Может быть, мы встретимся вновь

Взгляд тёмно-карих глаз скользит по поверхности земли полный боли и воспоминаний, потому что сколько бы времени не прошло, его чувства разъедают изнутри похлеще какой-то дикой дряни, которую Мёрфи умудрился сотворить в этом богом забытом месте. Он уже даже не помнит (полное враньё, он помнит каждую минуту), сколько времени прошло с тех пор, как они покинули эту чёртову планету, гонимые самой страшной угрозой, которая опять подвергла всё человечество неминуемой гибели. Но Беллами точно помнит (слишком хорошо), как смотрел на землю из иллюминатора, пока волна радиации распространялась по Земле, захватывая один континент за другим, сжигая всё и всех на своём пути. И единственная мысль, что крутилась тогда в его голове – Кларк отдала жизнь, чтобы спасти их. Осознание этого душило, раздирало, скручивало всё внутри так, что ему казалось, что лучше бы он задохнулся тогда, когда они едва попали на станцию. Потому что…потому что не представлял себе жизни без светловолосой девушки, чья сила воли ошеломляла его каждый раз, но которую даже в последние их минуты хотелось глупо назвать «Принцесса». Даже если бы он обязательно получил за это в нос. Беллами едва подавляет в себе желание глубоко и шумно вдохнуть, потому что на давно отлаженной станции ему катастрофически не хватает воздуха. Он просто не проходит в лёгкие, застревая где-то в основании горла, и бесконечно душит, душит, душит. Это отвратительное ощущение не покидает его с тех самых пор, как Блейк осознал, что больше никогда не увидит неуверенную улыбку таких знакомых губ, никогда не обнимет её податливое тело, не проведёт украдкой по золотым волосам, не услышит слегка хриплого голоса. И никогда больше не заглянет в доверчивые небесно-голубые глаза, что были для него всем миром. Даже если он никогда не говорил об этом вслух. Даже если никогда не сказал бы об этом ей. Может быть, было бы лучше, если бы это он пошёл к той башне, и он сгорел бы заживо на этой чёртовой земле. Это определённо было бы куда правильней. Только вот он не остался там, не сгорел, а сейчас стоит здесь живой и невредимый, обязанный светловолосой «принцессе» всем в своей чёртовой жизни. И это выводит из себя, дробит кости и внутренности на части, заставляя извиваться и биться в агонии по ночам. Если то время, когда они спят вообще можно так назвать. Ведь в космосе совершенно нет этого понятия. Только миллиарды звёзд и далёких планет, неподвижно застывших на огромных просторах галактики. Как же они ему осточертели! Бах! Беллами отдалённо осознаёт, что боль в руке настоящая, и что кровь крупными каплями стекает вниз по пальцам и разбивается о железный пол. Невидящим взглядом он скользит по стенке, на которой видны лёгкие вмятины там, где ещё секунду назад был его кулак, а также едва заметные алые разводы, которые почему-то приводят в невыносимое бешенство. Потому что вспоминает он совсем другую кровь: чёрную и густую. Метку избранной. Метку королевы. Возможно, она действительно слишком давно перестала быть «принцессой». Он, видимо, был единственным, кто об этом постоянно забывал. Кларк, Кларк, Кларк, Кларк, Кларк. Это имя крутится на подкорке его сознания, как давно знакомая, старая, заезженная пластинка, которая уже кое-где затёрлась и не хочет нормально воспроизводиться, а ты всё равно продолжаешь слушать и слушать горячо любимые песни, несмотря на все прорехи и заедания. Ему кажется, что он действительно сходит с ума и всё, чего ему хочется это оказаться снова на земле. Увидеть, как солнце отражается и бликует в золотых волнах волос, как озаряются пониманием и решимостью эти небесные глаза, как уверенно она держит клинок, которым с лёгкостью убьёт любого, кто посмеет обидеть её близких. Беллами задыхается без возможности обнять её, прижать к себе эту фигурку, зарыться носом глубоко в её локоны, вдыхая сводящий с ума запах её кожи. Все разы, что им приходилось надолго расставаться, никогда не были столь ужасными и невозможными. Потому что он всегда знал, что «может быть, мы встретимся вновь». А сейчас… у него уже почти не осталось сил сражаться со своими внутренними демонами. Они уже почти полностью сожрали его изнутри. - Сомневаюсь, что если ты будешь бесконечно избивать наш корабль, то мы протянем здесь ещё несколько лет, - Беллами слегка вздрагивает от столь привычного и насмешливого голоса лучшего механика, какого он только знал. Иногда он почти забывает, что находится на этом корабле не один. Что есть ещё люди, которые смогли выбраться, которые пережили весь тот ужас, что творился на Земле. Которые, обязаны жизнью одному единственному человеку. Боль в груди становится всё более невыносимой. - Не думаю, что пара тумаков заставит эту станцию перестать работать, - он почти ужасается от того, насколько хрипло и отчаянно звучит его голос, хотя он пытался пошутить. Видимо, его шутки иссякли сразу после того, как он оказался здесь. А может ещё на взлётной полосе? А, возможно, намного-намного раньше. Ещё тогда, когда ему пришлось спасать своих друзей в первый раз, или тогда, когда Кларк впервые ушла из лагеря. Ушла от него, сама, возможно, не осознавая этого. Или когда О возненавидела его. Он не знал точно. Знал лишь, что всё равно всё возвращалось к белокурому ангелу смерти, которая была для него куда большим, чем самым близким другом. Рейвен не отвечает ни слова, Беллами лишь слышит её слегка шаркающие шаги, ведь ей приходится тащить за собой не работающую ногу. Он даже не вздрагивает, когда её руки уже привычно ложатся ему на талию, обвивают так сильно, будто она может упасть в далёкую тёмную пропасть без этого. Блейк даже не осознаёт, что его неповреждённая ладонь начинает слегка оглаживать тонкие, умелые пальцы девушки. Это уже стало привычным. Находить в ней утешение. - Ты жив, Беллами, - уверенно и спокойно говорит Рейвен куда-то в его спину, но он чувствует каждое слово всеми своими нервными окончаниями. – Это всё, что имеет значение. Он не понимает, о чём она говорит, потому что в нём нет и толики той благодарности за эту «жизнь», которая сквозит в её тихом голосе. Он ненавидит это место, он ненавидит то, что он жив, он ненавидит каждую ухмылку Мёрфи и свои долбанные воспоминания, которые прожигают его сознание каждый день и никогда не угасают, будто всё произошло лишь вчера. Его раны ноют и гноятся под кожей, заставляя сходить с ума. И единственное, что ещё помогает ему не сбрендить окончательно – это эти самые руки, что сейчас так уверенно обнимают его. Ему хотелось бы, чтобы он мог полюбить её. Чтобы его сердце наполнялось любовью, едва он взглянул бы на неё. Но Беллами почти ничего не чувствует, и точно знает, что она тоже. То, что между ними – это скорее потребность. Возможность не сойти с ума от одиночества, потому что их мысли заняты совсем не друг другом. Не её имя он шепчет в ночи, когда они сливаются в единое целое, не её смуглое тело хочет почувствовать под собой, не к ней до рези в глазах хочет прикоснуться. И она знает это лучше других. И даже если с её губ никогда не слетало чужого имени, он знает, что думает она совсем не о нём, что жаждет совсем не его объятий. Он видит это в её широко-распахнутых в такие моменты глазах, в которых читается столько боли. И Беллами сцеловывает слёзы с её щёк, зарывается пальцами в смольные волосы и пытается спасти хотя бы кого-нибудь из них. Он жмурит глаза и видит лишь один образ, въевшийся под кожу. На секунду, Блейк позволяет представить себе, что это совсем другие руки. Совсем светлые, с длинными и сильными пальцами и с короткими ногтями. Он чувствует, как наяву её пряный запах, и представляет, как светлые волосы падают на его плечи, когда она склоняет голову. Сердце колотится в груди так бешено, что он едва может сдержать дрожь в своём непослушном теле. Глаза неожиданно обжигает, но Беллами не собирается плакать. Нет. - Может быть, мы встретимся вновь, - тихо произносит голос Рейвен куда-то в пустоту, но он слишком явственно слышит совсем другой: хриплый и низкий. И это бьёт его слишком сильно, лишая последних капель воздуха и самообладания. Он так и стоит, смотря в ненавистный иллюминатор, недвижимый и напряжённый. Его рука, так и покоится на ладонях Рейвен и ничто не нарушает тишину вокруг. Только что-то крупное и горячее обжигает их сцепленные руки и его спину. И он не представляет, как они смогут пережить ЭТО. Потому что это сильнее их обоих. Кларк, Кларк, Кларк, Кларк, Кларк. Он прикрывает глаза, не в силах отпустить столь знакомый и близкий образ. И это невыносимо! Его грудь может просто разорвать от всех чувств, что роятся и толпятся у него внутри. И он видит её. Такую живую и прекрасную. Видит, как озаряются её губы мягкой и солнечной улыбкой, как теплеет взгляд этих небесных глаз, когда она видит его. Он буквально ощущает, как её рука касается его щеки, а губы приоткрываются в немой фразе, что так знакома ему. И он повторяет за ней, не в силах поступить иначе. - Может быть, мы встретимся вновь.