Две любви - одно одиночество

Иногда я задумываюсь — а стоило ли вообще всё это начинать? Теперь уже не уверен. Всего несколько месяцев назад я думал, что одного только раза мне будет достаточно, чтобы почувствовать себя лучше, а ему — чтобы отвлечься от своей слишком тяготной влюблённости, но оказалось, что разменяв четвёртый десяток, я совершенно не имею представления ни о чувствах, ни о жизни, ни даже о себе. Если честно, я, бывает, до сих пор подолгу зависаю в недоумении, размышляя, почему в результате своего долгого и сложного существования в этом мире, я пришёл к единственной мысли — что, в общем-то, жить дальше мне незачем и не очень-то хочется. С родителями отношения в последнее время не складываются, жены нет, детей нет, и даже котёнок, которого я подобрал с улицы мгновенным порывом, скоропостижно скончался от панлейкопении. И в этом вся моя жизнь — привязаться к тому, кто всё равно умрёт, работать над тем, что уже через пару лет потеряет всякую актуальность, безумно желать взаимности от того, кто уйдёт, как только душевная рана затянется настолько, чтобы суметь выжить без моей поддержки. Цели нет, ничто не радует и, в общем-то, наверное, все значимые и приятные события, какие могли со мной произойти уже произошли, а дальше ждёт только однообразная, бесполезная и одинокая старость. Да, не самый подходящий набор мыслей для человека, чья работа — быть постоянно бодрым, беззаботным и смешным, но что я могу сделать? Разве что голову в шкаф отложить, чтобы не думала. Трудно сказать, когда именно я заметил его. Происходило это плавно и естественно, как обычно и вырастают самые сильные чувства. Сначала нашей команде было неловко работать вместе — слишком тесный контакт на сцене смущал, а своеобразные «прелести» характера каждого из нас не позволяли достаточно сблизиться, чтобы начать импровизировать, не опасаясь обидеть друг друга или сказать шутку, которая будет непонята и едко раскритикована. Арс постоянно ссорился со Стасом, а я почему-то никак не мог выйти на одну волну с Позом, и только Антон старался ни с кем не конфликтовать и для всех быть хорошим, чем только сильнее раздражал нас. Было тяжело, но все понимали, что это всего лишь переходный этап и со временем мы вынуждены будем друг к другу привыкнуть. И хотя тогда это казалось совершенно невероятным, в результате всё так и случилось. Уже через два года мы с уверенностью могли сказать, что стали не просто коллегами по неволе, но самыми настоящими друзьями. Осознание этого было прекрасным, мы по двенадцать часов проводили за подготовкой к проекту и почти не уставали, потому что атмосфера в компании друзей как нельзя лучше содействовала работоспособности. Мы шутили и смеялись, придумывали импровизации и репетировали, выступали с пробными концертами и составляли кривые графики зрительских симпатий, иногда, под настроение, рисовали усы засыпающему на всех подходящих поверхностях Позу. Это было самое лучшее время. Всё было идеально. Но в один момент что-то изменилось и стало уже не так. Я понял это не сразу, но суть не в этом, потому что исправить ничего не смог бы ни я, ни кто-либо другой, это просто случилось. Оставалось два варианта — смириться и бездействовать, или попробовать добиться невозможного. Конечно, я выбрал второй вариант. Помню, в юности я всегда был самоуверен и слегка скудоумен. Так вот, похоже с возрастом мало что изменилось. Антону всегда нравилось обращать на себя внимание. Может быть, поэтому именно он с такой лёгкостью любится зрителям? Весёлый, симпатичный, эмоциональный и восхитительно неуклюжий — ну как таким не заинтересоваться, не улыбнуться от того, с каким непосредственным энтузиазмом он выполняет каждую импровизацию? Вот и я, видимо, не удержался. Сначала смотреть на него изредка было просто забавно, эта неисчислимая палитра эмоций, сменяющихся на совсем ещё юношеском лице, всегда приводила меня в состояние недоумения. Разве возможно быть настолько открытым, позволять каждому сиюминутному чувству завладеть своей мимикой настолько, чтобы любому стало очевидно, о чём ты сейчас думаешь? Этим Антон отличался ото всех нас — он не играл ни в жизни, ни на сцене, был таким, какой он есть и понятия не имел, что принято по-другому. Это было так странно для меня, но завораживало. Я продолжал наблюдать. Просто невообразимо, к чему может привести в итоге цепная реакция из безобидных вроде бы чувств. Вот я со снисходительной улыбкой наблюдаю за тщетными попытками длинного шумного ребёнка быть лучше, смешнее, заметнее всех, вот уже его эмоциональность и естественность вызывают смутную симпатию, вот за упорство и трудолюбие я начинаю его уважать, и вот — просто бум! Что произошло? Ничего, вроде бы. Ничего не изменилось. Только вот неуместную, странную нежность, непонятно откуда возникшую, из сердца уже не вытравить. Если бы сам не погряз в этом, наверняка никогда бы не заметил за Антоном никаких особых ненормальностей. Но тогда уже я не просто наблюдал за ним — я его чувствовал. А потому всё замечал и всё знал. Не сказать, что это было приятно. Именно в этом случае я бы предпочёл счастливое неведение горькой правде. Антон не пытался привлечь внимание всех, он хотел только, чтобы его заметил один, нужный человек. Сначала это желание было неосознанным, а потому незаметным даже для меня, но вскоре он понял себя и всё стало до неприличия очевидно. — Арс, как тебе сегодняшний концерт? — Арс, мне кажется в «жанрах» я совсем плох, можешь со мной остаться порепетировать? — Серёж, я тут случайно услышал, что вы с Арсом прогуляться собрались. Можно я с вами? — А что, Арса не будет? Мне на самом деле тоже сегодня нехорошо, начинайте без меня, я выйду перекурю лучше. — А почему Серёга постоянно в паре с Арсом? Давайте меняться чаще, а то… А то однообразно как-то. Арс, Арс, Арс, Арс. Никогда не думал, что имя лучшего друга может вызвать во мне столько внутреннего отторжения, почти ненависти, причём безо всяких на то убедительных оснований. Отношения с Арсом периодически стали балансировать на грани, ведь именно на него я без сожалений вываливал свою обиду, злость и беспомощную ревность. Арсений, Арсений… Всегда и во всём он превосходил меня; играючи, нехотя, он каждый раз оказывался на ступень выше. Но ни разу за всё время, что мы знакомы у меня не возникло ни одной завистливой, недостойной мысли. Быть в тени яркой личности — не стыдно. Для меня — точно нет. Признаться честно, мне даже нравилось, что Арс принимает на себя большую часть внимания, для меня оно слишком уж утомительно. Ну и конечно, стоит сказать, что он совсем не гордится тем, что такой весь замечательный, красивый и остроумный. Какой уж есть, что поделать? А ещё, да, он любит меня. Доверяет и искренне считает другом, даже единственным другом. Оттого я чувствовал себя последней мразью, когда ядовитым сарказмом отвечал на его дружескую откровенность или с мрачным удовлетворением отказывал даже в самых необременительных бытовых просьбах. Выдерживать непонимание и уязвлённость в таких глубоких голубых глазах было невыносимо, но остановиться не получалось. — Серёж, что происходит? — неуверенно дотрагивается до моего плеча, — Я тебя чем-то обидел? — Нет, всё нормально. — И снова выходит отрывисто, злобно. С этим нужно было что-то делать. Арс не заслуживал такого отношения. Тем более от меня. Оставалось выбрать подходящий момент. Впрочем, он наступил очень скоро и, конечно, эпицентром всего снова оказался Арсений. — Серёг, чё бездельничаешь? — как всегда умиротворённый и довольный жизнью Арс бесцеремонно заглянул в мою гримёрку. — Айда по «Суфлёру» пробежимся. — Вы же там «Красную комнату» отрабатывали? — смотреть на то, как Антон со всей старательностью елозиет по полу, при любой возможности норовя забраться на Арса настроения не было, а потому я рассчитывал ближайшие сорок минут предаваться бессмысленному самокопанию в абсолютном уединении. — Ну, отрабатывали. — Арс как-то разом посерьёзнел и недовольно скривился. — С Шастом опять чего-то случилось — сбежал посреди репетиции. Меня это уже прямо бесит, если честно. Как только у нас с ним что-то начинает получаться, тут же то живот болит, то голова, то чайник не выключил, то сок не допил. Профессионал он или где? Я же… — дослушивать не было смысла, я уже примерно представлял, что случилось и где теперь Антона искать. Из трёх кабинок в туалете ожидаемо занята только одна. Я зашёл, никак о себе не заявляя, и облокотился о кафельную стену, намереваясь ждать. Надо сказать, разговор предстоял серьёзный и малоприятный, а потому я собирался оставаться строгим и беспристрастным в соответствии с ситуацией. Уверенность пошатнулась почти мгновенно. От первого сдавленного вздоха, донёсшегося из-за закрытой кабинки. Меня бросило в жар как подростка всего лишь от его сдержанных хриплых стонов за тонкой стенкой. — А-а-арс, — едва слышно, шёпотом, но для меня как ушат ледяной воды. Мерзко и холодно. На какое-то время наступила оглушительная тишина, затем неспешное шевеление и звук застёгиваемой ширинки. Едва успел вернуть безразличный вид, прежде чем он предстал передо мной, раскрасневшийся и взъерошенный, а теперь ещё и смертельно испуганный. — Серёж… — он несмело улыбнулся и опустил глаза, словно неуверенный теперь, что достоин встречаться с кем-либо взглядом, — ты давно здесь? — Дольше, чем ты можешь представить, — голос даже ничуть не дрогнул: мне есть чем гордиться. Рукой преграждаю дверной проход, лишая его возможных мыслей об очередном побеге. — Антон, ты заигрался. — О чём ты? — он отвернулся, упрямо избегая прямого контакта, как будто всё ещё надеясь, что я имею в виду что-то другое. — Ты знаешь, — я оттеснил его к раковине. Было как никогда жаль недостающих сантиметров в росте, они бы точно добавили значительности. Но Антон и без того выглядел загнанным в угол. — Что ты делаешь? Думаешь, Арс не замечает, что у тебя на него встаёт? Думаешь, ему это приятно? — Он заметил?! — совершеннейший ужас, отразившийся на красивом лице заставил меня слегка устыдиться. Всё же это нечестно так безжалостно манипулировать искренними чувствами. — Пока нет, но заметит, если ты не прекратишь. Я же заметил, — облегчение и благодарность в зелёных глазах заставили непривычное нежное чувство внутри меня ощутимо заворочаться. — Антон, Арсений женат. — Я знаю, — он тут же попасмурнел и уставился упрямым взглядом куда-то сквозь меня. — И у него есть дочь. Он никогда их не бросит. Никогда. — Я знаю, — всё тот же пустой настырный взгляд. — Тогда что ты делаешь? Зачем? — Я… — он выглядел таким несчастным и уязвимым, что я с трудом удержался от того, чтобы его обнять. — Я… Я просто… Я не знаю. Мне хочется быть с ним. Разговаривать чаще, проводить время. Это что, преступление? — посмотрел с отчаянным вызовом и замер, осознав, что отступать больше некуда. — Антон, у нас коллектив и без того на гнилых нитках держится. Ты должен остановиться, — настойчиво повторял я, осторожно умалчивая, что от сложившейся ситуации плохо только мне и никому больше. Невыносимо было смотреть, невыносимо бездействовать и я решил сделать хоть что-то. — Ты прав. Ты… Ты прав, ладно, — он с усилием сжал губы, словно с трудом решаясь на каждое последующее слово. — Спасибо, что не рассказал ему. — Не стоит. — Нам больше нечего сказать друг другу и какое-то время мы оба неловко переминаемся, не зная, как поступить дальше. — Не хочешь сегодня сходить в бар? — наконец он прервал затянувшееся молчание и случайно взглянул на меня мимолётным печальным взглядом, от которого снова зашлось сердце. — Раз уж ты обо всём знаешь, мне больше нет нужды напиваться в одиночестве. — Сходим. Мне тоже, как ни странно, есть что «залечивать». В тот вечер мы надрались как в последний раз. Не удивительно, что я осмелел и сделал то, чего давно хотелось — поцеловал его, заломав в пустынном проулке у стены на пути к такси. Не удивительно также, что он тогда не стал возражать. Удивительно то, что после всего мы не сговариваясь решили продолжить это — безо всяких объяснений, вопросов и выяснения отношений, мы просто встречались при возможности, занимались сексом, курили, иногда разговаривали. Ему так было легче, мне — как я думал — тоже. И всё вроде бы прекрасно, и всех вроде бы устраивает… Всех, да не всех. Секс — это хорошо, это приятно и практично, и для здоровья полезно. А когда к нему не прилагается какой-нибудь истеричной особи, которая требует уделять ей время и только и думает затащить тебя под венец, так вообще мечта. Умом я понимал, что, в принципе, неплохо устроился, но внутри с каждым днём, проведённым с Антоном, разрасталась чёрная дыра, и чтобы залатать её секса было недостаточно. Мне хотелось чего-то другого, гораздо более глубокого, но он дать мне это просто не мог. Он вообще редко был со мной, когда мы оставались наедине. — Не люблю лицом к лицу, давай сзади, — говорил он, стыдливо отводя глаза, и я знал, что на самом деле это значит: «Не хочу видеть твоё лицо, дай мне возможность помечтать о нём». — А-а… А-а-а… А-ар… Мм! — каждый раз, каждый грёбаный раз, я брал его сзади, как суку, грубо и быстро, а когда он начинал вот так стонать, ещё и лицом утыкал в простыни, чтобы не забылся в порыве страсти, не выкрикнул имя. Неуместное и ненужное. Не моё. Столько раз я пытался помочь ему, поддержать, но ему это было не нужно. Ему было удобно в колпаке своей больной любви, он не хотел ничего менять, он хотел мечтать. И отгораживался как мог ото всего, что мешало ему воображать свой идеальный мир. — Убери руку, пожалуйста. Она горячая… — так он сказал в первый и единственный раз, когда я попробовал его обнять. И снова я убедился, что не нужна ему ни моя поддержка, ни я сам, ему нужен только тот, чьи руки всегда холодные. Конечно, это не было новостью для меня, но боль под рёбрами прошила словно в первый раз. Он не виноват, что не смог ответить мне взаимностью, как и Арс не виноват в том, что никогда не узнает и не примет его чувства. Наверное, мир был бы слишком идеальным, если бы мы всегда влюблялись только в нужных людей. Я был бессилен перед картами, причудливо раскинутыми вселенной. Я ничего не мог изменить. И нашими регулярными встречами я не помогал ему, а только лишь медленно уничтожал себя. Я знал, что дело движется к развязке и что приблизить её должен я. — Антон, надо прекращать это, — сердце начинает сходить с ума, сбиваясь на тяжёлый тревожный ритм. Неужели я всё ещё на что-то надеюсь? Так странно, после всего… Но если он сейчас всё же сделает это — твёрдо возразит: «Нет, не надо», то я, как безвольный пёс, радостно соглашусь и никогда больше не смогу снова начать этот разговор. — Не приходи ко мне больше, — поднимает голову и смотрит с рассеянным удивлением… Или, может быть, сожалением? Да что со мной творится, в самом-то деле, я вообще дышу? Страшно спугнуть его, страшно услышать ответ, но так хочется, чтобы он сказал что-то особенное — неожиданное и давно ожидаемое, чтобы одной простой фразой убедил, что на самом деле всё хорошо и всегда так будет. — Ладно, — говорит, снова опустив голову, и мне даже кажется, я физически ощущаю боль от слишком привычного безразличия в этом голосе. — Больше не приду. Ничего у нас не будет, глупо было ждать чего-то другого. И откуда во мне столько наивности? Есть его любовь, и есть моя, но они разные и никогда больше не пересекутся. Вот так всё закончилось. Наша история закончилась, а может никогда и не начиналась. Единственное, что мне остаётся сейчас — выйти в лоджию, зажечь последнюю сигарету из пачки и увидеть, как он снова уходит, чтобы на этот раз не вернуться ко мне.