, переболеет. Бёнджу шутит про себя, что у них любовь на расстоянии. Да, огромное расстояние между его чувствами и чувствами Хансоля. Хотя, «любовь», вероятно, не совсем подходящее слово — слишком громкое, помпезное и, чего уж там, слишком приличное для того, что происходит у него в голове. Но назвать это влечением или ещё как-нибудь язык не поворачивается: ему нравится даже тот Хансоль, который не замечая стен ходит по коридорам универа; который мучается со своим ужасным произношением на английском; у которого раз в неделю почему-то перестает писать ручка, поэтому он одалживает у Бёнджу и никогда не возвращает. Иногда Ким думает, что Хансоль что-то строит дома из этих ручек, ну или просто собирает коллекцию. Фотографировать становится невозможным занятием. То и дело к нему тянутся руки, когда это совсем не нужно. Зато он внутри почти визжит от восторга, когда Хансоль сам просит его помочь. Что-то вроде смущенного, но воодушевленного «а давай ты засунешь пальцы мне в рот». Интересно, а Хансоль хоть иногда задумывается вообще над тем, что он говорит? И разве Бёнджу может отказать? Во рту Хансоля горячо, он очень осторожно прикусывает чужие пальцы — этого итак много, но Бёнджу позволяет себе ещё немного. Влажными пальцами он касается губ, сминает их: нежные, упругие — потрясающие. Хансоль смотрит непонимающе, но вся его подозрительность сводится к нулю, стоит уверить, что на камере это смотрится отлично. Бёнджу пользуется его доверием, но убеждает себя, что эту маленькую вольность ему обязательно простят. Хансоль уже давно ждёт, когда парень заметит, что ни одна фотография из тех, что они сделали, никуда так и не была выложена. Ни одна. Он всё пытается придумать, как это рационально объяснить. Почему-то от одного Бёнджу он получает необходимого внимания гораздо больше, чем от всего интернета. Когда совсем смеркается, Бёнджу как радушный хозяин предлагает ему остаться. Впрочем, он уверен, что парень откажется, ведь всегда можно вызвать такси. Он обязательно проводит его до машины, чтобы Хансоль не стоял один на улице и заставит позвонить, когда его довезут. Хансоль говорит, что терпеть не может, когда его так допекают, но на самом деле ему нравится. — Да, буду очень тебе благодарен. Мне не стоило засиживаться у тебя, но тут так уютно, — он беззаботно улыбается, не подозревая, что мысленно его уже отправили домой. — Да? — удивлённо переспрашивает Бёнджу, а потом, словив непонимающий взгляд, спохватился и предложил: — Можешь спать на диване. На том самом кожаном диване, где… Вот чёрт. Может прочитать перед сном Хансолю сказку про красную шапочку и серого волка? Они разошлись по комнатам, и поминутно Бёнджу подавлял в себе желание пойти посмотреть на спящего парня, но это было бы слишком опасно, да и просто слишком. Сон никак не шёл, поэтому он всё же готов был поддаться соблазну, как услышал скрип двери. На автомате он притворился спящим, как в детстве, когда мама приходила ругать его за то, что он засиживался до поздней ночи и всё никак не хотел спать. А вдруг Хансолю что-нибудь нужно? Он открывает глаза, когда парень уже фривольно просунул одну ногу к нему под одеяло. Их взгляды встретились, но Хансоль невозмутимо продолжил своё занятие. Только когда его волосы разбрелись по подушке и удалось удобно укутаться в одеяле, он снизошёл до объяснений. — Там холодно. В мае? Под пуховым одеялом? — Я могу дать тебе плед. Или оставайся тут, а я… — Нет! — перебивает его Хансоль, — Пожалуйста. Пожалуйста что? Пожалуйста, не надо плед? Пожалуйста, не уходи? Пожалуйста, согрей? А может ещё что? Бёнджу не находит, что сказать, но это и не нужно: к нему жмутся тонкие ноги Хансоля (правда ледышки); он чувствует смесь запаха кондиционера для белья от своей футболки, которую Хансоль одолжил, чтобы не помять свою одежду, и чего-то неуловимого, принадлежащего самому Хансолю. Бёнджу делает глубокий-глубокий вдох, пока юноша плющом обвивает его тело. Оттолкнуть его — страшное преступление, за которое он себя не простит, но вот если он сам уйдёт… — Друзья так не делают, Хансоль, — с укором говорит он, пытаясь вразумить. Сам Хансоль прекрасно понимает всё, что он говорит и даже представляет, что он ещё захочет сказать, но у него тоже есть парочка сильных аргументов. Самый сильный — чувства Бёнджу, которые разве что на лбу у него не написаны. Он всё ещё нравится ему, но теперь Хансолю очень хочется прокричать, что это взаимно. И почему же тогда этот дурачок сопротивляется? — Дрочить друг другу тоже по идее не должны. — Это случилось до того, как ты меня отшил. — Я не отшил! Просто был немного не готов. — Спи, поговорим завтра. Если ты, конечно, не передумаешь опять, — едко подмечает парень, хотя готов уже пойти на мировую. — Нет, ты мне не веришь? Давай я тебе докажу? — момент — и с Бёнджу слетает одеяло, а на ногах удобно усаживается кое-кто, чьи юркие пальчики вскоре задевают кромку штанов и норовят пробраться дальше. Больше всего на свете Бёнджу хочет узнать какого хрена произошло, что он настолько осмелел. Такое поведение не заслуживает снисходительности. Хансоль совсем не ожидает этого, а потому успевает только удивлённо ойкнуть, как тут же оказывается прижатым лицом к подушке. Очень удобной, кстати, подушке. Хансолю понравилось бы на ней спать. Сначала ему обидно, даже очень, но ситуация налаживается, когда его бок плавно сжимает чужая рука. Прямо под майкой. Он даже не пытается выбраться, только завороженно ждёт, что же будет дальше. Наградой ему становится пара скупых, но жутко волнующих движений вдоль рёбер. — Не доводи меня, пожалуйста, — низко, аж мурашки по позвоночнику бегут, говорит Бёнджу, а потом отпускает, и его голос сразу выравнивается, — Как я и сказал, поговорим завтра. Хансоль более чем доволен. Напоследок он совершает ещё одно злодеяние: звонко чмокает парня в щёку, случайно (или нет) съезжая на уголок губ. — Сладких снов! — желает он, закрывает глаза и складывает ладошки под головой, демонстрируя свою покладистость (временную, конечно). Засыпая, Бёнджу надеялся, что к утру Хансоля сдует отсюда нафиг и они разойдутся как в море корабли, но нет. Первое, что он обнаружил, едва проснувшись, — два уставившихся на него глаза. Спасибо, что не горящих адским пламенем. — Вот твоё завтра, — махнул Хансоль в сторону окна, намекая, что давно уже рассвело и пора бы исполнить обещанное. Сам же еле языком ворочал после полубессонной ночи. Он несколько раз просыпался, смотрел на мирно сопящего парня, прислушивался к его дыханию — это убаюкивало его и он снова погружался в сон, закидывая для удобства на Бёнджу то одну конечность, то другую. Тот же спал как убитый, его, видимо, ни разу не смущали кроватные привычки Хансоля. — Ага, — буркнул Бёнджу, уткнувшись лицом в подушку. Ну кому захочется что-то решать рано утром в единственный выходной? Он бы с удовольствием провалялся ещё пару часиков. Можно даже с Хансолем. Можно даже с Хансолем в обнимку. Ах, вот если бы он проснулся раньше, было бы вообще замечательно. Бёнджу уносит совсем. Он только краем уха слышит, как распинается Хансоль, и, чтобы поддержать беседу, угукает ещё раз. — Доброе утро, любимый, — раздаётся из уст Хансоля, и Бёнджу едва удерживает себя от необдуманных поступков. Больше всего ему не нравится непостоянство. Если ему сказали нет — значит ничего не выйдет и пробовать ещё не имеет смысла. С Хансолем это не работает от слова совсем. — Хансоль. — Да? — Где мой утренний поцелуй? Хансоль отзывается мгновенно.