***
Если в детстве хотя бы однажды тебе приходилось по настоянию родителей отдавать любимую игрушку чужому ребенку — тогда тебе хорошо знакомо и чувство горькой обиды, и ощущение собственной беспомощности, когда из рук безжалостно вырывают самое дорогое. Поначалу ты, конечно, отчаянно сопротивляешься, продолжая защищать свою старую и потрепанную плюшевую зверуху, как будто важнее нее ничего на свете нет и быть не может. А потом тебе "открывают глаза" и объясняют, что вредничать нехорошо, и если ты сейчас же, сию секунду, не поделишься, то прослывешь жадиной на веки вечные. И вот ты, жертва вселенской несправедливости, уже смиренно опускаешь руки и отдаешься во власть обстоятельств, ибо не находишь слов, чтобы объяснить непонятливым взрослым, на какие муки они тебя обрекают. Да пусть тот чужой ребенок хоть лоб себе расшибет — тебе это не интересно. Для него это просто "дай", а для тебя — часть души. И как обидно, что с возрастом, ты обретаешь способность ставить себя на место других, а взрослые получают новые инструменты для более искусной манипуляции.***
Рен с детства не привык к подобным проблемам. Никто никогда не посягал на его игрушки, в худшем случае их отбирали в наказание за плохое поведение. А потому обостренное чувство собственности расцвело в его душе пышным цветом. Не то чтобы он не умел делиться. Случалось ему и пренебрегать личными интересами ради общего дела. Но. Это было уже слишком. Бессонная ночь заставила его многое переосмыслить. Решение, которое всего несколько часов назад казалось вполне взвешенным и зрелым, теперь представилось ему в совершенно ином свете. Если отмести пафос и прочую никому не нужную шелуху, оставалось нечто мерзкое, нелепое и абсолютно неприемлемое. Сколько ругани и нервов, пустых разговоров и беспокойства о будущем человечества. А что в итоге? Асакура ушел к Анне, чтобы зачать с ней ребенка. И можно маскировать это хоть под "Высшее Благо", хоть под "Великую Жертву", смысл не меняется. Она течет и стонет под ним, лапает руками и старается во всю оправдать оказанное ей доверие. Ночь оказалась на редкость тоскливой, холодной, бесконечно длинной и категорически не желала заканчиваться. Ожидание сводило с ума, а въедливое, изматывающее одиночество прогрызало в сердце дыру. — Чтоб тебя… — Рен с остервенением сбил одеяло в бесформенную кучу и обнял руками и ногами, заполняя пустовавшую половину кровати.***
Вот жил ты спокойно, был у тебя плюшевый медведь — милый и славный, с доброй мордахой — в котором ты души не чаял и делил с ним самые сокровенные печали и страхи. А теперь тихо стоишь в сторонке и смотришь, как соседская девчонка возит его за лапу по грязному полу, колупает огрызком ногтя глазки-пуговицы и утирает мягкой шерсткой сопли. Или что еще хуже. Есть у тебя любимый человек... И это не прихоть, не детский каприз — а сильные и проверенные на прочность отношения, пусть даже и немного "нетрадиционные". Ты пустил в него корни настолько глубоко, что уже не понимаешь, где заканчивается он и начинаешься ты. И тут выясняется, что он не принадлежит ни себе, ни тебе — а только какому-то неведомому эфемерному будущему.***
Рену вполне недвусмысленно дали понять, как некстати он вклинился между единственным вменяемым наследником рода Асакура и его со всех сторон идеальной невестой. Он не вписывался в концепцию. Йо должен был жениться на Анне, делать и рожать с ней детей, а потом выращивать из них потенциальных "шаманов-производителей", чтобы однажды, через пять сотен лет, кто-то из их потомков смог стать новым королем шаманов и избавить мир от зла и несправедливости. Рен так далеко не загадывал. Он жил одним днем, стараясь не оглядываться на прошлое и не беспокоиться о будущем. В конце концов, он воин, а не трепетная барышня. Дети, семья, старость под шерстяным пледом мало его волновали, гораздо важнее было чувство плеча и поддержки, которым избаловал его Асакура. Рен не мыслил себя без его теплой улыбки, заботы, ненавязчивого участия, и было бы крайне нежелательно все это потерять. Однако отец Асакуры считал иначе. Первый удар пришелся как раз на Йо. «Ответственность. Наследственность. Преемственность», — вдалбливал Микихиса в голову своего безалаберного сына, в красках расписывая, во что может вылиться вырождение их рода. И что самое отвратительное — его слова не были лишены здравого смысла. Любые попытки Рена отстоять свое счастье Микихиса пресек на корню самым безжалостным образом. С такой же жестокостью и хладнокровием, с которым обучал его "Фумон Тонкоу", с той лишь разницей, что Рену больше не пришлось отплевываться кровью. Ибо на этот раз Микихиса предпочел физическим атакам психологические. «Тебе пятнадцать лет, что ты вообще знаешь о жизни?» Запрещенный прием, применение которого означает, что тебя больше не будут слушать, как бы ты ни надрывался. Бой проигран. Утрись и иди дальше своей дорогой. К сожалению, из этого урока Рен вынес еще одно неутешительное знание. Почему-то умирать в пятнадцать можно, а по-настоящему любить — нет.***
На Асакуру было страшно смотреть. Он несколько дней метался, разрываясь между долгом и чувствами. Плохо спал, почти не ел и совсем не улыбался. Для Рена, который привык просыпаться и засыпать с его улыбкой, снова наступило темное и мрачное время. Может, Рену и не было дела до судьбы мира, но прогрессирующее самоедство Асакуры порядком отравляло жизнь. Так появился компромисс. Этим словом называют искусство поделить пирог так, чтобы каждый был уверен, что лучший кусок достался именно ему. По сути же своей это самообман и насилие над собой — грубое или по сомнительному согласию, но все же насилие. Чистый разум и холодный расчет подсказали удобоваримый выход из положения. Брак по расчету, жизнь по расчету, теперь и дети по расчету. Добро пожаловать в волшебный мир шаманов! Договориться с Анной оказалось нетрудно. Едва ли она могла позволить себе упустить такую возможность, после всего, что уже сделала для семьи Асакура. А дальше — дело техники. Хотя как раз о технической части Рен предпочитал не задумываться. Силы и твердости его характера должно было хватить, чтобы пережить несколько неприятных часов ожидания. Однако выдержка подвела его еще на подступах к часу "икс". Он отпускал Йо с тяжелым сердцем, да и сам Асакура уходил с тем же настроением, с каким преступник поднимается на эшафот. Вернуться, кстати, не обещал.***
Страдая моральным самоистязанием, Рен за всю ночь так и не сомкнул глаз и первые проблески рассвета встретил спиной — издерганным, уставшим и злым. Скользкие мысли шевелились клубком ядовитых змеек, мерзко шипели и больно жалили. Это стало до того невыносимым, что захотелось выдрать с мясом всю свою горькую и пришедшуюся не ко двору любовь. Рен машинально впился пальцами в шрам на груди, малодушно подумывая заявиться к Анне и закатить скандал — настоящий, с криками и крушением мебели, чтобы выплеснуть все наболевшее. Да что угодно — лишь бы отпустило.***
Асакура вернулся под утро. Крадучись прошмыгнул в комнату и тихо зашуршал одеждой, неторопливо раздеваясь. Рен продолжал неподвижно лежать, отвернувшись к стене, хотя по напряженным линиям спины и плеча нетрудно было догадаться, что он не спал и настороженно прислушивался к каждому шороху. Йо не растерялся, взобрался на постель и бесцеремонно натянул на себя одеяло, вторгаясь в уютное тепло своими холоднющими ногами. Рен молчал, с досадой комкая в руке краешек подушки. Он не мог не радоваться тому, что Асакура вернулся, но прожорливый червь ревности так и не перестал точить изнутри. Было противно и стыдно за собственные мысли. Рену срочно хотелось знать, сколько раз и как быстро кончил Асакура, и это, разумеется, не имело никакого отношения к конечной цели его похода. Наоборот, с какой-то совершенно детской обидой и злорадством, Рен мечтал, что ничего не вышло: Йо не кончил, а еще лучше — у него и не встал. К сожалению, незнакомый цветочный аромат шампуня говорил скорее об обратном. К тому же, Рен прекрасно знал, что Асакура уже спал с ней до начала основного турнира. Прежде он думал, что не захочет слушать о подробностях его любовных похождений. Даже если Асакура попытается рассказать — Рен просто заткнет уши и сделает вид, что ему ни капли неинтересно. Но сейчас он жаждал знать все: где она его трогала, что она с ним делала и насколько ему это не нравилось. А язык не поворачивался даже просто спросить "Как?" — Ужасно, — вдруг пожаловался Асакура, словно прочитав мысли, и Рен почувствовал себя неуютно, будто его раздели и выставили на всеобщее обозрение. Да чтоб ему провалиться, этому Асакуре с его проницательностью. Но зато от души отлегло. Йо сгреб Рена в охапку и прижал к себе. Ощущения счастья и покоя вернулись вместе с горячим дыханием на затылке и движениями заботливых рук, гладящих спину в успокаивающем жесте. — Удалось? — наконец не выдержал Рен, пряча свои тревоги за суровым тоном. — Угу, — коротко отозвался Йо. Он, очевидно, не желал распространяться на эту тему. Что делать и как быть дальше, Рен представлял довольно смутно. Пройдет какое-то время, прежде чем станет понятно, насколько им действительно "удалось". Хорошо, если с первого раза. Еще одну такую ночь ему не пережить — умрет прямо тут. На этой самой кровати — в холоде, одиночестве и в обнимку с одеялом. В любом случае, если все срастется, рано или поздно придется задуматься об этом чертовом будущем, а там... — Надеюсь, у тебя тоже получится с первой попытки, — снова заговорил Йо. — Что получится? После бессонной ночи сосредоточиться было очень трудно. — Тебе ведь тоже предстоит плодить наследников, — добродушно сообщил Йо. — Зачем? Рен даже растерялся. Да, его родители, и правда, пока не в курсе подробностей личной жизни их отпрыска. Но Рен же не Йо. Люди его мало волнуют, а к навязыванию чужой воли у него и вовсе иммунитет. — А кто поклялся возродить былое могущество рода Тао? — тут же напомнил Асакура. Черт. Черт. Черт. Нет, Рен не забыл. Просто он понадеялся на сестру — она старше и ужасно любит обо всех заботиться. Кому как не ей стать проматерью следующего поколения Тао. Однако сама она, кажется, пока не горела желанием остепениться и крутила роман со своим Хранителем. А женщина-некрофилка, пожалуй, не самое лучшее начало нового витка фамильной истории. — Не волнуйся, для тебя я уже кое-кого присмотрел, — Асакура зевнул и блаженно улыбнулся, покрепче прижимаясь к спине Рена. — Она красивая... сильный шаман... Голос его слабел и приятно растекался, по мере того, как все тяжелее наваливался сон. И Рен решил повременить с протестами по поводу производства детей. Хотя бы до вечера. — ... только придется... немного подождать, — Асакура все еще силился закончить мысль, — маленькая еще. К черту. Жизнь налаживается.