***
С Бён Бэкхёном Чанёль впервые встретился лет семь назад, но вот подробностей встречи уже не помнил. То ли это был званый ужин, то ли ещё какое-то тогда очень важное для него мероприятие. Скорее всего, один из самых первых его шансов проявить себя, как повара, как творца в мире запахов и вкусов. Ему было на тот момент лет двадцать и, разумеется, в больших кругах его не воспринимали всерьез. Бэкхён же тогда уже имел знатную репутацию, но вот Чанёль так и не выяснил в какой сфере. Бэкхён был очень-очень популярен, (Чанёль знал, потому что старался попасть на все мероприятия, куда его приглашали и где он становился центром внимания), а потом вдруг пропал. Просто бесследно исчез в мгновение ока, будто его имени и его самого никогда не существовало. Наверное, потому что случился какой-нибудь грандиозный скандал, но об этом так и не написали. Журналисты охотились за ним, но ни через месяц, ни через год, ни через пять лет так и не нашли. И вот сегодня Чанёль встречает его в музее. Ни на каплю не постаревшего, всё такого же харизматичного, но с какой-то необоснованной горечью и перчинкой, появившейся в характере. Он ловит такси и называет один из самых кошерных, но едва ли всем знакомых ресторанов. От названия Чанёль невольно передёргивает плечом прежде, чем залазит в такси, но своего комментария не вставляет. И почти тут же выясняет, что в холодной пронизывающей темноте салона отчего-то лучше клеятся интересные разговоры. Бэкхён большую часть дороги молчит, но умело разводит самого Чанёля на разговор и всю поездку с явно непритворным увлечением слушает чужие рассказы. И то ли упивается чужим голосом, то ли содержанием, — этого Чанёль так и не выясняет, но по завораживающему блеску глаз в сумраке догадывается, что Бэкхён и правда на него больше не злится и, может быть, даже честно скучал. Когда такси плавно тормозит у входа, а швейцар открывает дверь, Бэкхён тянется вперёд, чтобы заплатить за проезд, и от его пальто при этом резком движении шлейфом тянется запах дурманящего одеколона. К слову, тоже терпкого. «К нему подошла бы мягкость и прежняя воздушность. Привычная сладость в глазах и плавность в движениях, не лишенная жеманности. Какой-то заговор во взгляде и эта вечная полуулыбка притворной покорности», — думает Чанёль, бегло рассматривая знакомое убранство, пока они дожидаются блюд. Но вот новый Бэкхён оказывается иным отголоском своей предыдущей версии. У него взгляд теперь трезвый и сверкающий, тёмный, но лишённый показной томности. Смех у него необычайно красивый. Искренний, без фальшивой показухи. И стержень какой-то внутри твёрдый, как скала нерушимый. И вроде бы он всё тот же: совсем бесхитростный, но вместе с тем как лакомый кусочек желанный, потому что до невозможности скрытный. Чанёль разговаривает с ним обо всём (удивительно, что спустя столько лет они так легко находят общие темы) и попутно изучает Бэкхёна по жестам и редким вставкам, пока тот говорит о чём-то отвлеченном и лишенном смысла, прокручивает на языке слово «терпкий» и всё-таки приходит к выводу, что единственное, чего ему недостаёт теперь — это малой доли той сладости, которая была в юности. Вот такой лёгкой ванили, какую обычно добавляют в крепкий кофе, чтобы она смогла смягчить горьковатое послевкусие. — Я закажу десерт, — выдаёт Чанёль, когда Бэкхён, раскусив, что его не слушают, начинает болтать остатками вина в бокале, рассматривая тёмно-бордовую жидкость на свет. — Не прогадаешь? — Бэкхён не флиртует, когда спрашивает, но из-за алкоголя голос его становится более мягким и заискивающим. — Я чрезвычайно придирчив к сладкому, если помнишь. Выбор в меню различных десертов оказывается настолько огромен, что Чанёль не ручается за то, что сможет так сразу навскидку подгадать нужную сладость, которая бы не противоречила чужому характеру. И поэтому он откидывается назад на спинку бархатного стула, досконально изучая давно заученный список, и в итоге говорит официанту на выдохе: — Red Velvet, пожалуйста, — и, заметив заинтересованный взгляд Бэкхёна, добавляет, — ассорти. — Думаешь, что цена сбивает вкус? — говорит Бэкхён, когда ему приносят тарелку со сладостями. — Поверь мне, твой заказ — это просто деньги на ветер. Я очень сомневаюсь, что хоть одна конфета здесь мне понравится. Он аккуратно берёт вилку и, разломав напополам, пробует первую. А Чанёль смотрит с замиранием сердца, пока Бэкхён смакует вкус, а потом, ни слова не говоря, надламывает новую. И это не только из-за того, что сам себя Чанёль считает гурманом, который в сочетаниях вкусов разбирается примерно так же хорошо, как и художники в сочетании цветов, а потому что ему отчего-то очень хочется Бэкхёну доставить. Может от того, что раньше он не мог произвести на него желанного впечатления, а может от того, что он хочет показать ему, какого уровня достиг теперь. Но к его огромному изумлению Бэкхён, вытерев губы салфеткой, пробует последнюю конфету и отодвигает тарелку к Чанёлю обратно, шепча: — Вкусно, но ты не угадал. У Чанёля предательски комок встаёт в горле. Они заканчивают ужин и выходят из ресторана ближе к одиннадцати. На улице ветрено. Но Бэкхён сытый и явно довольный встречей, и внутри него, кажется, тоже копится тепло, окрашиваясь в терпкость. Чанёль невольно любуется. Он вспоминает, как восхищался им, когда у него не было возможности вот так вот подойти и заговорить с Бэкхёном, потому что он ещё не был достоин. И теперь понимает, что вот сейчас он ужинал с ним, болтая на равных, хотя Бэкхён, несомненно, раньше был намного известнее, чем Чанёль сейчас. — Ты ведь не был поваром, верно? — на всякий случай еще раз пытается Чанёль, не смотря на Бэкхёна, пока тот ловит такси. — Вот ещё, — фыркает тот, рассматривая свои руки в перчатках. — Да разве я похож на кулинара? — с усмешкой спрашивает он. А Чанёль понимает, что нет. Ни капельки не похож. — Так кем же ты был? — Это уже не так важно. Мог бы и разузнать, если бы сильно хотел. Бэкхён улыбается краешком губы, повыше ставя воротник пальто, а Чанёль не понимает, что двигает им, и почему он так хочет смягчить терпкость чужого темперамента, оставив новый оттенок сладковатого послевкусия. Почему ему видится в чужой улыбке отголоски какой-то печали и горечь на дне глаз. Но он понимает, что не может отпустить его теперь вот так просто, когда видит, что Бэкхён вернулся, явно безмолвно ища какой-то помощи. — Я разыщу другие вкусы, те, которые встречаются реже, — говорит Чанёль, когда тот уже садится в такси. — Только дай мне шанс, Бэкхён, и я найду идеальный вкус для тебя. Я ведь знаю, что раньше ты любил сладкое. Тот улыбается в ответ краешком губ и невзначай проводит своей рукой по чужой во время прощания. Ток пробегает по позвонкам, и Чанёль понимает, что, кажется, попал. Так опрометчиво, из-за мужчины, без всего, кроме имени и забытой известности.***
Они часто видятся ещё примерно недели две, а после Бэкхён снова бесследно исчезает, как будто он никогда и не возвращался. И только когда листья на улицах покрывает первый морозец ноября, Чанёль отвлекается от книжки из-за раздавшегося внезапно звонка. Он открывает дверь и замирает в изумлении, когда Бэкхён, улыбнувшись, только и говорит: — Надеюсь, я не опоздал. Как будто не прошло больше месяца. У него, как он объясняется вкратце, было очень много дел, и он куда-то ездил. Опять он говорит про всё это не называя ни чисел, ни мест, ни дат. И в итоге всё его объяснение не приоткрывает ни на йоту завесу тайны, где он пропадал. Чанёль вздыхает немного разочарованно (всё-таки он надеялся на более честное начало разговора), но, чувствуя в груди медленно разливающееся тепло, всё же довольный уходит готовить ужин. Бэкхён выглядит непривычно в свитере, когда возвращается на кухню, помыв руки. Чанёль скашивает на него глаза, оглядывая мельком, и отмечает, что привык видеть его в рубашке или вовсе в длинных пальто. Тот запрыгивает на барную стойку и тут же из-под носа крадёт у Чанёля креветку, запивая её вином. — Вообще-то они для салата, — через плечо бросает Чанёль, хмуря брови. Бэкхён надувает щёки и крадёт ещё одну. — А раньше ты готовил не так хорошо, — говорит он немного позже, когда они садятся за стол, и Чанёль замирает, так и держа полуразвёрнутую салфетку в руке. — Ты помнишь? Бэкхен локтями облокачивается на стол и, подперев подбородок двумя руками, начинает, не отводя взгляда. — Ты думаешь, что я всё забыл? — Он хмыкает, пробуя гарнир, и только спустя пару минут продолжает изменившимся голосом. — Если люди меня забыли, то это не значит, что я забыл людей. А после возвращается к своей тарелке, и Чанёль уже не может у него ничего выведать до самого конца ужина. После этого весь вечер они болтают, как хорошие друзья. И Чанёль невольно отмечает, что действительно очень сильно успел соскучиться по Бэкхёну. Что при взгляде на него у него по-прежнему в груди рождается какая-то искра, а на языке ощущается терпкость. Чанёлю хочется смягчить её сладостью и он, поднявшись, показывает Бэкхёну припасённую для него коробку с конфетами других вкусов. Тот по-доброму усмехается и, пересев на пол, рукой приглашает присоединиться. — Раз уж ты так самоуверен, то установим правила: если вкус не будет мне нравиться, то ты будешь выпивать по большому глотку вина. Чанёль, уверенный в победе, легко соглашается. И только после пары проигрышей подряд понимает, что вино оказывается крепче, чем он ожидал. Оно дарит сначала только лёгкое расслабление, а после третьего бокала вдруг бьёт в голову так неожиданно, что Чанёль даже не сразу понимает, как же сильно он пьян. И поэтому пьёт дальше лишь для вида, едва-едва прикасаясь губами к гранёному бокалу. Но Бэкхён вскоре просекает чужую хитрость и, надкусив ещё одну конфету, снова шепчет с улыбкой: — Опять не то. И взгляда теперь с Чанёля не сводит, заставляя его, скрепя сердце, уже по-настоящему выпить ещё один бокал. Чанёль обреченно стонет и заваливается спиной на гладкий тёплый пол, понимая, что ещё пары проигрышей он просто не перенесёт. В квартире становится жарко, а за окном бушует непогода. Чанёль засматривается на когтистые голые ветки, стучащиеся в окно, и не сразу замечает, что лицо Бэкхёна нависает над ним. — Что ты? — Ты обаяшка, когда пьяный и задумчивый одновременно, — говорит Бэкхён. И в полумраке комнаты его глаза таинственно блестят. Чанёль понимает, что Бэкхён тоже немного пьян, потому что выпил пару бокалов на голодный желудок. И поэтому когда тот наклоняется ближе, Чанёль вытягивает непослушную руку вперёд, выдыхая в чужие губы: — Вот только не надо делать глупостей. Бэкхён смеётся и, смазано поцеловав чужую ладонь, шепчет: — Это не глупости, это просто то, что я не успел сделать лет семь назад.***
После того, как Бэкхён его целует, Чанёль всё остальное может вспомнить с трудом. Последовательность действий обрывается, и в чёрных пробелах памяти особенно ярко возникают отдельные фрагменты, слепленные воедино, как бессюжетное кино. Вот Чанёль прижимает Бэкхёна к стенке, и тот откидывает голову назад. Его шея напрягается, и мягкий стон теряется где-то в очередном поцелуе, пока скулы луна окрашивает лунным сиянием. Поцелуи у Бэкхёна из-за конфет дурманяще сладкие. Вязкие и нереальные. Такие, что Чанёль почти сходит с ума. Он видит чужой взгляд, преисполненный тёмной патокой, и его фрагмент расплывается снова. Потом возникает постель. И падение, будто в бездну, только ввысь. У Бэкхёна кожа тёплая и нежная, и водить по ней слегка огрубевшими из-за постоянной готовки руками одно удовольствие. Раскрытая форточка стукается о косяк, когда холодный ветер непрошенным гостем врывается в комнату, обдавая спину морозным холодом. — Я закрою, — разорвав долгий поцелуй, шепчет Чанёль. — Оставь. Бэкхён приподнимается на локтях и, заведя обе руки в шелковистые пряди, тянет обратно. Они целуются целую вечность. Так долго, что у Чанёля начинает кружиться голова. Он прикрывает глаза и фрагмент бесследно тает. А потом вдруг вспыхивает другой. Тот, где Бэкхён красиво прогибается в спине, запрокинув голову назад, и пусть Чанёль не может вспомнить, что было в промежутках до и после, но он уверен, что чувствует, как расширяются его зрачки и как волна жара внезапно окутывает тело. Его кожа горит. И когда аккуратная ладонь с нажимом скользит по ней, Чанёль выдыхает обжигающий воздух порывисто под чужое томное: «Чёрт, хочу тебя.» Пульс подскакивает и одуревшей колибри бьётся в висках. И вот Чанёль вспоминает, сколько раз он, будучи юношей, ненасытно желал Бэкхёна, как же чертовски часто. Как часто он засматривался на его пальцы, что сейчас скользят по груди, очерчивая мышцы, а потом погружаются во влажную глубину рта. Как же наслаждался чужим голосом, сейчас сорванным до шёпота. Как же восхищался чужими горящими глазами, вместо которых сейчас бездна. Пугающая и беспросветная. У Бэкхёна взгляд из-под полуопущенных век такой, что дурно становится. И глаза в душу смотрят не обычные, а такие, что обещают муки, невероятно длинные и сладкие, как сон. И Чанёль на это согласен. Но он только сейчас, в эту минуту чужой откровенности понимает, почему Бэкхён вдруг вернулся. И настойчивая опасность того, что после всего этого Бэкхён вдруг может снова исчезнуть и уже навсегда, пугает его. Потому что в это мгновение, долгое и томное, Чанёль понимает, что Бэкхён вернулся, потому что хотел попробовать вернуть своё прошлое. И поэтому Чанёль вдруг целует то место, где сердце в отчаянии бьётся о рёбра, и шепчет: — Только не уходи, ведь ты обещал. Рука скользит по лицу, и пальцы начинают дрожать. Он слышит смешок, немного обреченный и усталый, который заставляет кончики пальцев похолодеть, а нитку из чувств и эмоций натянуться так сильно, что на секунду меркнет в глазах. — Послушай, Чанёль, — начинает Бэкхён, облизнув пальцы. — Ты столько лет ждал возможности стать со мной ближе, неужели теперь тебе не хочется взять то, чего раньше ты не мог? Ты не можешь залезть ко мне в душу, потому что я не позволяю, но ты можешь сегодня обладать мной, потому что я разрешаю. И ответь мне, разве это не равносильная цена твоему интересу ко мне? — спрашивает он, опустившись на прохладные простыни. Его волосы. Смольные, как патока, и от пота мокрые и сверкающие, как шёлк, рассыпаются по постели. А Чанёль будто на секунду трезвеет, пересаживаясь на чужие ноги. Холодный ветер бьёт по лицу, будто давая пощёчину. И, несмотря на то, что Чанёлю по-прежнему хорошо, как в дурмане, он ощущает в груди какую-то болезненно ноющую занозу. Вцепившуюся в сердце, чтобы колоть со страшной силой. — Обладание телом — это совсем не то же самое, что обладание душой. Уж ты то знаешь это и без меня. Но если такова цена твоего наслаждения, то… Чанёль внезапно заламывает чужие руки, прекращая разговоры, и мышцы на теле Бэкхёна непроизвольно напрягаются. Сорвавшийся в губ стон мешается с накатывающим наслаждением, и Бэкхён после жара ненасытного поцелуя тут же чувствует голыми лопатками твёрдость матраса. Поэтому вполне ожидаемо вздрагивает, ощущая покалывающую в теле дрожь. Чанёль рывком подхватывает его под бёдра и, наклонившись, целует в уязвимое место на животе чуть ниже пупка. — Я сам, — сдавленно шепчет Бэкхён, перехватывая чужое запястье, но срывается на продолжительный стон, когда в ответ слышит категорическое: — Нет. Чанёль впервые видит, как Бэкхён, обычно такой надменный и самоуверенный, краснеет, жмуря глаза до белых пятен, когда палец аккуратно входит чуть глубже, чем на фалангу. «Укрощение гордости ради наслаждение» — так, кажется, называется подобное состояние. Чанёль хмыкает и взгляда не сводит с напрягшегося подбородка. Бэкхён красив даже в минуту необходимой боли, когда глубокие складки прорезают молочно-белый лоб и острые зубы прокусывают нижнюю губу. — Сейчас станет лучше, — гладя Бэкхёна по напряженно-мокрой спине, в шею шепчет Чанёль, чувствуя, как аккуратные пальцы, водящие по его плечам, соскальзывают на спину, и острые коготки проводят длинные царапины вдоль позвоночника. Чанёль напрягается, потому что концентрированная прохлада на кончиках пальцев бьёт по телу, словно разряды тока. И вдруг Бэкхён сжимает пальцы на его плечах до ломоты и скулит. Но не от боли, а от неожиданности и как гром ударившего наслаждения. Чанёлю кажется, что Бэкхён даже на секунду вылетает из реальности. Настолько отрешенным становится его матовый взгляд. А потом он вдруг фокусирует его на чужих губах и целует несдержанно, страстно. Ногтями скользя по лопаткам. Чанёль же поцелуями-укусами терзает шею, чтобы оставаться в чувствах, и чувствует, как всё тяжелее и тяжелее становится чужое дыхание. Оно мажет по шее. И Чанёль ощущает, как в неконтролируемом наслаждении чужие пальцы тянут его за загривок. Он ещё видит, как Бэкхён ловит яркие брызги удовольствия, а потом фрагмент обрывается, и сознание погружается во тьму.***
Чанёль просыпается, когда чья-то мягкая рука ощутимо сдавливает плечо и, привстав, почти тут же заваливается обратно с громким болезненным стоном. Его голова, будто обхваченная невидимыми тисками, начинает раскалываться изнутри. А отчего-то невыносимое с утра солнце прожигает щёку. — Что, совсем плохо? Голос рядом сидящего Бэкхёна доносится будто через вакуум. Чанёль приоткрывает глаза, закрывшись рукой, и с трудом различает среди пятен силуэт, сидящий рядом с ним на широкой кровати в длинной рубашке самого Чанёля. — Будешь пить? — спрашивает Бэкхён, наклоняясь ближе. А Чанёль лишь аккуратно кивает, стараясь лишний раз не трясти головой, и чувствует, как Бэкхён через него наклоняется к тумбочке, хватая стакан. От него пахнет шоколадным гелем для душа и бодростью, а ещё горьким кофе без сахара и сливок, и тяжесть его тела кажется какой-то приятно знакомой. Чанёль забирает из чужих рук стакан и, даже не понюхав, осушает его, тут же подскакивая с постели с криком: — Это что, вино? Бэкхён в полном молчании одаривает его многозначительным взглядом и говорит только тогда, когда Чанёль полностью успокаивается. — Клин клином вышибают, — поясняет он и, подлив ещё, снова даёт Чанёлю. — Удивительно, что ты не знаешь, как хорошо алкоголь помогает опохмелиться. — Уж извини, но я обычно до такой степени не напиваюсь, — бросает Чанёль с укором, впрочем покорно выпивая и второй заботливо поданный стакан. И пусть его возмущения не сразу сходят на нет, но спустя какое-то время он и правда чувствует, что после вина ему действительно становится намного легче. — Лучше? Отлично. А теперь давай-ка в душ и на кухню, — с усмешкой говорит Бэкхён, убирая прядь волос с чужого лба. Его мягкие пальцы нежно касаются ноющего виска, и боль тоже будто бы отступает. А потрепанный Чанёль сонно улыбается в ответ, чувствуя, что в воздухе всё равно ещё летают отголоски ночи, и Бэкхён не пытается сбежать в лучших традициях подобных историй. — Я готовить не умею, а кушать хочется, — добавляет он и, скинув Чанёля с кровати, выдаёт. — Время - деньги. Чанёль поднимается не сразу. Сначала считает солнечных зайчиков, бегающих по потолку, и только после с трудом встаёт, чувствуя, как его мышцы неприятно ноют из-за целой ночи, проведенной на сквозняке. Он хватает со стула одежду и, заведя пятерню в волосы, покорно уходит в душ. И только там, вглядевшись в своё отражение, пугается физиономии, смотрящей на него. Сквозь шум воды он различает звук закипающего чайника и приготовившихся тостов. И язык непроизвольно облизывает губы, когда будто в бездонном животе киты тянут унылое урчание. Поэтому он, поторопившись, ледяной водой снимает с себя вчерашнюю усталость, а когда выходит из ванны, то выглядит уже совершенно другим человеком. Он уже почти доходит до кухни, но внезапно натыкается на спину Бэкхёна, замершего на пороге его небольшого рабочего кабинета. Тот разглядывает стену, увешанную вырезками и распечатками из журналов, и взгляд его, кажется, мрачнеет. По крайней мере, пропадает та сонная размеренность, и на смену ей приходит чуть ли не враждебная сосредоточенность. — Ты — шеф повар того ресторана, в котором мы первый раз ужинали? –спрашивает Бэкхён почему-то подавленным голосом. И в интонации его почти не слышно вопроса. Чанёль признаётся не сразу. Перекидывает полотенце через плечо и походит ближе, замечая, что Бэкхёна, будто бы ни с того, ни с сего начинает морозить. А тот закусывает губу и спрашивает, не отводя взгляда от стены: — Коллекционируешь рецензии великих критиков? — Да, — на выдохе говорит Чанёль, обобщая ответ, и, обойдя Бэкхёна, срывает одну из рецензий, висящих на стене.- Больше всех люблю « принца белой гвардии ». Чанёль протягивает наиболее потрепанную из-за частого изучения вырезку, но вот Бэкхён, на удивление, берёт её не сразу. Пару секунд смотрит так, будто вместо бумажки в чужой руке вдруг появляется какая-то дрянь, и лишь после, пересилив себя, забирает протянутую рецензию. — Но он же человек без лица, - хмыкает Бэкхён, плотнее кутаясь в чужую рубашку. Рецензию он из чужих рук хоть и берёт, но даже мельком не читает, будто бы ему совсем не интересно, какие строчки так сильно повлияли на Чанёля, побуждая становиться лучше. А только говорит, сканируя стену каким-то тревожно-отстранённым взглядом. — Ты даже не знаешь, как он выглядит, какой у него голос, рост, цвет глаз. Его имени! Он такая пустышка. Поверить не могу, что ты восхищаешься им. Ведь, уж если говорить начистоту, писать все могут не боясь, если знают, что их не найдут. — Ты несправедлив, Бэкхён, — вешая рецензию обратно, через плечо бросает Чанёль, стараясь вида не подать, что чужие слова его задели. — Пусть я не знаю, как он выглядит, но что мешает мне вообразить? Я вижу, что он высок и статен. У него волосы цвета меди и глаза голубые, зоркие. Язык меткий, колкий на словцо. Он ходит уверенным шагом, а голос у него звучный, как будто он оратор. — А если всё совсем не так? — шепотом спрашивает Бэкхён, переводя умоляющий взгляд на Чанёля. — Вдруг все именно так его и представляют. Люди ожидают увидеть одно, а могут получить совсем другое. Вот причина, по которой он, скорее всего, не выходит в свет. Бэкхён разворачивается и быстро уходит из комнаты. А Чанёль подходит ближе к рецензиям и среди множества очерков принца пытается между срок определить его сущность. Он краем глаза замечает, как мимо него проскальзывает Бэкхён, уже одетый, и как щёлкает замок на входной двери. Чанёль пулей выскакивает из комнаты, как только понимает, что Бэкхён собрался уйти, и перехватывает его за запястье в коридоре за долю секунд до того, как он закрывает входную дверь. И только сейчас понимает, какой же Бэкхён на самом деле хрупкий, когда вот такой вот уставший, без этого блеска в глазах. Когда стоит рядом посреди тусклого коридора, а не в дорогом зале сидит среди знатных людей и поигрывает платиновым браслетом. Без терпкости, а лишь с одной горечью. Какой он утонченный в этом пальто и чёрных перчатках. Когда он вот такой настоящий, без каких-то завышенных ожиданий. И какой нуждающийся в защите, когда вот такой вот ослабший изнутри, и вынужденный искать помощи извне. — Бэкхён, — задушенным голосом просит Чанёль. И в его глазах отражается непонимание и одновременно сожаление. Бэкхёну становится его жаль. Чанёль совсем не понимает, что он сделал не так. — Прошу, не уходи. — Я вернусь, — обещает Бэкхён, подходя ближе и целуя в уголок губы. От Бэкхёна, когда он отстраняется, пахнет его терпким одеколоном, а поцелуй отдает горьковатой ванилью, и в нём концентрируется больше искренности, чем в любом другом вчерашнем. Чанёль вспоминает, что его ведь учили не влюбляться в таких людей. Терпких и непостоянных. А в Бэкхёне к тому же мешается горечь. Как после крепкого кофе. Она бодрит, когда Бэкхён трезвый, и вводит в сладкий дурман, когда Бэкхён пьян. И вот Чанёль полностью выходит из сна. — Просто мне надо уйти. И Чанёль отступает назад, разрешая Бэкхёну исчезнуть в сумраке коридоров, ну потому что что он может сделать.***
Бэкхён приходит к нему исправно. Каждый раз не сообщая заранее. Он называет это приятными сюрпризами, а Чанёлю неловко, что иногда он встречает Бэкхёна чуть ли не в трусах. Бэкхён всегда утончён. Всегда пахнет свежестью и кофе. На его руках перчатки и до колен чёрное кашемировое пальто. Чанёлю трудно представить Бэкхёна летом. Потому что он ни разу не видел, чтобы Бэкхён надевал футболки. Он даже у Чанёля выискивает рубашки. И ходит в них, едва подкрутив рукава. Они постоянно едят Red Velvet, как будто это негласно становится объектом их спора и при этом дискуссируют на самые разные темы, забыв о времени. — Эти конфеты, они как моя жизнь, — один раз признаётся Бэкхён, лёжа у Чанёля в ногах. — Надкусываешь одну за другой, но не знаешь, что за вкус попадётся в этот раз. У них обманчивая дороговизна из-за красивой обёртки и статуса, но вряд ли люди покупают их из-за вкуса. — Но только в этих конфетах хранится всё многообразие вкусов, как в каждом человеке, — делает замечание Чанёль, кусая конфету. — Неудивительно, что они стоят бешеных денег. Разве ты не заплатил бы огромную сумму, чтобы суметь узнать человека, спасти человека, полюбить человека? Бэкхён с интересом слушает, разглядывая небольшую конфету у себя в руке. Он вертит её между пальцами, и она, вскоре подтаяв, пачкает их шоколадом. Бэкхён забрасывает конфету в рот и, облизнувшись, со смешком говорит: — А не много ли смысла ты придаешь обычной сладости? — Ох, Бэкхён, если бы ты только знал, что сладость может сделать, — Чанёль тоже берёт очередную конфету и, откусив небольшой кусочек, смакует концентрированный вкус мяты на кончике языка. — Она как счастье, что приносит радость в нашу жизнь. Нельзя же жить в постоянной горечи, иногда позволительно себя баловать, — добавляет он и, стоит только Бэкхёну в протесте открыть рот, кладёт туда конфету. Бэкхён послушно замолкает, прикрывая глаза. И, кажется, впервые пытается действительно распробовать. — То есть ты считаешь, что к каждому человеку можно подобрать свой вкус? - спустя пару минут интересуется Бэкхён, облизывая сладкие губы. И этот жест получается настолько естественно притягательным, что Чанёль не сдерживается и целует Бэкхёна в губы в скором требовательном поцелуе. — Да, — шепчет он, когда отстраняется. — И твой вкус определенно особенный.***
В один из мартовских вечеров они сидят на диване, смотря какую-то глупую мелодраму. И, на самом деле, вовсе не следят за развитием сюжета. Они пьют горячий шоколад с маршмелло из огромных кружек, уместившись под пледом, и Чанёль сцеловывает со сладких губ бесконечную нежность. Он чувствует полную отдачу, но такую ярую, что постепенно она начинает напоминать отчаяние. И это становится первым звоночком, сообщающим, что что-то не так. — Бэкхён… Но Бэкхён лишь прижимает палец к чужим губам и, прошептав, «не сейчас», заваливает Чанёля на пол, но тот замечает, что у Бэкхёна горечь отражается уже в глазах. И это всё же вынуждает его остановиться. — В чём проблема? — тихо спрашивает Чанёль, склоняя голову к плечу. Но Бэкхён отвечает не сразу. Отводит взгляд в сторону, как всегда, и чуть слышно шепчет: «забудь». А Чанёль до сих пор не понимает, отчего Бэкхён с ним до сих пор так скрытен, когда характер его вполне радушен. И почему, если Бэкхён честный, он не перестаёт ему врать. — В белом рыцаре, — едва слышно шепчет Бэкхён, убирая прядь волос за ухо. — Он меня убивает. И эти твои конфеты, которые мне не помогают, лишь усугубляют ситуацию. Я на грани, Чанёль. Снова на той самой грани. — Но ведь дело то не в конфетах, Бэкхён, — шепчет Чанёль. — Дело в тебе. Ты грузишь себя прошлым, не желая ощущать вкус настоящего. Просто расскажи мне всё и тебе станет легче. Чанёль проводит широкой ладонью по чужой хрупкой спине в попытке приободрить. Бэкхён делает большой глоток шоколада, почти нервный, и, с громким стуком поставив кружку на пол, решается. — Окей, — сдаётся Бэкхён и, поджав ноги, начинает, отведя взгляд в сторону окна. — Когда-то давно я был официантом в одном из лучших ресторанов Франции. Проходил стажировку, не более того. Но, разумеется, вернувшись в Корею, не смог сдержать язык за зубами и, приукрасив, рассказал всем о том, как прекрасно было там работать, забыв упомянуть о том, что был я не поваром, а просто официантом, не имеющим доступа к кухне. Да, я знал состав всех блюд и часто мне даже доводилось их пробовать. А потом я вдруг обнаружил, что научился распознавать плохую кухню и хорошую. Причём это каждый раз выходило у меня так хорошо, что коллеги стали устраивать конкурсы. Мне завязывали глаза и предлагали с десяток одинаковых десертов из разных ресторанов. Я пробовал каждый и неизменно выносил верный вердикт. Кто-то из моих друзей даже пошутил тогда, что язык у меня и враг, и друг мой, потому что колкий на словцо, но придирчивый до десертов. И я, недолго думая, решил писать рецензии. Тогда-то ты и встретил меня, Чанёль. На взлёте моей карьеры, когда мои очерки возымели бешеный успех в Корее. Но, к сожалению, всё это продолжалось недолго. Люди как-то узнали, что при ресторане я был простым официантом, и это знание моментально перечеркнуло всё то, чего я достиг после этого. И был бы грандиозный скандал, но никто не захотел открывать правду. Поскольку мои рецензии были действительно хороши. И если бы критики узнали, что те рецензии, что они одобрили и восхвалили написал обычный официант, они бы… В итоге моё имя постепенно забыли. А я вынес для себя важный урок: гласность и звёздность, — это не основа райской жизни. Нельзя жить обычной жизнью и быть знаменитым. Либо одно, либо другое становится притворством. — И поэтому тебя угнетает белый рыцарь? — с минуту помолчав, спрашивает Чанёль, огорошенный правдой. — Потому что он добился того, о чём мечтал ты? Ведь он остаётся в тени, но при этом с каждым днём становится всё больше популярен. Тебя угнетает тот факт, что белый рыцарь так похож на тебя? — Нет, Чанёль, — вскидывая голову, говорит Бэкхён. — Меня угнетает то, что его жизнь — это повторение моей. Он несчастен, потому что не имеет лица. Я же был несчастен, потому что у меня не было имени. — Бэкхён… — Прости, но я должен идти. Ты приоткрыл завесу тайны, которая, как вуаль, спасала меня. Ты узнал меня настоящего. Всего. От и до. Больше мне нечего тебе дать, я себя исчерпал. Но знаешь, — Бэкхён вдруг замолкает, поднявшись. — Скажу ещё одно. Моим любимым вкусом у red velvet всегда был традиционно-шоколадный, сладкий до приторности, но невероятно вкусный. Забавно, что ты этого так и не понял. И Бэкхён, накинув пальто, выходит. А вечером Чанёль, проматывая ленту новостей, с изумлением замирает, глазами впившись в экран. У него в голове так и застывает строчка: « Таинственно исчезнувшая в молодости звезда теперь претендует на звание критика века. Бён Бэкхён или же белый принц гвардии возьмёт город в свои руки. Берегитесь те, кто именует себя кулинаром, вам не избежать жестокого приговора. » И, обессиленно оседая в кресло, понимает, что, кажется, потерял Бэкхёна навсегда.***
Чанёль подбрасывает рыбу на сковородке и, добавив специй, передаёт её ДжинХо. Обходит кухню с другого края и, на ходу пробуя соус с чьей-то ложки, командует: — Больше сливок. Устало заворачивает за острую тумбочку, переводя дыхание, и, подкрутив рукава, забирает розовую наклейку с вип заказом от почётного клиента. Сегодня в его ресторане работа кипит так скоро, что никто уже не считает потраченных за каждые несколько минут нервов. Всё потому, что именно сегодня ресторан Чанёля претендует на получение третьей звезды Мишлена. И, по слухам поваров, к Чанёлю сегодня лучше добровольно не подходить. Потому что, как говорят болтливые официанты, сегодня к ним придёт один из критиков века. Чанёлю же на эти разговоры глубоко плевать. Он лишь пытается сделать каждое блюдо по возможности невероятно вкусным, потому и мечется по кухне, пробуя всё, что только может попробовать, и с удовольствием вдыхает и дым, и жар, и сахарную пудру. — Вас просят в зал, шеф, — замявшись у двери, тихо говорит официант, вокруг которого, словно мухи, собираются другие юноши в белых рубашках и всё пытаются рассмотреть в беглых каракулях названия блюда, пока тот нервно теребит в руках измятые листы с заказами. Чанёль метает в него тёмный взгляд и, увидев, как тот бледнеет, но с места не сдвигается, всё же бросает сквозь зубы: — Скажи, что сегодня я буду занят. — Но это же критик, — совсем перейдя на шёпот робко вставляет официант, втягивая голову в плечи, когда в него летит полотенце. Официанты разбегаются, как перепуганные дети. И, набрав на подносы еды, исчезают с кухни так стремительно, что через секунду перед грозным взором сушефа не остаётся никого. А Чанёль за пару больших шагов пересекает кухню и, встав впритык к съежившемуся и до смерти побледневшему официанту, басит: — Ты меня не расслышал? Я не обязан выходить, даже если меня сегодня решит вызвать сама королева Британии. Критик может написать в своей рецензии всё, что угодно, но сегодня здесь слишком много важных гостей, способных сделать из моего ресторана забегаловку одним лишь словом: «дрянь». И я не намерен оставлять свою кухню ни на секунду. Ни на секунду, понял? И официант, задушено пискнув, убегает, но почти тут же возвращается, шепча: — Он сказал, что подождёт до закрытия. Чанёль пожимает плечами. И, похлопав в ладоши, кричит: — Работаем, работаем, работаем. Он устало снимает колпак и фартук только ближе к часу. Переодевает рубашку и, убрав со лба волосы, тянется в затёкшей спине. Ему до смерти хочется спать. Так сильно, что он с трудом уговаривает себя разлепить веки, чтобы не уснуть прямо тут в своём кресле, в помятых штанах и с соусом на одном ботинке. Но он всё же поднимается и, посмотрев на часы, не сдерживает ухмылки. 01:12 Ни один критик не станет ждать его так долго, понимает он, но всё-таки выходит в пустующий зал. Огромный ресторан, теперь полностью опустевший, выглядит в сумерках и уличном свете фонарей очень романтично. И в полной тишине шаги Чанёля очень громко и монотонно резонируют от стен. Он примечает всё ещё горящую свечу лишь за одним дальним столиком. И, стряхнув волосы назад, направляется к критику, которого от глаз скрывает большое меню. Когда Чанёль замирает напротив стола и прокашливается, меню опускается, и Чанель чувствует, как сладкий комок падает на дно желудка из-за блестящего чёрного омута чужих глаз. — Ну и чем же ты искупишь моё ожидание? — положив подбородок на руки, сладко тянет Бэкхён, прищуриваясь. И на губах у обоих возникает улыбка. Они не обмениваются больше ничем, кроме взглядов. И всё-таки Чанёль чувствует, как медленно с него спадает сон и как загорается какая-то искра внутри, опаляющая внутренности. Глаза Бэкхёна. Черные и томные, вдруг становятся до невозможности сладкими, такими, какими они были в ту ночь после десятка разных вкусов шоколада. — Ну что ж, — тянет Бэкхён, откидываясь на спинку стула в расслабленной позе. — Если Вы ничего не можете предложить мне, то придётся выбирать наугад. Бэкхён прикрывает глаза и, покрутив пальцем, тыкает в какое-то название. Чанёль хмыкает и, отрицательно помотав головой, аккуратно берёт чужую руку за кисть, ведя пальцем по меню всё выше, пока друг не отпускает, удовлетворенно ухмыльнувшись. — Red Velvet classic, — тихо читает Бэкхён, хотя он в этом огромном ресторане и так остаётся один. И, многообещающе закусив губу, добавляет шёпотом, — Что ж, отличный выбор, Чанёль. А теперь закажи-ка его с доставкой на дом...