Особенный.

«Эта жизнь полна дерьма, как и твое блядское существование в ней». Макс выучил это еще с самого детства, когда все полетело к чертям. Эти гнусные отштампованные лица окружали его со всех чертовых возможных сторон. «Макс, приведи в порядок волосы», «Макс, помолчи, другие говорят», «Что за лицо? Будь серьезен, Макс!» и дальше-дальше-дальше… и все лица. Серьезные, грустные, злые, но все такие же одинаковые лица. А Макса решили отштамповать на много лет вперед. «Что бы не было сложно в будущем!» — говорили они, «А вот сосните хуйца, пидорасы!» — отвечал парень в ответ, которого никак не заботил тот факт, что это все же взрослые. Они уничтожили к чертям его красивый детский внутренний мир. Высосали весь потенциал. А оставили только ненависть к миру и разочарование в роде людском. Эмоции, как нельзя подходящие пустому взрослому. И эта своеобразная пытка продолжалась все десять лет его жизни, сделав из бедного Макса ребенка с разумом статистического двадцатилетнего неудачника. «Других в этом мире не существует». Родители, детский сад, школа — все такое фальшивое и безрадостное, Макс ненавидел больше всего на свете. Все это выглядело как серое небо, затянутое тучами, которые однажды вдруг рассеялись, открылись, как открылась желтая дверь лагерного автобуса. А за ней глупая улыбка и смешной хохолок на голове. Дэвид был взрослым, несомненно. Но он был таким… таким особенным. Ярким, счастливым, абсолютно не подходящий своему возрасту. — Настало время веселиться, Макс! — а его голос был такой противный, скрипучий, но, черт возьми, такой счастливый. «Веселиться?» Макс видел, как веселятся взрослые. Шахматы, покер, питье кофе, разговоры о погоде, книги, никак не походы, игры в волшебников, водяные битвы, отдых после тяжелого дня прямо на земле, среди травы, поздно вечером (но не слишком, за режимом надо следить, да, Чабрец?), когда над головой тысячи ярких звезд. И самое грустное было то, что Макса это до невозможности раздражало. Его раздражало, что каждый в этом лагере был индивидуален, что другие дети оказались счастливее его. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, как мальчика бесил сам Дэвид. Его улыбка, веселые глаза, противный голос и настойчивость! За все время проведенное в лагере Макс уже успел возненавидеть вожатого всем сердцем, но было в этом Дэвиде что-то… Что-то, что заставляло парня всегда возвращаться. Весь учебный год мальчик с нетерпением ждал лета, когда приедет желтый автобус и увезет его от этих серых унылых лиц в его личный уголок счастья. Счастья, которого он никогда в жизни там не показывал. Он возвращался по своей воле, хоть и скидывал все на родителей. И, в последствии, он начал этим по-настоящему наслаждаться. Встрече с друзьями, с Дэвидом. Сам не зная почему, но Макс привязался к этому противному вечно оптимистичному мудаку больше, чем к кому-либо другому за всю свою жизнь. Да и не сказать, что сам Макс был безразличен Дэвиду. И это было видно. Обычный вожатый бы просто забил на ребенка, который не вливается в коллектив, но Дэвид был не такой! Он строго поставил перед собой цель осчастливить этого говнюка. Пусть это займет не мало времени, он это сделает. Ночь накрывает лагерь Кэмпбелла своим покрывалом (ЭТО ВЕЧЕРЭТОВЕЧЕР). Яркий костер устремляет свои огненные язычки далеко в небо, затмевая собой луну. Дэвид расхаживает вокруг, рассказывая свои глупые «страшные» истории. Дети, сидя вокруг на бревнах, поджаривая на огне сосиски (а надо на углях, дурачки!) и зефир, слушают, изредка вскрикивая, скорее от смеха, чем от страха. А там, чуть поодаль от них, Макс. Снова один, снова в мыслях. Он не комментирует, не кидает взглядов, иногда бормочет в голос с Дэвидом, он знает эти истории наизусть. Это его четвертое прибывание в этом лагере, самое странное, потому что сейчас никто не спасет его от Дэвида. После того как Никки и Нилл нашли себе дела поважнее, новых друзей, да и Макс им стал не особо интересен, парень остался один. Мысли настолько затуманили разум парня, что он не успел даже опомниться, как его вывел из раздумий громкий голос Дэвида. «О мой бог, какой сейчас час! Вам пора по палаткам, дети, сладких снов…» и что-то еще. Макс не двинулся, лишь перевел холодный взгляд на вожатого, который таки удостоился обратить на него внимание. Дэвид слегка хмурится, смотря в зеленые глаза паренька, вздыхает:  — Ты слышал мои слова, Макс, иди спать, — сказал он наконец, когда они остались вдвоем. — А мне поебать, что ты там говорил. Я хочу посидеть еще у костра, окей? — Четырнадцатилетний Макс все такой же грубый, как и ранее. Вожатый знает, что спорить бесполезно — этот маленький говнюк всегда добивается своего, потому садится рядом. — Я просил тебя не выражаться. Макс молчит, потягивается, а потом кладет голову на плечо Дэвида, а потом берет его руку в свою, на что тот поворачивает голову в сторону Макса и вопросительно глядит. — Ты это чего? — спрашивает Дэвид (серьезно?), прогоняя из своей головы глупые комментарии автора. — Придурок, я люблю тебя. — Дэвид не видел лица парня, однако было понятно, что он покраснел. — В смысле как учителя или старшего брата? — В смысле как партнера, еблан! В обоих чувствовалось напряжение, которое оба не могли унять. Макс понеопытности, Дэвид из-за самой неловкости ситуации. После минуты этого тесного неловкого молчания, старший наконец берет себя в руки и расслабляется, вздыхая, легко чмокая парня в затылок. — Я тебя тоже Макс, я тебя тоже… (А это называется «педофилия» и за это статья) — ухмыляется Дэвид, а спустя некоторое время спрашивает — Я смог сделать тебя счастливым? Вопрос остается без ответа. Макс не думает о нем. Макс думает о том, как теперь все поменяется. Он рад, теперь не придется избегать Дэвида, не придется его ненавидеть, можно просто наслаждаться. Криками ночных птиц, трещанием огня, шуршанием листьев. Все теперь так далеко, одновременно так близко. Ночное небо далеко, но до него можно дотронутся рукой, пощупать звезды. Теперь у него в кармане есть звезда.  — Определенно.