Cherry Smoke

      Горький дым вырывается в промерзший воздух серыми клубами. Окуясу делает последнюю протяжную затяжку и бросает сигарету на землю, усиленно туша носком ботинка окурок. Беспрестанно ежась от пробиравшего до самых костей холода, он прислоняется к грязной стене и начинает, то и дело щурясь, осматриваться по сторонам. Пасмурное небо потеряло свои границы и расплылось по улицам белесым туманом, сквозь который деревья, дома, люди кажутся темными мутными силуэтами. Проходит всего несколько минут перескоков с ноги на ногу, прежде чем из-за поворота наконец-то чуть ли не выбегает знакомая фигура в темном костюме. Окуясу чувствует, как по лицу буквально расползается невольная улыбка и делает несколько шагов навстречу. - Черт, прости, что заставил ждать, - остановившись перед ним, Джоске, оперевшись рукой о стену, чуть наклоняется вниз, пытаясь отдышаться после пробежки. Окуясу лишь понимающе хлопает его по плечу и тут же молча принимается копошиться в глубоких карманах своих брюк. - Встретил каких-то уродов по пути. Думал, обойдется, но нет, обязательно нужно доебаться до моей прически! - Окуясу, внимательно слушая сюжет вполне знакомой истории, попутно достает помятую пачку сигарет, из которой вытаскивает одну и подносит ко рту Джоске. Тот машинально хватает ее зубами и ждет всего несколько секунд, прежде чем друг ее поджигает.       Хигашиката выпрямляется и, благодарно кивнув, делает затяжку. Ниджимура, все еще непривычно молча, внимательно вглядывается в его лицо, параллельно вытряхивая себе последнюю из пачки сигарету. У Джоске разбита бровь. Несильно, конечно, но тем не менее неприятно. Впрочем, упоминать об этом Окуясу, конечно, не станет – Джоске терпеть не может акцентировать внимание на получаемых в драках ранениях, уж лучший друг хорошо знает об этом. В груди вновь зарождается неприятная тяжесть осознания, что именно благодаря Джоске Окуясу всегда выходит из перепалок невредимым, в то время как сам его друг не успевает залечивать старые раны, как на смену им приходят новые. Иногда, не выдерживая груза несправедливости, Окуясу требует, чтобы Джоске не лечил его хотя бы из банальной солидарности, но тот всегда в ответ на просьбы лишь сухо кивает в пустоту. И в этот момент Окуясу чувствует, как свежие синяки уже не болят, и сломанная рука как-то резко прекратила докучать, а вместе с ними к горлу поступает тошнотворное чувство вины и злости.       Окуясу жертвенность Джоске бесит, но при этом вызывает бесспорное восхищение. - Тебе бы курить поменьше, - рассказывавший до этого какую-то очень длинную историю Джоске вдруг резко переводит тему, - ты же только до моего прихода одну скурил. - Ты мне не отец, чтобы указывать, - хрипло усмехается Окуясу и слабо мотает головой, демонстративно выпуская в воздух микро-облако горького дыма.       Джоске ухмыляется и, докурив в молчании, так же, как и его друг до этого, бросает окурок на землю. Следом он достает из кармана маленькую коробочку и что-то вытряхивает на слегка покрасневшую от холода ладонь. - Жвачку будешь? – протягивает он руку другу, но тот принимается активно отмахиваться, - не хочешь – как хочешь.       Джоске разом закидывает в рот две штуки и начинает активно пережевывать, оперевшись о стену. Легкий вишневый вкус растекается во рту, перемешиваясь с сигаретной горечью, и постепенно вытесняет ее, наполняя собой все. Хигашиката прикрывает глаза и спокойно отвечает на незаданный вопрос: - Мать не любит запах сигарет. - Ты знаешь, я соображаю не очень, но даже до меня бы дошло, что ты куришь. А твоя мать далеко не такой тугодум, как я. - Да, ты прав, - Джоске задумчиво выдувает небольшой пузырь, который тут же лопается. В пропитанный дымом воздух на секунду врывается легкий аромат вишни, - она наверняка догадывается, но лучше ее не провоцировать.       Окуясу согласно кивает и с какой-то непривычной грустью хрипит: - Моему отцу, увы, уже плевать на все это.       От Джоске пахнет вишней. Причем всегда и независимо от различных обстоятельств. Выкуренную сигарету он «заедает» жвачкой, а после нередко еще и выпивает банку излюбленной вишневой колы. Окуясу ее вкус никогда особенно не нравился, но Хигашиката же напротив не упускал возможности купить баночку-другую, лишь завидев на горизонте автомат.       От Окуясу пахнет дымом. Причем всегда и независимо от различных обстоятельств. Он выкуривает в день определенно больше допустимой нормы взрослого человека, хотя сам еще даже к этой категории граждан не относится. Раньше он еще пытался контролировать количество потребляемого никотина, но сейчас ему уже абсолютно плевать – он уже давно не заботится о всей этой чуши насчет вреда здоровью.       Ниджимура все чаще задумывается, что они разные. Иногда даже слишком.       Джоске выглядит всегда аккуратно, с иголочки, а Окуясу частенько приходит помятый и невыспавшийся, с торчащими из-под задравшихся штанин разноцветными носками.       Джоске всегда окружают девушки, а от Окуясу разбегаются, как от ужасного болотного чудища.       У Джоске все тело испещрено шрамами, и на лице нередко появляются мелкие ранки, но они, сугубо на взгляд Ниджимуры, совсем не портят его природной красоты, а, кажется, наоборот подчеркивают. У Окуясу свежих шрамов фактически нет, во многом «по вине» Джоске, но выглядеть от этого лучше он не начинает.       Странно это, конечно – его бы злость и зависть должны брать на фоне друга, но вместо этого Окуясу испытывает к Джоске что-то невероятно трепетное и нежное, диаметрально противоречащее его обычно грубой и прямой натуре. - Ты очень тонкий человек внутри, Окуясу, - подмечает как-то после долгой истории об очередной пассии друга Хигашиката, валяясь на своей кровати и разглядывая потолок.       На полу среди банок из-под колы и пива лежит сам Окуясу и так же смотрит вверх, размышляя над услышанным. На улице стоит жара, и через распахнутые настежь окна едва пробивается ветер, чтобы слабо пошуметь шторами и раствориться в пустоте комнаты.       Как дым.       А курить в доме Хигашикаты нельзя. Даже несмотря на то, что мать Джоске уехала на пару дней и не сможет застать сына с лучшим другом за безобразием. И Окуясу с трудом пересиливает лень и поднимается с пола, чтобы спуститься во двор и в гордом одиночестве раскурить очередную за этот долгий летний день сигарету. Чтобы еще немного поразмыслить над природой собственных непостижимых уму чувств и желаний. Возможно и неплохо, что он может сейчас немного побыть наедине с собой.       Время летит. Проходит месяц, год, а ничего в сущности и не меняется: от Джоске все еще пахнет вишневой колой, от Окуясу – сигаретным дымом. Они все еще слишком разные, чтобы не быть лучшими друзьями, а Ниджимура все чаще и чаще впадает в меланхоличный и кропотливый анализ себя. Их дружба – нет, даже не она, а сам Джоске – определенно одна из самых дорогих вещей, что у него есть в жизни, потому испортить все каким-нибудь спонтанным и непонятным действием не хочется.       Окуясу чувствует себя неправильно. У него вдруг потеют руки, когда он в очередной раз прикуривает себе и Джоске со своей зажигалки, боясь заглянуть в находящиеся непозволительно близко глаза напротив. Его ладони бьет мелкой дрожью, но Хигашиката, кажется, не замечает, как легонько трясется в воздухе огонек крепкой сжатой пальцами сигареты.       Он все чаще рассказывает "ничуть не выдуманные", одинаковые, как под копирку, истории про несуществующих официанток и прочих юных дам, захвативших его бедное сердце и буйную голову. Джоске слушает внимательно и даже пытается помочь как-то в делах любовных, но от этого Ниджимуре становится лишь хуже. Джоске слишком отзывчивый, слишком добрый по своей натуре. Он никогда не скажет ему прекратить страдать из-за каждой встречной, хотя Окуясу по факту этого и не делает. Он всегда будет пытаться как-то прийти на помощь.       Ниджимуру эта особенность характера друга бесит. Но вместе с тем вызывает прилив странного обожания.       Есть вещи, которые лучше не трогать, чтобы ничего ненароком не испортить. Правда, Окуясу пока сам не понимает, кому это лучше.       На чуть липких губах Джоске застывает сладкий вкус вишневой колы. От Окуясу несет смесью табака и алкоголя. За окном шумит во всю гроза, и ветер, кажется, готов срывать с домов крыши, но Ниджимуру это сейчас совершенно не волнует, ведь если у кого крышу и сносит, так у него. Джоске смущается не меньше его, но целуется уверенно и ловко, будто опыта у него хоть отбавляй. Окуясу нервничает и невольно дрожит от смущения и непонятного страха, чувствуя под собой разгоряченное тело друга. А друга ли? Окуясу боится ударить лицом в грязь и сделать что-то не так, беспрестанно пытаясь отогнать смущающие мысли, но в итоге они растворяются сами. Как туман. Как сигаретный дым в промозглом воздухе. В итоге он просто забывается и действует по наитию, все еще медленно и спотыкаясь, с трудом перебарывая собственную неловкость. Он чувствует на языке привкус жвачки и резко осознает, что любит его больше жизни и готов наслаждаться им до скончания своих лет. Он чувствует, как переплетаются вместе сигаретная горечь и вишневая сладость в какое-то терпкое, объемное и многомерное, совершенно необъяснимое сочетание.       В вишневый дым.       Он просыпается в поту и с содроганием осознает, что все лишь сон. «Утреннее настроение» вдруг вызывает приступ неконтролируемого омерзения к самому себе в целом и к разбушевавшейся фантазии в частности. Окуясу чувствует себя максимально некомфортно, будто о его постыдных мечтах знает кто-то помимо него самого. Будто кто-то сейчас стоит в дверях и тычет в него пальцем со злобной усмешкой. Будто там, в углу, на него с укоризной, обидой и неприязнью смотрит его дорогой Джоске.       Есть вещи, которые просто запрещено трогать. На них особенное табу, они неприкосновенны и их необходимо сохранить в таком виде, в каком они есть. Их дружба бесценна. И Окуясу просто не может позволить себе ее уничтожить.       А время будет неумолимо идти.       От них будет пахнуть вишневым дымом.