Извинения приняты

**************************************************** …говорил все это, и сам чувствовал, как слова плюхаются куда-то между водительским и пассажирским сиденьем – беспомощные, глупые, жалкие… Вон, у тактичного, как всегда, Сэма даже ответа не нашлось. Звонок спас – и пока Сэм преувеличенно весело трепался с Гартом, выстёбывая привычку того образовывать глаголы от собственного имени, ты неотрывно смотрел на дорогу, чувствуя, как понемногу отливает от щек предательская краска. Надо же, ага: «Давай, может, в киношку сходим, или в бар», «нам надо развлечься немного», и совсем уж стыдное - «ты ведь еще помнишь, как это – развлекаться, Сэмми?». БОльшим идиотом, наверное, сроду себя не чувствовал… Надо было еще цветов купить для полноты картины, чего уж там. **************************************************** Дельце наклевывалось приятное – хотя бы потому, что в нем не воняло никакими ангельско-демонскими разборками, а в последнее время такое случалось нечасто, грех не порадоваться. Старая добрая охота на тварей – аж моложе себя почувствовал, прямо-таки минус 40 лет в аду… Вот только Чистилище никак не желало вычитаться из общей суммы – и стоило вспомнить всё понимающий, горько-насмешливый голос Бенни в трубке, как где-то в животе немедленно дернулась, противно мазнув склизким хвостом по сердцу, затаившаяся в глубине рыбина. Ты мотаешь головой, прогоняя поднимающуюся к горлу муть, и выпадаешь обратно в эту причудливую реальность – как раз вовремя, чтобы увидеть оторопевшее лицо Сэма. - Классный прикид. Совершенно нечитаемый голос - раньше он так только за челкой умел прятаться, а теперь вот, за лишенным всяких эмоций голосом, как за стеной – попробуй, разбери, разгадай, Дин… - Он тебе понравится. Черт, да что же это?! Новое проклятие «сболтни брату все, что на ум приходит»?.. Расклеиваешься, чувак, непозволительно расклеиваешься – спасибо, Сэм и сейчас не стал заострять внимание на твоих словах, никак не вписывающихся в этот, новый, расклад. Расклад, который ты сам ему и сдал, вернувшись: каждый сам по себе, даже если рядом. И позволил Сэму думать, что это – его вина. Что это – из-за него, из-за девчонки этой, как там ее, имечко – хрен упомнишь… из-за того, что тот не искал тебя, - ха, делов-то было, найти! Хочешь, на кофейной гуще погадай, хочешь – попытайся всучить свою трижды перезаложенную и перештопанную, как старый носок, душу, очередному демону перекрестка… Это так по-твоему, чувак – заставить Сэма чувствовать себя виноватым, чтобы самому не пришлось просить прощения, чтобы даже рассказывать не пришлось о том, что и как было там. Как однажды Бенни стал тебе братом – потому, что ты не знаешь, и никогда не знал других слов, означающих такую близость. И теперь ты стоишь, смотришь Сэму в лицо, видишь, как двигаются его губы, когда он что-то рассказывает тебе об орках и Древе Боли, а в голове пульсирует, бьется в виски сумасшедшей птицей: «не могу больше.. не могу так больше»… **************************************************** Чертовы весы – чаша попеременно переполняется отчаянием и надеждой, и кажется, мир больше никогда не обретет равновесия. Так и будет моргать сломавшимся телеком, самостоятельно переключая каналы: вот ты уже смирился с тем, что в этот раз ничего не выйдет, ни разговора, ни примирения. И сейчас вы буднично погрузитесь каждый на свое сиденье, синхронно шваркнув дверцами, и верная старушка Импала будет трудолюбиво поглощать расстояние до следующей точки на карте – еще больше увеличивая расстояние между тобой и Сэмом. А потом мир снова моргает, и в следующем кадре Сэм вдруг отводит глаза - потому, что в них (ты это знаешь наверняка) плещется улыбка, которую ты сто лет уже не видел… да и вряд ли заслужил, и слов этих тоже уже не ждал, а он говорит «Останемся?»… и ты никак не успеваешь вернуть контроль над собственным лицом, когда его раздирает острым, как нервный импульс, счастьем. Когда Вселенная опять на мгновение схлопывает веки, ты обнаруживаешь себя идущим вдоль ряда этих смешных, разодетых воинами менеджеров и юристов, играющих в чужую, полную недоступного им драйва, жизнь. Тебя ощутимо потряхивает – знакомым предвкушением боя и позабытым предчувствием чего-то хорошего, и из твоей груди сами собой рвутся слова единственной речи, которую ты помнишь – не из школьной программы, из фильма, который вы с Сэмми когда-то смотрели, проскочив без билетов на вечерний сеанс. И ты стараешься не смотреть, правда, но взгляд неотвратимо цепляется за самую высокую фигуру в строе – и прикипает намертво. Под этим гримом, и париком, и кольчугой на груди, ты чувствуешь себя так надежно укрытым, спрятанным, - и потому не можешь перестать подглядывать, разглядывать каждую деталь. А Сэму будто надоело прятаться – он словно нарочно, вот он, весь, напоказ: отросшие до плеч волосы убраны в хвост, обнажая лицо, с рельефом которого словно слилась, ничего не искажая и не скрывая, краска… плечи кажутся еще шире под плащом, и здоровенный, кованый по всем правилам меч кажется едва ли не игрушечным в больших ладонях. Похоже, любовь к мешковатым джинсам, опасно висящим на острых тазовых косточках, осталась в прошлой жизни вместе с челкой, занавешивающей глаза – длиннющие ноги так обтянуты кожаными штанами, что когда Сэм принимается нетерпеливо мяться на месте, ты удушливо потеешь под своим «костюмом», замечая, как перекатываются мышцы его бедер. А потом вселенский телек снова моргает, и в жаркой, тесной темноте «королевского шатра» ты, вдруг по-детски поверив, что все может стать вот так легко и просто, лезешь ему под рубашку, стесывая костяшки пальцев о грубое тканое полотно… чтобы в следующую секунду остаться стоять дурак дураком - с протянутой рукой посреди пустой палатки. **************************************************** Обижаться глупо – да и не на что, если уж честно. Ты же не думал, в самом деле, что Сэм – умудряющийся сутками сучиться из-за того, что ты без спросу лазил в его ноут, - этот вот Сэм возьмет и просто закроет глаза на вырытую вами пропасть между до и после?.. Решать проблемы методом их упорного игнорирования – этой твой конек, чувак. И именно этим ты и занят следующие два дня в дороге, выкрутив ручку громкости на допотопном кассетнике ровно до предела сэмова терпения – и ни децибелом больше. Сэм смотрит в свое окно, бездумно следя проносящиеся мимо однообразные пейзажи - его лицо разглаживается, не выражая ничего, и только залом между бровями от страдальческого, такого привычного ему, выражения, никуда не исчезает. Внезапное осознание того, что твоему брату – тридцать лет коротко бьет поддых, Импала виляет, чутко отзываясь на дрогнувшую руку, и Сэм оборачивается, успевая поймать твой больной взгляд… и непреклонно отразить его обратно. На сиденье Сэма сидит здоровенный ссутулившийся мужик с измятым от хронического недосыпа лицом в ржавых разводах щетины, и с усталой обреченностью не ждет от тебя ничего. И ты не выдерживаешь, и бросаешь в него пробным, неловким с отвычки: - Сэ-эмми… Но Сэмми сейчас глянул бы настороженно из-за упавших на лицо прядей, как зверек, ждущий то ли ласки, то ли выстрела в упор – а этот, Сэм, спокойно убирает волосы за ухо, поднимая лицо навстречу твоему взгляду, и сипло откликается на равных: - Дин. Ты не знаешь ни одной речи, годящейся для этого разговора, никаких слов, гладко увязанных между собою так, как ты никогда не умел – и только воровато облизываешь треснувшую губу, неловко пожимая плечами. Мол, ну вот он я, Сэмми, - решай сам… И Сэм, как всегда, делает скидку твоему редкостному умению выражать чувства, безошибочно и привычно считывая их с твоего лица. - Мы поговорим в мотеле, Дин. Но тебе все равно придется извиниться. **************************************************** Иногда ты развлекаешься тем, что представляешь, каким мог бы быть твой разговор с психологом, взбреди тебе когда-нибудь в голову шальная мысль вывалить на стол постороннему человеку ворох своего грязного белья. Ты мысленно прокручиваешь странные диалоги, припоминая реплики этих мозгоправов из всех когда-либо виденных тобою киношек, и на «как Вам кажется, в какой момент все пошло не так в отношениях с Вашим братом?» тебя пробивает сухим истерических смешком, будто током. Ну, как Вам сказать?.. может, все пошло «не так», когда я позволил ему шагнуть в клетку с Люцифером, искупая мой собственный грех?.. или позже, когда почти ненавидел его за то, каким он вернулся – страшным, сильным, чужим?.. мертвым. Или раньше, когда мне проще было выгнать его, отдать этой демонской сучке Руби, чем позволить вырасти – и самому меня бросить однажды?.. а может, доктор, все пошло не так еще раньше?.. Например, тогда, когда Сэму исполнилось 15-ть – и я впервые позволил ему себя трахнуть?.. Выламываясь от невозможного, нестерпимого стыда и желания, когда мой младший брат неумело и жадно тыкался мне в задницу острым мальчишеским членом, слепо шаря взмокшими ладонями по всему телу, еще не веря, но уже захлебываясь сладким узнаванием: - Дииин… ох дааа, Дин, ну какой же тыы.. какооой… А я, старший, взрослый, плавился, стонал течной сучкой под ним, подыхая от неизведанного раньше счастья – подчиняться. Уступать, отдаваться, давать… Скажите, доктор, что пошло не так в моих отношениях с братом?.. Что в них вообще было - «так»? Хорошо, что наших внутренних разговоров никто не слышит – но тебе в любом случае пора завязывать с ними, чувак. Ты прощаешься с «доктором» в твоей голове и осторожно паркуешь Импалу на стоянке у первого вынырнувшего из сгустившихся сумерек мотеля, стараясь не разбудить задремавшего Сэма. Впереди – почти сутки отдыха, и ты намерен использовать их по полной. **************************************************** Тебе придется извиниться – Сэм ясно дал это понять, и ты знаешь, что твои обычные трубки мира в виде совместного распития пары бутылок пива и прочего дерьма в стиле «хэй, Сэмми, старший братец вернулся» здесь не прокатят. Сэм вырубается почти сразу, как рушится на кровать после душа – и какое-то время ты просто лежишь в темноте, слушая размеренное дыхание с соседней койки. От той животной, пугающей мощи, которая исходила от бездушного Сэма, сейчас осталась едва ли половина – не то, чтобы он слишком похудел, или растерял всю свою внушительную мышечную броню… просто вдруг снова заострились, повылазили позабытыми давно углами все детские черты, а ты и не заметил. Проморгал – во всей этой чехарде с левиафанами и слепым «я хочу верить, что Сэм в порядке». И когда вспоминал, мучительно, через тягучее, тошнотворное чувство вины вспоминал его там, в Чистилище, - то видел именно того, пышущего здоровьем и нечеловеческой силой, робоСэма, которого избить хотелось куда больше, чем… чем что-то еще. Но той мощи, мерно распирающей необъятную грудь тяжелым и жарким дыханием, теперь нет – и тебе приходится вслушиваться изо всех сил, чтобы различать легкие вдохи и выдохи, теряющиеся в шуме автострады за окнами. Сэму нужно знать наверняка, чтобы поверить – этот малый никогда ничего не принимал просто на веру, - и ты намерен дать ему это, чего бы тебе ни стоило. Пусть знает, «како-о-о-ой же ты, Диин» - пусть возненавидит сперва, пусть отшатнется, пусть слепо кинется искать-убивать Бенни, плевать!.. Лишь бы простил и принял – и ты знаешь, что так и будет, когда ты сделаешь то, что задумал. Сэмми не бьет лежачих. **************************************************** Красное дерьмово сочетается с рыжим – но Сэму всегда нравился красный, и ты достаешь со дна сумки завернутый в бумагу алый шелковый клочок ткани, укладывая его на раковину рядом с огненно-рыжим париком. В этом подобии ванной комнаты нет нормального верхнего света – только желтый тусклый ночник на стене у зеркала, в его свете твое лицо кажется мягче и моложе. От решимости бросает в дрожь, и ты едва справляешься с привычными движениями, стягивая с себя линялую майку и боксеры. Только когда широкая бельевая резинка больно цепляет оголенную головку, ты понимаешь, что у тебя стоит. Еще можно отступить, еще не поздно притвориться, что ты не собирался этого делать, что ты и есть старший, взрослый, сильный, мужик и бабник, охотник и рок-н-ролльщик… Но по белой коже груди и шеи уже проступают алые пятна, а взгляд раскосо и беспомощно плывет, когда ты оглядываешь себя в зеркале – жилистого, свитого из мышц и сухожилий, - и представляешь, как оденешь на себя все, что приготовил. Ты берешь в руки невесомое алое облако, и от стыдного, темного, жгучего возбуждения поджимаются пальцы босых ступней на кафельном полу. Платье скользит по телу долгой холодной волной – длинное, в пол, с разрезом на левом бедре и кружевным лифом, колюче обнявшим грудь. Тонкие бретельки ложатся точно в выемки ключиц, посылая волну щекотных мурашек по шее. Руки противно дрожат и слабеют, едва удерживая крохотный флакончик туши, который вчера ты украдкой сунул в карман в мини-маркете на 57-й автостраде, обливаясь потом от ужаса. Это не так уж сложно, на самом деле – и краска ложится на ресницы легко и мягко, а когда ты чуть отстраняешься от зеркала, чтобы оценить результат, член дергается, чувствительно проезжаясь изнутри по шелковой прохладе. Это на самом деле. Это не сон, не горячечный бред, суматошно мелькающий под зажмуренными веками, когда ты наскоро дрочишь с утра в сортире, закусив губу, чтобы не выдать себя стоном. Это и вправду происходит – ты стоишь посреди ванной мотельного номера в шелковом красном платье на голое тело, ощущая зябкие прикосновения воздуха к ногам, к лобку и под яйцами, гладко выбритыми новым одноразовым станком, и от накрашенных ресниц на твои скулы ложатся стрельчатые тени, прячущие лихорадочный румянец. Рыжие локоны мягко ложатся на спину и щекотно рассыпаются по плечам – ты отводишь назад, от лица, заплутавшую прядку, и вздрагиваешь, встречаясь глазами в зеркале с кем-то, кого всю жизнь знал – но никогда раньше не видел. Красное с рыжим сочетается дерьмово – но женское платье, парик и макияж с рельефным, жестким мужским телом – идеально. Ты рывком втягиваешь воздух сквозь зубы, и дергаешь шпингалет на двери ванной, шагая с обрыва в темноту комнаты. **************************************************** Сэм просыпается, как от толчка, мгновенно и окончательно, как всякий хороший охотник, когда ты замираешь у его кровати. Голова кружится, кровь в ушах грохочет несущимся на полной скорости поездом – от стыда, от решимости, от бесповоротности, от предвкушения, и шелк лижет голые ноги холодным языком, когда ты стоишь там и ждешь. Ждешь, когда кошачьи глаза брата привыкнут к темноте настолько, чтобы увидеть. Ты различаешь этот миг по тому, как оглушительно громко вырывается из его груди набранный было воздух – потрясенная тишина вслед за этим ощущается почти физически, и ты едва не бросаешься обратно в ванную, вдруг растеряв в мгновение ока все мужество… Но Сэм опережает – черт, да Сэм давно уже тебя опережает, ростом, силой, скоростью, и все равно продолжает смотреть на тебя снизу вверх! Сэм бросается наперерез, бесшумно вырастая рядом, хватает и тут же отпускает твое запястье горячими пальцами. - Дин. Господи… Дин. В этих дурацких словах столько всего разом – изумления, восхищения, любви, - что у тебя вдруг подгибаются колени от нахлынувшего облегчения, а в следующий миг Сэм уже держит тебя на руках, каменея мышцами, шумно и горячо дыша тебе в шею. *************************************************** Свет ночника на тумбочке у кровати безжалостно выставляет на обозрение каждую мелочь: неумело накрашенный рот, комочки туши на дрожащих ресницах плотно сомкнутых век, алое кружево, сбившееся вбок и открывающее литую плоскую грудь с острым камешком соска, гладкую белую ногу в длиннющем разрезе, согнутую в колене и бесстыже отведенную в сторону так сильно, что тянет связку в паху. Сэм устроился на коленях между твоих ног, разглядывая, впитывая, изучая, и теперь медленно склоняется к твоему лицу, выдыхая тягучее: - Диин… посмотри на меня, ну давай же… пожалуйста. И когда ты прыгаешь с последнего своего обрыва, распахивая глаза ему навстречу, тебя ждет только искреннее, бесстыдно-наивное обожание, которое ты так боялся потерять: - Какооой ты, Диин.. какой же ты красивый, детка. От этого «детка», все окончательно расставляющего по местам, тебя выламывает сладкой судорогой по хребту, выгибая над кроватью, и Сэм склоняется еще ближе, заставляя тебя смешно и пьяно скашивать зрачки к переносице, чтобы выговорить прямо в твои открытые накрашенные губы: - Извинения приняты, Дин. **************************************************** Чертов парик остается в руке у Сэма, когда он ставит тебя на четвереньки и тянет назад твою голову, вламываясь коленями между бедер, нажимая мокрой ладонью на поясницу, заставляя выгнуться еще сильнее, больнее, невозможнее, еще выше выпячивая задницу под влажным, кипящим шелком. Потекшая тушь щиплет глаза, тело плавится, дрожит, течет и слушается – не тебя, Сэма, - и тот гнет, тискает, крутит его, как сумасшедший скульптор, задыхаясь, втираясь в тебя своим. Голые гладкие ляжки обжигает нестерпимо холодным воздухом, когда Сэм рывком задирает подол платья тебе на спину, и тебя трясет от невыносимо стыдного, сладкого, острого возбуждения, когда ты представляешь, как выглядишь сейчас – с откляченной кверху задницей, в сбившемся, задранном платье, со слипшимися, потемневшими от пота короткими прядями, размалеванный, как дешевая шлюха, умоляющая, чтобы ее трахнули. Хочется всего и сразу, в себя, внутрь, - и Сэм не заставляет себя ждать, вламываясь по слюне и собственной смазке, до синяков впиваясь пальцами в бедра, горячечно выстанывая свое вечное: - Диндиндин… И тут же срывается в бешенный ритм, натягивая тебя на свой член, как куклу, вбиваясь, ввинчиваясь в тесную, пульсирующую огнем дырку: - Сучечка моя… Дин… девочка моя… сладкая.. как же хорошо.. тебя.. ебать!.. И вот от этих его новых, грязных, желанных слов, вы кончаете оба, одинаково выламываясь в позвоночнике, застывая на миг в ослепляющей судороге, сковывающей вас воедино. Не разорвать.