Like a bomb

Это похоже на взрыв ядерной бомбы. Но ты как на зло остаешься жив. Ты видишь, что все вокруг разрушено, что восстанавливать свою привычную среду обитания будет дольше, чем тебе осталось лет, что ты облучен и будешь лечиться от этого всю оставшуюся жизнь. До конца своих дней на тебе будет клеймо – ты как никто иной был рядом к центру трагедии, может быть, даже еще ближе, чем жена и дети Чеза, для тебя, Майк, уготованы особые страдания и особая терапия. Ты уже не исправишься. Все не будет прежним. Твоя жизнь разделиться на до и после. До – это твое детство, колледж, создание Xero, потом придет Честер, успех, концерты, твоя свадьба, твои дети, награды, туры, наконец смерть Криса, страшная, нелепая, но ты знал, что вы справитесь, что вы вместе. А после – это звонок из полиции утром. Ты как раз встал к фотосессии, настроение было рабочее и бодрое. Все было отлично. «Майк, это вы? У нас очень плохие новости для вас…» Перед криком был еще твит, короткий, очень сдержанный, дипломатичный даже, его перепостили все, кому не лень. У тебя еле хватило сил, чтобы допечатать. Все эти абзацы были вступлением, чтобы сразу не начинать с вопля. Так не плачут женщины, потерявшие своих детей – как бы цинично это не звучало, но они могут родить еще. Так не плачут рабы, приговоренные к смерти – что им терять? Ребенок, даже когда его режут, тоже не может так кричать – ты кричал громче. Ты никогда так не кричал, в какой-то момент даже промелькнуло, что твой крик походит на крик Честера (с твоими вокальными данными до его скрима тебе всегда было далеко, сколько бы ты не пытался в студии). Спросить его, испытывал ли он когда-нибудь ту дикую боль, что ты испытываешь сейчас, ты уже не мог. Вбежала испуганная Анна и упала на пол, пытаясь тебя обнять. Она сразу догадалась, что случилось что-то чудовищное и непоправимое. Ты оттолкнул ее и продолжил выть. Около 5 минут, она, старея на глазах (если бы ты мог видеть из-за слез) все вопрошала: «Молю, скажи, что случилось?» Потом пыталась обнять снова – ты оттолкнул ее еще грубее. Это совсем не похоже на тебя. Сейчас уже все было не похоже на тебя. Если бы тебе позвонили и сказали, что умер ты, то это был бы тот прежний ты, а не это вопящее нечто, валяющееся на полу. Анна выбежала, поняв, что надо выяснять самой, а заодно, возможно, вызвать мужу скорую, если так продолжиться, и включила телевизор. Достаточно было передернуть несколько каналов, и она застыла. Ее шок был ледяным. Около часа продолжалась эта симфония гибели – душераздирающий крик в одной комнате и звенящая тишина в другой. Ты еще не анализировал, к каким последствиям приведет твоя потеря. Первый день точно. Ты не мог думать, и говорить тоже – горло ты содрал на несколько месяцев вперед. Этот взрыв был похож на злую, нелепую машину времени, зачем-то сделавшей из тебя старика за считанные часы (хотя обстановка не поменялась, кроме отсутствия одного человека) и теперь как бы потешающейся: «Ну как тебе, Шинода? Ловко проделала, да? А улыбнуться-то сможешь?» Анна отвечала на звонки полиции и остальных ребят на улице, пока ты орал – отвечала каким-то замогильным, спокойным голосом: «А… Майк он… Он… Я не могу его успокоить. Просто не могу». Первым примчался Брэд – сгорбленный и красный. Ты оттолкнул и его – уже даже больше от сострадания, да, по какой-то дикой логике, подумал ты потом, ты не хотел, чтобы он видел тебя настолько уничтоженным. Все-таки Анна позвала медиков, и ты послушно дал влить себе в вену порцию успокоительного – отчасти от того, что горло совсем онемело, твое горло и легкие по страшной иронии приближались по состоянию к тому, на что были похожи горло и легкие Честера в ту роковую минуту. Ты отключился на 6 часов. Ты уже ничего не помнил. Теперь из зоны ударный волны тебя привезли в полевой госпиталь и накачали успокоительным, накачают еще, чтобы ты не орал. Пришли следователи. «А замечали ли вы, что он вынашивал план самоубийства? Принимал ли он при вас наркотики? Сколько и когда он выпивал? Когда вы виделись в последний раз? Может, вы после похорон ляжете в больницу?» Воспитанная гадюка. Может, еще спросишь, почему у нас с Честером одинаковые кольца? После допросов снова успокоительное. Следующие 5 дней превратятся в зловещий маятник – беспробудный сон в вену – звонки – беспробудный сон в вену– «Майк, я даже не знаю, как сказать детям…» - беспробудный сон в вену – тур отменен, идите нах, Rolling Stone, идите нах, Spin, идите нах, Recording Academy, иди нах, Анна, со своим нью-эйджем и объятиями, я просто еще не наорался от горя – беспробудный сон в вену – подготовка к похоронам – беспробудный сон в вену – все четверо ребят качают тебя, как малыша, ободравшего коленку и сами при этом выглядят беззащитно, как дети – беспробудный сон в вену – не смей мне сейчас показывать своих собственных детей, пусть они побудут где-то далеко – беспробудный сон в вену – ты как дурак звонишь ему на 6 (!) день не переставая, вдруг это шутка и он такой из морга: «Прикинь, Майк, меня чуть не сожгли! А я успел убежать!» - беспробудный сон в вену – куча людей в твоем доме и у Анны наготове шприц от злобного Морфея (вдруг ты начнешь снова орать), постоянно прибывают, ходят, как приведения, туда-сюда, заглядывают в твою комнату, в самом деле, все они похожи на них – с огромными синяками под глазами и вытянутыми лицами, шаги ватные, плывущие: «Майк…это такой ужас для нас всех…и для фанатов…говорят, кто-то уже покончил с собой следом…» - беспробудный сон в вену – похороны. Что он мямлил на похоронах – он уже не помнил. Это называется прощальная речь лучшего друга. Чем лучше друг был, тем более нелепая, раздавленная, похожая на мышиную возню в горле была его речь. Самая отточенная речь была, конечно, у священника. Если бы он следовал заветам своей религии, ему бы следовало смачно плюнуть в прах Честера и грудным голосом возвестить: «Самоубийство – самый страшный грех!» Но он машинально читал заготовленный текст. Если бы я был сильнее, я бы вышвырнул его с церемонии. Но я уничтожен, даже мой гнев не может себя выразить. Гребаный цирк, все гребаный цирк. И Честер тут в главной роли, и что самое страшное – он уже не видит, куда попал. Куда все попали. Беспробудный сон в вену. Твиттер. Сколько огоньков зажглось по всему миру. Ведь ты пел, что тебе не все равно, Чес, если даже 1 из них угаснет, что же бы произошло с тобой, если бы ты увидел, сколько их сейчас появилось? Еще смею искать смысл. Дурак. Беспробудный сон в вену. Иди к черту, Анна. Вернее, даже не к черту, а к своим психоаналитикам, какой от них толк, если Честера они не спасли? Снова ору как в первый день. «Только не вздумай ничего с собой делать, Майк… Мы обязательно приедем к тебе все вместе, ты только скажи, а уж 20 марта точно, чтобы…проследить…ой…ну ты понял». Ну ты и бедолага, Роб, сказать такое. Смотри сам за собой 20 марта. Заткнул уши подушкой. Беспробудный сон в вену. Зачем? Теперь мое горе кристаллизировалось и на этом черном могучем камне, который уготован мне до конца моих дней, и на одной из его сторон я прочел свой робкий почерк: «Неужели я тебя не любил? Неужели я не любил тебя достаточно?» На других его сторонах пока не было ничего написано. Просто шло смертоносное излучение, тем более смертоносно оно было, что кричало мне: «Ты должен жить!», и тут же хохотало: «Ну что, на день рождения Честера продолжим тренд, а, сопляк?» Анна все ходит по психологам и пишет эссе, Дейв обнимает меня молча, ничего не прося, у Талинды от горя произошло совсем другое – она всем помогает, основывает фонд, Джаред поет трибьюты, фанаты делают татуировки, Кори говорит в интервью, что Крис с Честером не были трусливыми. Вот она, жизнь после. Даже можно ее прожить. А я прячусь. Дебил, трус, неврастеник. На 40 день произошло нечто экстраординарное. Я решил не прибегать к снотворному. Хотел сделать себе больнее, живя без успокоительного. Пусть болит. Пусть меня поглотит излучение. Но…я заснул сам. Сон обернул меня, как покрывало, как будто огромный пожарный подъехал к эпицентру взрыва и полил его пеной огнетушителя и затем мягко, навсегда, накрыл вечным саркофагом. «Когда я умру» – промелькнуло у меня перед сном – «Сразу после последнего вздоха, этот саркофаг падет и там будет цветущий сад, там будешь ты, Чес… Мы зароем этот черный камень из моей груди, как семя фруктового дерева, из него вырастет прекрасное дерево со сладкими плодами и будет цвести вечно…» Потом мои мысли стали танцевать в хаотичном порядке, и я окончательно провалился в спокойный, освежающий сон. Казалось, я проспал неделю, но на часах было еще 4 утра. 4 утра следующего дня, августа… Стоп. Зеленые палочки незнакомых часов показывают «27 июля, четверг». И эта комната – сдвоенная. Это отель. На другой кровати в другой части комнаты спит он – моя главная боль и мое главное утешение сейчас. Как полный дурак, встрепенувшимися ногами я мчусь к его постели и ныряю в нее, словно в источник с живой водой. Я хочу его разбудить, а вдруг он не проснется и тогда мой «здоровый сон» обернется кошмаром, что сейчас уже неделю здесь лежит холодный труп, а я собираюсь его обнять, но нет же, нет, это отель, это отель, это… «Какого?!...Майк?!...» - его слово сейчас, как заклинание, разрушило все виды ночных наваждений: машину времени, превратившую меня в старика, полицейских, лицемера-священника, похоронную процессию, постеры с черными лентами на обложках журналов, радостным выдохом погасило все зажженные свечки в твою память, Честер. Ничего этого не было. Я сжал тебя так крепко, что слышу стук твоего живого сердца лучше, чем чувствую свои холодные слезы счастья. Ты брыкаешься, ты здесь, ты мямлишь: «Ну что ты так агрессивно, идиот?» - «Да!» - уже хохочу я сквозь слезы «Я идиот! Самый счастливый идиот на свете!» «Блять, Шинода, угомонись… Что случилось-то?» Я пытаюсь успокоиться и вытираю слезы простыней. Он догадывается, но никогда (и пускай – никогда-никогда, даже в фантазиях!) не догадается полностью, что мне приснилось. «А…плохой сон? Что-то…совсем плохое?» Так, Майк, ты же только что себе обещал, чтобы он не посмел догадаться! Держи себя в руках! И впервые – за эту ночь, или за 5 минут (или за 5 недель?) ты улыбаешься своей старой, обычной, родной, шинодовской улыбкой, и как полный идиот бравируешь: «Забудь! Давай лучше доспим!» Немного шокированный, но при этом как ни в чем ни бывало Честер отвечает: «Да уж это гораздо лучше…» Кладет голову на подушку и прикрывает глаза. Такой живой. Ты притаскиваешь свое одеяло и чуть обхватываешь его за талию. Ты словно вернулся в тот рай, который у тебя отнял сон. Ты и не понимал – НАСКОЛЬКО это рай, так просто лежать и вдыхать аромат его коротких, чуть вьющихся волос. Слышать его звонкий голос. Просто видеть. Не было никакого 20го июля в Палос-Вердес, Майк. Честер поехал на фотосессию сразу из Аризоны, и вы отлично сфоткались. Ты совсем маразматик что ли, вон Kerrang! лежит на столе с фотографией. «Зато будет восьмой альбом» - уже во сне, как ясное, неодолимое утверждение слышит Майк. Ему часто приходили и приходят идеи для песен во сне. Мне уже сейчас приходят мелодии – они не такие, как на One more light, они похожи по мелодичности на Meteora и по своей сложности на Тысячу Солнц. Честер уже ворочается. Перевернувшись, он спокойно и сонно смотрит на тебя. «Ну? Сначала ты меня будить, а как самому вовремя вставать – никак? Ладно,» - смотрит на часы – «Есть еще минут пятнадцать можно поваляться…» Я вернулся. Честер здесь, он никуда не уходил. Группа здесь, мы выступаем. От радости я хотел скакать, но вместо этого, чтобы он не догадался, какой ужас мне пришлось перенести, хоть и не в реальности, просто чмокнул его и будто обычно деловитым тоном заявил: «А давай-ка постепенно в туре будем записывать новый материал, а? Как в старые добрые времена?» Честер удивился моему энтузиазму «Нуууу…я не против, если ты сам только…а что, сильно критиков испугался, что они последний альбом хают, решил исправиться срочно?» «Да неееет… Просто мне такие мелодии сегодня пришли в голову…Как раз, когда мы спали…» Я вскакиваю за гитарой и начинаю подбирать. У Честера чуть отвисает челюсть, а потом он расплывается в улыбке: «Чувак… Это просто… Бомба!» Я на мгновение цепенею от внезапного ужаса этих слов, от того, как это резонирует с тем кошмарным сном и его образами, но ни о чем не подозревающий Честер начинает прыгать по комнате и орать: «Офигеть! А мне уже и слова в голову приходят! Ты играй, играй еще! И не только слова, я уже знаю, как мы альбом назовем! Точно! “Like a bomb”!» Пятнадцать минут давно прошли. В комнату стучится Дейв и Честер с порога орет: «Это будет офигенный тур, потому что за ним будет другой! Чувак, решено! Мы с Шинодой беременны восьмым альбомом! Сейчас и ты им забеременеешь!» Дейв немного потупился и говорит: «Хорошо, хорошо, в машине расскажешь. Собирайся уже» В коридоре мелькают остальные ребята. Хихикают. «Гы-гы. Беременные. Как ребенка-то назовете?» «”Like a bomb”!» - орет Честер своим неповторимым скримом снова и снова, пока не исчезает в ванной. 27 июля. Так начинается наш обещанный мировой тур.