Ничего не значит

      Малыш думает о Деборе. О её больших карих глазах и яркой улыбке. О том, как она обнимает его на прощание, а потом целует осторожно, нежно, будто ещё немного смущается. — Ты даже во время секса молчишь? А у тебя есть выдержка.       Чужой голос разрывает лёгкую пелену отрешенности, что Малыш с трудом соткал вокруг себя. Чужие холодные пальцы удавкой ложатся на горло, но не сжимают, только прощупывают границы дозволенного. Впрочем, их обладателю прекрасно известно, что он может всё. Больше всего на свете хочется воткнуть в уши наушники и выбрать трек, чтобы происходящее показалось не настолько отвратительным. Только, пожалуй, выбирать придется слишком долго.       Бадди хмыкает, неотрывно следя за непроницаемым лицом Малыша, и криво улыбается. Малыш в ответ смотрит своему непрошеному партнеру в глаза, и все так же молчит. Ему нечего сказать. — Мог бы хотя бы рот открыть для приличия, тебе понравилось. Врун из тебя всё такой же херовый.       Малыш склоняет голову к плечу и устало прикрывает глаза. Чужая рука всё так же на его шее не позволяет ни уйти, ни приблизиться. Короткие ногти несильно царапают тонкую кожу и оставляют четыре красных полосы. Малыш косит глаза на свой карман, из которого приветливо торчат провода от наушников; звон в ушах сводит с ума.       Вообще-то, на их первом деле, Малыш не был особо против того, как Бадди к нему отнесся. Он привык к постоянным тычкам и поддевкам, и его ненавязчивое покровительство почему-то польстило, хотя Малыш и не нуждался в чужой защите. Но он вовсе не был против, когда за закрытой дверью склада Бадди прижал его к стене и уверенно вклинил свое колено между ног. Не был против, не был особо «за», ему понравилось скорее механически: чужие сухие губы, влажный теплый рот и дурацкие ни к чему комплименты. Было больно, потом приятно, потом липко и грязно; Бадди подал салфетки и как-то смазанно поцеловал Малыша за ухом, прежде чем исчезнуть в темноте ночи. Тогда сразу стало холодно и тошно от самого себя, и саднящая боль между ног напоминала о том, что произошло, ещё два дня. Но Малыш всё равно не мог себе солгать о том, что ему не понравилось, как Бадди налегает на него, прижимает своим телом к шершавой стене и шепчет в ухо непристойное о его «офигенной заднице» и «горячей дырке». Понравилось.       Но теперь всё не так. Малыш всё равно не сопротивляется, когда Бадди затаскивает его на сиденье очередного угнанного внедорожника и мимолетом интересуется, всё ли впорядке. Малыш качает головой, но на вопрос в чём дело не отвечает, только послушно стягивает толстовку и подцепляет пальцами болт на джинсах. Дело в Деборе, дело в том, что Малыш знает, каково это чувствовать что-то такое особенное, что страшно назвать по имени. Он думает о Деборе, пока Бадди трахает его в неудобном узком пространстве чужой машины и почти не чувствует ни боли, ни эмоций. — Видит Бог, я не хочу от тебя соплей и слез, но ты можешь выдавить из себя хотя бы улыбку?       Малыш мог бы улыбнуться и мог бы даже изобразить, что ему понравилось, но он не чувствует ни желания, ни сил. Он качает головой и отрешенно смотрит в запотевшее окно, пока застегивает свои джинсы. Бадди неожиданно осторожно поворачивает его лицо к себе и внимательно рассматривает, машинально поглаживая по подбородку. — Девчонка, да? Я узнаю этот взгляд. Моя Моника меня так же заставляет выглядеть.       Малыш пожимает плечом и качает головой, будто бы не понимает, о чем идет речь. Он думает о том, что Дарлинг наверняка знает, где её муж сейчас, и ему немного жаль её чувства. Хотя, может быть, у них там в отношениях так принято, и она тоже отдыхает в постели какого-то мужика. Или женщины. — Зачем тогда ты с ней так поступаешь?       Бадди немного отодвигается и, наконец, отпускает его горло. Кажется, вопрос одновременно забавляет и напрягает. — Потому что это всё ничего не значит. Или ты придумал, что всё по-другому?       Малыш почти чувствует, как смех булькает у основания его горла. Ничего не значит, вот так. Ничего не значит, но пару раз подряд. Бадди поправляется и садится. — Ты хороший малый, Малыш. Но ты ничего не значишь.       Малыш вместо ответа сам целует сухие, обветренные губы и выбирается из машины раньше, чем Бадди успеет что-то сказать. Черт его дери. — Ты мне за все заплатишь.       Малыш впервые стонет через боль, с трудом разлепив губы, но его рот тут же занимают чужие пальцы. Он сжимает зубы изо всех сил, за что получает тычок между лопаток и звонкую оплеуху. — Включить тебе музыку, сука? Или так справишься?       Из глаз сами собой текут слезы, но не от боли, скорее от унижения и собственного бессилия. Нужно просто терпеть, нужно просто дождаться момента и пистолет избавит его от Бадди. Только переждать. Бадди сжимает зубы на его шее и заламывает руку за спину ещё сильнее, от чего хочется взвыть. Малыш только всхлипывает и царапает свободной рукой стену, задыхаясь от ненависти. Он раньше никогда не чувствовал ненависти. — Я её не убивал. — Заткнись!       На стене остается кровавый след от того, как Бадди тыкает его лицом. Малыш сжимает зубы и приказывает себе собраться. Он никого не убивал. Но убьет.       Он стреляет уверено и без колебаний.       Малыш садится на кровати в своей камере и хрипло выдыхает, стараясь унять бешено стучащее сердце. Сон остается липкой пленкой на коже, а шею до сих пор саднит от хватки чужих зубов. Который раз подряд. Малыш со вздохом откидывается на подушку и думает о Деборе. Она его ждет. Её он любит.       А Бадди и его смерть ничего не значит. Дебора из его мыслей улыбается и машет Малышу рукой. Но Малыш смотрит, смотрит и видит чужой взгляд, который хотел бы забыть навсегда.       Он ничего не значил. А чертовы слезы в глазах Бадди ему просто показались.