***
Невозможно совсем не видеть сны, читал где-то Кацуки. Невозможно помнить все свои сны, и если кажется, что ничего не снилось, то ты просто не помнишь, вот и всё. Но Юри всегда помнит хотя бы обрывки, хотя бы смутные образы или атмосферу. Ночи, когда Кацуки видел (или помнил) исключительно пустоту, можно пересчитать по пальцам. В России же он только проваливается в темноту. Не больше. Ни-че-го больше. Лишь одной ночью, где-то на первой неделе совместной жизни с Никифоровым, он увидел во сне какой-то смутный образ, но Юри толком не понял, что и кого он видел и о чём был сон. (На самом деле, Кацуки был рад и этому обрывку, потому что он слишком привык видеть яркие сны, и ночи без них стали совсем неправильными). Первые ночи с Виктором вообще были почти бессонными. По многим причинам. И не только потому, что порой Никифоров не давал ни спать, ни дышать, ни говорить — лишь срываться на вскрики. Совсем не поэтому. Юри просто не привык спать с кем-то, тем более в обнимку. Не привык засыпать, когда рядом шумит чужой организм. Даже тиканье часов порой мешало Кацуки заснуть, а тут целая система жизнедеятельности работает прямо под ухом, напоминает: «Ты теперь не один, рядом с тобой человек, который доверил тебе всего себя, не обмани, не обидь и не пни ночью случайно». Чужое дыхание, чужое сердцебиение — этого было так много для Юри, и он просто лежал, боясь лишний раз пошевелиться или вздохнуть, боясь потревожить Виктора. Он впервые узнал, как человек засыпает со стороны. Сначала он испугался, когда Никифоров начал вздрагивать, а потом заметил, что сердце под его ладонью забилось в другом, более спокойном ритме, а дыхание совсем выровнялось. Юри сам перестал дышать, слушая, насколько по-другому звучит спящий Виктор. Без прикрас, Кацуки мог лежать так всю ночь. Так он и сделал, в общем-то, впервые находясь в кровати с Никифоровым, уснув, может быть, на час, не больше. Следующие ночи Кацуки спал, но лишь после того, как выравнивалось дыхание Виктора. И спал чутко, даже слишком чутко, просыпаясь каждый раз, когда надо было перевернуться или когда начинал шевелиться Никифоров — даже на едва заметное движение пальцев Юри реагировал, открывал сонные глаза и замирал: не потревожил ли он Виктора, не нужно ли тому высвободиться из объятий или перевернуться. Ни о каких сновидениях и речи быть не могло. Виктор знал, что такое Юри и с чем его едят, поэтому всегда старался совершенно бесшумно покинуть спальню ранним утром, чтобы не разбудить своего спящего принца, но Кацуки просыпался. Он честно пытался заснуть снова, потому что всегда так делал, если не надо никуда вставать, но у него не получалось, и уже через несколько минут он сонной мушкой вылетал из спальни к своему жениху, которого подобное явление беспокоило. Виктор долго и внимательно заглядывал в глаза цвета шоколада, ещё немного непонимающие и сонные, спрашивал, точно ли всё в порядке, и солнечная улыбка всегда убеждала его, что нет никаких проблем с подъёмом ранним утром. А потом они как-то завели разговор о снах. В конце концов, пока они жили в Хасецу и пока ездили на этапы Гран-При, Юри постоянно рассказывал Никифорову некоторые обрывки своих интересных и удивительно детальных снов (разумеется, скрывая многое из того, что выдавало богатое на фантазии подсознание). Эти рассказы по свежей памяти, порой захватывающие или милые, помогали сонному по утрам Юри взбодриться, а ещё именно они укрепили доверие к новоявленному тренеру, которому, кажется, действительно было интересно слушать. Сам Виктор редко обращал внимание на свои сновидения и всегда утверждал, что предпочитает спокойно поспать ночь, чем видеть яркие сны, потому что они его утомляют и после них он чувствует себя так, словно совсем не спал. (Юри, возможно, тоже не любит вставать по утрам только потому, что послевкусие снов слишком сильное, и сбрасывать с себя наваждение чертовски сложно, но, в отличие от Виктора, Кацуки привык к такому образу жизни). И теперь, разумеется, Никифоров не мог не заметить, что Юри порой выглядит немного невыспавшимся и что он совсем перестал рассказывать о своих снах. (Забавно, что Виктор, засыпая с Юри, почти каждую ночь стал видеть сны). Виктор рассказывал Юри свои особенно яркие и порой смущающие сны и внимательно следил за реакцией жениха, которому было слишком очевидно неловко. Было непонятно, стыдно ли Юри за то, что он утратил возможность видеть сны, испытывал ли он чувство зависти или просто выглядел так, потому что у него прекрасное всегда немного смущённо-неловкое выражение лица, но было совершенно ясно, что Кацуки нечего рассказать Виктору в ответ. И вот сейчас Никифоров (прекрасный Виктор Никифоров, который всё видит, всё замечает и всё понимает) устраивает каждый вечер просмотры специфических фильмов — не обязательно ужастиков, но с яркими персонажами и увлекательными сюжетами, после которых, как правило, снятся тематические сны. «Удивительно, что мой спящий красавец теперь встаёт так рано», «Удивительно, что после такого тебе не снились кошмары, я всю ночь видел один и тот же жуткий сон!» «И правда» — думает Юри, но не особенно расстраивается, улыбаясь нежно, когда Виктор ставит перед ним тарелку с яичницей, а кухню наполняет лай Маккачина, тоже желающего чего-нибудь выпросить. Зачем нужны сны, если жизнь превратилась в сказку? (И всё-таки Юри любит сновидения, и ночи, вроде бы полные Виктором, всё равно становятся какими-то пустыми). (Виктор замечает остатки этой пустоты в любимых глазах, когда встаёт рано и всё равно непроизвольно будит Юри в совершенно неправильное для его биологических часов время. И никакое «Спи, солнышко» не способно заставить Кацуки доспать привычные пару часов).***
— Юри! Ты уже лёг? В спальню заходит подозрительно довольный и даже как будто не сонный Виктор, как и полагается вечером, в одних боксёрах, и забирается под одеяло к сидящему и читающему книгу Юри. Тот улыбается привычно-нежно, переворачивая страницу, но Никифоров ловко перехватывает книгу и отбрасывает её на другой край кровати. Кацуки удивлённо моргает, ошеломлённый таким действием, смотрит на счастливого и несколько уставшего Виктора, ищет в голубых глазах намёки на какую-нибудь дикость или пошлость (ибо только в таком настроении Виктор позволяет себе настолько бестактно оторвать Юри от чтения и вообще от всего на свете), но находит лишь умиротворение, доброту, тонет в этом океане нежности и неуверенно улыбается. — Что-то не так, Виктор? — Как давно ты не видишь сны? Никифоров всё ещё смотрит открыто и ласково, и Юри опускает взгляд в складки оделяла, задумываясь. Возможно, он задумывается слишком долго, потому что через некоторое время Виктор невесомо откидывает растрёпанную чёлку со лба, гладит его по волосам и улыбается. — Всё хорошо, Юри? — Да, — отвечает он и всё ещё пытается вспомнить, когда же в последний раз видел сон. Кажется, это был сон о том, как они с Виктором гуляли по горячим источникам и собирали ягоды, которые совершенно чудесным образом прорастали прямо на стенах. Очень приятный сон. Он снился ему как раз в последнюю ночь, проведённую в Хасецу, а на следующий день начались сумбурные полубессонные ночи перелётов… — Я не видел снов с тех пор, как мы улетели в Россию, — получается виноватым, извиняющимся голосом — Юри этого не планировал, и он смущённо отводит взгляд куда-то в дальний угол комнаты. — Два месяца, — это не вопрос, но Кацуки кивает. Виктор вдруг вылезает из-под одеяла, садится и уверенно кладёт руки на плечи жениху, опуская того на подушки. Юри моргает удивлённо, и Никифоров, издавая смешок, снимает с него очки, кладёт их аккуратно на прикроватную тумбочку, попутно выключая лампу. — Ложись, Юри, — ласково говорит Виктор, когда Кацуки хочет что-то сказать, — и закрой глаза. Сейчас ты будешь спать и видеть сон. — Что? — Закрой глаза и расслабься. Ясно? Давай. Даже если темно, я вижу, как ты моргаешь. Ну же. Никифоров склоняется над Юри, целует его в глаза невесомо, смеясь тихо. Кацуки послушно закрывает глаза, чувствуя приближение губ, молчит, почти не дышит, искренне не понимая, что задумал Виктор, но доверяя всем сердцем, ожидая… чего? Что Виктор посыплет на него пыльцой снов или что-то в этом роде? Возможно. Рядом с Виктором Юри готов поверить в чудо. Во что угодно готов поверить. — Хорошо… — шепчет Никифоров и аккуратно пристраивается рядом с женихом. — Ты закрыл глаза и засыпаешь. И вот вдруг ты обнаруживаешь себя на побережье Хасецу… Виктор полулежит, поставив руку на локоть и опираясь на неё головой; свободной ладонью он невесомо гладит Юри по щеке и тихим спокойным голосом говорит, говорит, говорит. О побережье, о приятном ветерке, о прогулке с Маккачином и о прилетевшем внезапно на чайке Юрио, и Кацуки с удивлением понимает, что это своеобразная сказка на ночь, это… это сон. И Виктор придумал это для него, чтобы он мог увидеть сон перед тем, как провалиться в пустую темноту. От осознания этого становится так тепло на сердце, так приятно, что Юри улыбается глупо-глупо, укутывается в одеяло и думает, насколько невежливо, странно и неловко будет прервать Виктора слезливым признанием рода «Ты самый лучший», и он просто полностью погружается в «сон». Виктор, видимо, долго и усердно придумывал это (а может, ему самому снилось нечто подобное? — кто знает), но история его идеально сочетает в себе элементы реальности и нечто совершенно абсурдное, и Кацуки охотно верит в то, что мог бы увидеть подобный сон. Уснуть, правда, не получается, но он пытается не дать знать об этом Виктору, который, закончив на увеличившемся до размеров здания Маккачине, зевает и аккуратно приобнимает Юри. Кацуки принимается считать свиные котлетки, а дыхание Никифорова уже ровное. Устал, должно быть. (Снов нет. Юри просыпается утром даже раньше Виктора).***
Когда четвёртую ночь подряд Никифоров (сам очевидно уставший) без слов и объяснений укладывает Юри и начинает рассказывать ему очередной сон, Кацуки всё-таки прерывает его, целует нежно и одновременно отчаянно, хочет сказать так много, но молчит, лишь вглядывается в ласковые глаза в сумраке и не может побороть дрожь в пальцах. — В-виктор… я… я… («Я так благодарен тебе, я так благодарен тебе, ведь ты каждый день делаешь меня таким счастливым, и теперь каждую ночь даришь мне сны, и мне не нужно видеть их, как раньше, правда, не нужно, потому что твои сны самые прекрасные. Спасибо тебе, Виктор, ведь ты тратишь время, придумываешь нечто настолько прекрасное, ты так стараешься ради меня, спасибо-спасибо-спасибо»). Юри молчит, потому что голос слишком сильно дрожит. Прямо-таки предательски. Виктор ласково гладит его по спине, улыбается. — Я знаю, солнышко, знаю. Ну-ну. Ложись. Юри не ложится, лишь крепче прижимается к Никифорову. Тот тихо смеётся и начинает рассказывать. В первую ночь было побережье, Юрио верхом на чайке и Маккачин размером со здание. Во вторую — полёт в самолёте, стюардесса с лицом Криса и пейзаж ледового дворца за окном. В третью — свидание в кафе, которое сочетает в себе и элементы дома Юри, и кухню Виктора, а также карамельки в форме мордочки Маккачина и сладкие поцелуи. Сегодня Никифоров начинает рассказывать о Ледовом Дворце, в котором нет никого, кроме них — прямо как во время тренировок в Хасецу, — и каток не освещён, в здании совсем темно. Они катаются как бы тайком, шикают друг на друга, стараются не смеяться громко, но тут к ним на лёд выбегает Маккачин, и смех становится невозможно сдержать. Они выдают себя: везде резко загорается свет, появляется озлобленный Яков, который почему-то начинает обвинять их в краже булочек, и Маккачин встаёт на задние лапы и начинает грациозно кататься, и пока Яков кричит, Маккачин делает четверной флип. Юри слушает, улыбается, честно пытается не плакать от счастья и умиления, и (Боже, когда-нибудь Виктору надоест придумывать такие глупые и милые истории, невозможно быть настолько идеальным) вот бы это никогда не заканчивалось. Юри любит сны. И любит Виктора. Он согласен отказаться от своего режима ради Виктора. Виктор заменяет ему сны.***
Утро кажется действительно добрым. Юри впервые просыпается позднее Виктора, обнаруживает пустое и уже остывшее пространство рядом с собой и понимает, что Никифоров не разбудил его сегодня. Это казалось чем-то невероятным, но Юри действительно не проснулся, когда Виктор начал шевелиться. И… Вау. Юри осознаёт, что всю ночь спал спокойно и ни разу не проснулся. И ему… снилось что-то. Что-то совершенно непонятное, Кацуки даже не запомнил, что именно, но он уверен, что ему снилось что-то. Это так странно и так приятно, но Виктор, кажется, действительно рад этому даже больше, чем сам Юри. Он обнимает Кацуки, нежно треплет его по голове, целует в щёку. Ночью Юри ждут очередная история и стакан яблочного сока на тумбочке. — Выпей, — настоятельно рекомендует Виктор с солнечной (и всё ещё немного сонной; Никифоров всегда такой очаровательно-сонный по вечерам) улыбкой. — Я тут недавно прочитал, что если пить на ночь яблочный сок, то сны станут ярче. Юри едва ли не задыхается, думая о том, насколько серьёзно Виктор относится к этому. Неужели это настолько важно? Кацуки улыбается неуверенно, пьёт сок и думает, думает, думает. («Виктор, ты что, серьёзно искал какие-то решения этой проблемы? Ты же понимаешь, что ты не обязан придумывать для меня сны и пытаться помочь настолько сильно, это же всего лишь сны, мне не обязательно их видеть, правда, Виктор, мне так неловко, что ты так стараешься ради меня, спасибо большое, но что же мне сделать для тебя в ответ? Ох, Виктор… Виктор»). (На самом деле, Юри действительно нужно видеть сны. Только после яркого сновидения ночью Кацуки может проснуться правильно, так, как он привык — с сонной дымкой, с необходимостью поваляться в кровати несколько минут для обдумывания сна и полноценного включения в реальность. Юри не может вставать сразу и рано. Но после пустой ночи лежать нет смысла. Поэтому он встаёт вместе с Виктором. Юри счастлив с Виктором. Но Виктор замечает). Сегодня «сон» про завтрак, который по ощущениям домашний, и они сидят в одних пижамах (впрочем, к Виктору это слово неуместно; Юри же хотя бы в футболке), но происходит это в пустом аэропорту, и это обязательно пончики и яблочный сок, и на столе почему-то лежит брелок в виде конька, а они сидят, разговаривают о погоде и о прошедшем дожде из тёмно-синей приторной жидкости, смотрят на лужи словно бы из-под чернил синей гелевой ручки за окном, и атмосфера тёплая, приятная, со смехом и сладким привкусом. (Юри поражается фантазии Виктора. Поражается Виктору, в целом).***
— Это было что-то про… ммм… про велосипеды… и какие-то дети, они катались. По-моему, я угостил их конфетами… или они меня… я не помню… но… (Но это был полноценный сон, он был цветным, он просто был, и это нормально, что глаза Виктора сияют настолько ярко, пока он слушает об этом?) — Наконец-то есть прогресс! — радостно восклицает Никифоров, обнимает жениха. Юри смущается, улыбается неловко, и на кончике языка вертится вопрос: почему? Почему это так важно для тебя? Кацуки до сих пор не готов признаться себе, что сны нужны ему для полного функционирования, он до сих пор слепо уверен, что всё на свете ему заменил Виктор и что он готов отказаться от абсолютно всего ради Виктора. Юри может игнорировать многое, Юри умеет работать на износ, не щадя себя. Но Никифоров прижимается к нему ближе, утыкается носом в чёрную макушку, и шепчет так счастливо-расслабленно, что сердце замирает. — Ты наконец-то выглядишь таким живым, Ю-у-ури. Я так рад, что ты стал высыпаться. Я боялся, что дело во мне, что ты не можешь хорошо спать рядом и что придётся покупать отдельную кровать. Это было бы слишком грустно. — Я высыпался и до этого, — обескураженно шепчет Кацуки. — Ты… ты так переживал об этом… спасибо… но я в порядке, … — Нет, — упрямо перебивает Виктор и смеётся так облегчённо, счастливо и светло. — Ты просто не видел себя со стороны. Когда ты высыпаешься, у тебя лицо довольное жизнью, умиротворённое, и глаза спокойные. А если не высыпаешься — ты всё утро… потерянным выглядишь. Как будто не понимаешь, где ты и что делаешь. В Хасецу я вот никогда тебя таким не видел. А здесь каждый день. Как я могу не переживать? Юри хочет возразить и не может, он просто отводит взгляд в сторону. — П-прости. Я доставил тебе столько хлопот. — Глупый, тебе не нужно так говорить. К тому же, у меня всё ещё есть сны для тебя. (Едва ли в целом мире найдётся человек счастливее, чем Кацуки Юри).***
Постепенно сны возвращаются в ночи Юри полностью, и даже яблочный сок больше не нужен. Кацуки снова просыпается так очаровательно-медленно, нехотя, зевая пол-утра и валяясь в кровати иногда совсем непозволительно долго. Никифоров теперь, вставая с рассветом, с приятной нежностью смотрит на сладко спящего Юри, переставшего просыпаться от малейшего движения рядом и от настолько пристального взгляда. Порой Виктору приходится вытаскивать Кацуки из кровати силой, чтобы тот собирался на тренировку. (И ему это чертовски нравится). Жизнь всё ещё похожа на сказку, Виктор всё ещё рядом с ним — теперь и во снах, в обрывочных, приятных и порой абсурдных снах (как же Юри, оказывается, скучал по ним). А с утра теперь стал таким привычным солнечный вопрос, пахнущий кофе и озарённый ласковой бодрой улыбкой Виктора: — Что снилось тебе сегодня, Юри?