"Совсем не выгодная сделка"

Скаттл рассказывала, что у людей есть штука — запах. Это такое ощущение, которое появляется в носу, когда они слышат им тот или иной предмет; в воде русалки просто чувствуют смену направления течения или температуры, а на воздухе… на воздухе многие предметы выделяют нечто, раздражающее нос, и человек даже издалека может определить, что это такое. Люди по-особенному чувствуют море, рыбу, огонь (который мне лишь раз приходилось видеть; никогда этого не забуду!), дерево и другие вещи: не только видят глазами, не только слышат ушами, но и испытывают то самое ощущение, которое вызывает запах, раздражающий носовые пазухи. Наверное, мне следовало быть довольным, что я не человек и мне не суждено слышать запахи, хотя у меня и есть нос. Достаточно того, что пещера, в которой обитал Урсус, ощущалась крайне… невкусной. Во рту поселился гадкий вкус тухлой разлагающейся рыбы, мясной плоти, гнилых водорослей, стоячей воды и склизких камней; я чихнул. Должно быть, именно так и должны ощущаться по-настоящему опасные места. Хотя неужели я ждал чего-то другого, заплывая так далеко от дома? Погружаясь всё глубже и глубже в океан, минуя утонувшие корабли с поселившейся в них шпаной (мерзкими, противными, совсем деградировавшими русалками, с вытаращенными бессмысленными глазами и страшными отметинами на руках), подводные скалы, населённые уродливыми крабо-людьми… и да, муреновые рифы. Много. Много муреновых рифов. Но как же отвратительно здесь находиться, а. — Ох, бедняжка. — Хвост, против всякого моего желания, мягко обвивают чёрные щупальца; слишком интимный, слишком непристойный, слишком вульгарный жест. Нельзя так себя вести с посторонними. — Мальчик никогда прежде не чувствовал вкуса взрослой жизни? Понимаю, мы все проходили через это в первый раз. Не бойся, ты ещё привыкнешь к нему… если, конечно, не бросишь дядю Урсуса после первой же встречи. Он, этот колдун, выглядел ровно так, как я и ожидал: очень нехорошо. Те, кто ведёт честную жизнь, так не наряжаются. Не вставляют золото и драгоценные камни в зубы, не носят ненужной, неуместной в подводном мире шубы, не украшают себя таким количеством ярких и безвкусных безделушек… Не открывают посреди глубоководья клубов, торгующими «девочками». Которые, как мне таинственным (и очень испуганным) шёпотом поведала Флауния, далеко не всегда являются настоящими девочками. Я догадываюсь, о чём идёт речь, хотя, конечно, в полной мере осознать этого не могу. Но… для того я сюда и пришёл, ведь так? — Я слышал о твоей беде. То тут, то там… слухи в воде разлетаются быстро. Тут больше и нечего передавать, кроме слухов: уж слишком глубоко нас запульнул твой драгоценный papa. Кстати, сочувствую тебе: тяжёлая у него рука, да? Тяжёлая, ещё какая тяжёлая. Я невольно поморщился: я был балованным ребёнком, и меня никогда, ни при каких обстоятельствах не били. Хотя мои братья, с которыми мы сильно не в ладах, думают, что стоило бы. Наверное, это ужасно обидно: когда ты старше, и на тебе больше ответственности, но при этом не можешь быть наследником трона (ведь перед тобой ещё десяток братьев и сестричек), а твой младший, хоть и не царь никакой, даже потенциально, любимый папочкин сын, которому всё прощается. За возраст, за голос, за сходство с нежно любимой и погибшей женой… ну и за много чего ещё. Однако сегодня утром всё это не имело никакого значения. Папа впервые в жизни ударил меня. Если коснуться того места на спине, которое чуть ниже шеи, то даже можно почувствовать лёгкую боль. Хотя другие русалки это и ударом-то наверняка бы не посчитали: тоже ещё, развёл трагедию, папа лбу здоровенному, длиннющему леща дал! Ну вот, а мне не смешно. Для меня-то всё по-настоящему серьёзно… и очень больно. Не только в том месте, что находится чуть ниже шеи — да наплевать даже на этот удар, та боль, которую чувствую я, совсем другая. Она не от удара возникла… вернее, не только от него. — Мне сказали, что вы — колдун… Отличное начало для разговора, браво. Ты на зубы его, на глаза, на манеру поведения посмотри. На хвост осьминожий — между прочим, осьминоги самые предрасположенные к волшебству подводные твари. Это связано с тем, что давно умерший русалочий бог имел голову с щупальцами, пару рудиментарных крыльев, а ещё… впрочем, это долго рассказывать. Я никогда не верил в стереотипы, но если какой из них и оправдывался с печалящей меня частотой, так это про то, что «раз видишь русалку с щупальцами вместо хвоста — значит, дело нечистое. Он колдун. Уплывай от него. БЫСТРЕЕ». Нет, не уплыву. Сейчас ещё не так поздно, но я точно не уплыву. — Ну да, — улыбка Урсуса неприятная, не только потому, что у него росли клыки толщиной с клешни Себастьяны, но и из-за очевидной обиды в глазах и еле заметного напряжения на уголках губ. Возможно, он ждал, что я буду знать о нём куда больше. — Тебе сказали правду, не обманули. Я и в самом деле колдун. Это ведь Себастьяна, да? Как она там, старая раковина, всё так же дирижирует оркестром? Жаль, жаль, а ведь у неё есть голос! Или был. Ты слышал её голос, принц? — Нет, я не слышал, — ответил я, удивляясь, откуда глубоководный демон может знать о талантах моей доброй наставницы… и почему это мне она ни разу не пела? — П-простите, я просто… я не знаю… Рыбы говорят о Вас куда больше, чем русалки и тритоны… — Русалки. Милый мой, мы все русалки. — Урсус очень по-женски толкает бедром тяжеленный валун, и тот с грохотом откатывается в сторону, открывая перед нами тёмную пустоту дополнительного пещерного канала: похоже, это было что-то вроде комнаты для индивидуального общения с клиентами или вроде того. Там висели длинные шторы из розовых, притащенных с рифа водорослей, медузы-подушки и целый косяк полудохлых светящихся рыб с гигантскими челюстями. — Это слово, которое использует твой отец, как же я его ненавижу! — Какое слово? — растерянно спросил я, не понимая, о чём идёт речь. А ещё слишком сильно ощущался вкус растущих на земле цветов, давно отправленных в морскую пучину, и уже начинавших сильно подгнивать. — Я не понимаю… — Ну как же не понимаешь, — рассмеялся Урсус, откидываясь на камни и демонстрируя своё гигантское лысое брюхо. Интересно, оно такое же мягкое, как складки рыбы-капли? — Если будешь в дальнейшем ко мне приходить — а, судя по твоему целеустремлённому взгляду, непременно будешь, — я первым делом велю тебя отказаться от этого отвратительного слова. Тритоны. Ох, все морские дьяволы мира! — П-почему? — заикаясь, поинтересовался я; мурены, сопровождавшие меня до клуба, теперь появились словно из ниоткуда и слишком нежно, беспутно обнимали меня своими длинными сильными хвостами. — Я думал, это же… — Ты не думал. Мальчик мой, ну вот только не начинай всего вот этого — думал, не думал… Очевидно же, что ты даже не задавался этим вопросом! Да, Тритоном звали нашего прародителя — вернее, того, кого принято им считать, хотя даже по этой версии нашим прародителем должен считаться сам Посейдон, но это так, детали. А ещё тритоны — это такие земные ящерицы. Ты ведь интересуешься человеческой культурой, неужели не слышал? — Не слышал, — стыдливо признался я, чувствуя, как тошнотворный ком смущения и испуга раздувается где-то на уровне сердца, почти полностью заменяя его. Как же мне сейчас хотелось просто выплыть и вернуться! Нет, не вернуться. Просто уйти куда-нибудь подальше, где никто не будет столь ярко подчёркивать моё незнание суши. — Я хочу быть человеком, — наконец произнёс я. Это оказалось и легче, чем я представлял, и труднее, чем мне казалось; слова не задерживались во рту, не способные выйти наружу, язык не превратился в костяной нарост, а всё, что окружало нас в этой «комнате» — камни, водоросли, рыбы, — не стали смотреть на меня с осуждением и брезгливостью. Но каким же нелёгким оказался путь этих слов. Сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы их произнести. — Большая задача. Принц на мелочи не разменивается, я так погляжу. Почему он всё время акцентирует моё происхождение? Конечно, я немного знал мутную историю Урсуса и его борьбы за влияние над миром дна: он хотел выплыть наружу, но мой отец… в общем, он загнал Урсуса в глубоководье и сделал так, что ни один из их семейства не может подняться выше десяти километров. А вот мои сородичи могут спускаться на такую страшную глубину. Поэтому-то я и здесь. — Я знаю, это не безопасно… могу не привыкнуть и всё такое… — Ну, видимо, ты не очень-то заботишься о своей безопасности, раз пришёл к страшному подводному колдуну? У-у-у, бедный маленький принц. Сильно тебя довёл твой papa, не так ли? Почему он разговаривает со мной как с маленьким? — Я должен что-нибудь Вам отдать? — глухо спросил я, уставившись на свой хвост. В полумраке подводной пещеры, освещённой полудохлыми зубастыми рыбами, он казался совсем серым, хотя на самом деле был зелёным — как у рептилий, как у земных ящериц, как траву, которую я видел лишь издалека. Мне казалось, что у меня красивый хвост: простой, конечно, вон у братьев и красные, и розовые, и даже фиолетовые есть… но не всякий же может носить простенький зелёный хвост, ведь так? — Золото, украшения? Украсть корону? Урсус звучно рассмеялся. Конечно, я выгляжу глупым и наивным. А почему только выгляжу? Я знаю, что я-то такой и есть — глупый, слабый, наивный, не думающий о последствиях… Идеалистичный. Влюбчивый… нет, неправильное слово. Влюбляюсь-то я редко, зато если и люблю, то уж точно наверняка. Я верю, что чувство, рождённое от глаз, от голоса, от весёлого доброго смеха этого человеческого юноши, от его лица — обветренного, но не грубого, покрытого лёгким песочным загаром… я верю, что это чувство продержится со мной до самой старости, если даже не смерти. Потому что так, как было с этим… человеком — ни с кем другим не было, и вряд ли когда-нибудь будет. — А ты действительно готов на всё, — продолжал смеяться Урсус; складки его необъятного живота ходили волнами, и я покрылся мелкими мурашками, как представил, что хоть кто-то мог его ласкать… пускай и за золото. — Ты ведь даже не предложил мне отдать свой чудный звонкий голосок — сразу перешёл к папашкиной короне! Одобряю твою решительность. Но нет, мне от тебя не нужен ни голос, ни золото, ни даже власть… хотя, признаюсь честно, это предложение звучало ну очень соблазнительно. — А что же тогда? — напряжённо спросил я, чувствуя, как холодеет моя кожа и даже чешуя на хвосте. Он сказал, что ему не нужна корона… значит, ему нужно что-то другое? Более ценное? Что может быть ценнее короны повелителя морей и океанов? Моя душа?.. Я слышал, что людские дьяволы берут в обмен на свои услуги души несчастных просителей: может быть, Урсус ведёт себя так же, как и они?.. — Ну что ты напрягся, милый, это сущая ерунда! — Урсус фамильярно толкнул меня толстым плечом, щупальцами хватая лист бумаги, заботливо поднесённый хищно улыбающимися муренами, и длинную рыбью кость с чернилами на конце. Я напрягся ещё сильнее: не люблю, когда меня трогают, особенно так распутно. — Конечно, от тебя потребуются некоторые, кхм, усилия, но-о уверяю тебя, дорогой мой принц Ариэль, что эта плата — просто ерунда по сравнению с дальнейшими перспективами… спасибо, милые. Итак, ты сам прочтёшь? Или, может, мне зачитать вслух? Я боязливо взглянул на поднесённый к моему лицу лист, словно опасаясь начертанных букв. Почерк Урсуса оказался очень женским, затейливым и убористым, но аккуратным — а ведь писал он наверняка не руками, щупальцами. Есть поговорка, её очень любит повторять мой отец, «как осьминожка щупальцей» — когда кто-то очень плохо пишет. Или есть ещё вариант «как краб клешнёй», но его у нас не употребляют: Себастьяна может расстроиться, а это нехорошо. Но лучше бы почерк Урсуса был нечитаемым, потому что я понимал каждое выведенное им слово… и я приходил в ужас от написанного. — Ну что, ты согласен? — мягко спросил Урсус, не отрывая от меня внимательного взгляда чёрных бездонных глаз. Мой взгляд тем временем едва дошёл до конца листа и вновь вернулся к перечню требований: я просто не мог поверить в то, что я только что прочитал. Это же… это же просто чудовищно. Такие вещи никому нельзя делать: ни принцу, ни нищей, ни мужчине, ни женщине. Так нельзя. Хотя Урсус прав: эта плата действительно не была такой опасной, как похищение отцовской короны. Но она была куда постыднее любого, даже самого гнусного воровства. Наверное, сейчас цвет моей кожи под стать кораллово-красным волосам. Нет, не могу я этого читать, мне ужасно стыдно. — Да, согласен, — быстро произнёс я, крепко-накрепко зажмуривая глаза. Если я этого не вижу, то его как бы и нет. Всё очень просто же. Можно представить, что я согласился не с этим, а… ну, допустим, с кражей короны. Или с продажей собственной души. Или со сладким тортиком! Да, это такая вещь, с которой всегда хочется согласиться. Но зачем, в таком случае, мне закрывать глаза? — Прекрасно! Но это ещё не всё, милый; сейчас тебе придётся открыть свои чудесные глазки — иначе как ты будешь ставить свою подпись? Почему Урсус разговаривает так противно? Неужели ему в удовольствие мучить меня и терзать? — Я могу и не глядя… — тихо забормотал я, ощущая, как сильно дрожит жилка на шее, прямо под ухом. Как маленькая испуганная рыбка, загнанная гигантской акулой в тупик. — Э, нет, миленький, так не пойдёт! Сделки всегда должны совершается в твёрдом уме, ясной памяти и широко распахнутых глазах, иначе вдруг твой партнёр совершит ошибку? Или, того хуже, обманет тебя? Мне не нужны неприятности и претензии с твоей стороны. Я хочу, чтобы ты чётко видел, на что ты подписываешься. Я нервно сглотнул, открыл глаза и едва не закрыл их обратно: конечно, такому коварному и бесчестному чудовищу, как Урсус, мои мучения доставляли извращённое удовольствие, тёмное, прямо как глубины, в которых существуют он и его клуб. Как назло, Урсус захихикал. Ну конечно, ему-то весело. — Твоя подпись, пожалуйста. Вот тут и вот тут. С трудом удержав кость в руке, я всё же наскрёб дрожащими руками собственное имя. Вот и всё. Теперь уж точно некуда отступать. — Умничка. — Урсус легонько хлопнул меня по спине и всунул прямо в опускающиеся от стыда и бессилия руки фиолетовый бюстгальтер из ракушек. — Девочки сейчас тебя проводят… к коллегам, скажем так, они тебе всё покажут и проведут инструктаж. Не беспокойся, они обеспечат тебе первокласснейшую стажировку. Никто и волоса на твоей голове не тронет, пока ты не станешь достаточно опытным. А уж потом… Впрочем, ты же не хочешь опозориться перед своим человеческим мальчиком? Тогда тебе нужно учиться и учиться как следует. — Он не мальчик, — мой тихий голос вибрировал от напряжения; я тоскливо опустил глаза и безвольно разрешил противным муренам Урсуса обвить себя и повести в сторону выхода из пещеры. — Он принц. Самый настоящий принц…  — Как скажешь, дорогой, — довольно и почти ликующе ответил мне Урсус. Я стоял к нему спиной и не видел, как он улыбался, но чувствовал это — плечами, волосами, хвостом, даже затылком. — Как скажешь. Уж тебе-то виднее. Меня вывели наружу и мне показалось, что я ослеп: пещера, в которой решалась моя судьба, была освещённой, хотя и слабо, а тут же не видно ни зги. Хотя вот мимо меня проплыла буйно накрашенная русалка: я её, скорее, почувствовал, чем увидел. Это мужчина, женщина? Интересно, она сама ли сюда пришла, или такая же несчастная, как и я? Вот это точно мужчина, хотя, конечно, со спины и не скажешь; к моему ужасу, мурены вели меня прямо к нему — смуглому, тощему, с серебристыми волосами, небрежно зачёсанными на бок… Кажется, он что-то принял — по крайней мере, он слегка пошатывался, а рядом переливались розовым анемоны, выбрасывающие токсин, от которого русалкам становится нехорошо. Вернее, сначала хорошо, а уж потом… Ох, надеюсь, меня не заставят принимать эту гадость. Хотя я буду носить женское белье, краситься и укладываться для потехи посетителей клуба. Разве это не хуже, чем наркомания от анемонов? «Успокойся, — говорил мне мой внутренний голос, когда я натянуто улыбался и протягивал руку этому странному, неприятному типу. — Это же ради твоей мечты, ну. Это просто проверка, сможешь ли ты понравиться, заслуживаешь ли того, чтобы выйти на сушу. Ты ведь и сам знал, что этот колдун мерзок и безумен — ты мог бы ожидать чего-то подобного» «Да, но я рассчитывал, что он будет более… меркантилен», — возражал себя я, когда чужие пальца критично ощупывали мои плечи, рёбра и… ну не туда же, а! «А он оказался не таким. Тебе повезло. Значит, ты не предашь папу, не будешь воровать его корону, и даже останешься при душе и голосе. А женская одежда… ну и что. А вдруг твоему принцу это понравится?» Да-а, а вдруг и правда понравится. Я покорно продел руки под лямки. Неудобно. Ужасно неудобно. Но это, должно быть, от непривычки. Потом ещё разношу. Это действительно не худшее, что могло со мной произойти… и это незначительная цена за то, чтобы оказаться рядом с моим принцем. Надо только будет спросить у Себастьяны… или нет, лучше у Флаунии, что такое «эротический массаж» и «стрип-дэнс». Я не очень хорошо понял, что означают эти пункты в требованиях.