Шах и Мат.

Новенький развернул шахматную доску, подумал минуту и осторожно сделал ход. — Видал? — спросил Тёма. — Опять. Не жрёт. Играа-ает.       Лёня кивнул, не отрывая взгляда. Его раздражал Пронерский. Высокий, худой как жердь, он отличался от остальных работников овощного склада бледностью и черными кругами под глазами, а взгляд его перерезал ножом и обжигал мутным огнем. Пламя это отдавало неясной властью над самим собой — жесткой и холодной. Иногда казалось, что он может заставить себя отрезать палец ноги и не поморщиться. Работал он старательно, никогда не отлынивал, но за две недели сказал слов пятьдесят, не больше, а на перерывах не ел ничего, только прихлебывал кофе и дымил дешевыми сигаретами. И, конечно, шахматы. Полированную длительным использованием доску он ставил перед собой на ящик с киви и начинал играть. Людка и Света — те, что мыли овощи и вязали из зелени пучки — даже пробовали с ним схлестнуться, но паренек одолел их. Вслепую. — Как же бесит, — вздохнул Тёма. — Да чо он тебе, — сказал Степаныч и отломил батон. Каждый обед он сжирал один батон и запивал его полторашкой молока. — Он чо? Тебе вот приятно? Мне нет. — Дурак ты, — процедил Лёня. — Неправильно это. Не по-мужски. Сидит, молодой, от мужиков отвернулся. — Да ладно. Чо он? — снова возразил Степаныч. — Закрой рот, Степаныч. — Ладно. — Не-не. Вот правда, — Леня отпил из термоса. — Он думает, будто самый умный? Нас не уважает. — Ебать у тебя глаза злые, — хохотнул Тёма. — Не, я подойду к нему. Я… — Ты уже говорил так. — В этот раз точно подойду, — хлопнул по лакированному столику Лёня. — Ток не бей, а то за это и уволить могют. — Не буду, — сказал Леня. — Чо ж я, зверь?       Ответа он ждать не встал, пригладил редкие белобрысые волосы и двинулся в угол к Пронерскому. Когда на него кто-то зыркнул из-за стола, голову как всегда прибило яростью. Лёня чувствовал своё пивное пузо и помятое лицо… А когда-то он был красавчиком, ходил в бокс, и жена — набравшая несколько десятков килограмм и в четыре раза больше стервозности — в то время пищала от вида его подтянутого торса и влажнела за секунду. Вернуть бы время назад… «Тогда б я постарался.» Сохранил бы начинающий рассыпаться брак. Пронерский молча продолжал игру. Со скрежетом почесал копну жёстких волос землистого цвета. — Сём, — почти ласково сказал Лёня. — А, — Пронерский поднял голову и улыбнулся уголками губ. — Привет, коллега. При взгляде на лицо парня желание взять и ударить усилилось. Чем он так приводил в ярость? — Сём, — повторил Лёня, добавив в голос угрозы. — Я вот о чем поговорить хотел. Ты слушай. Вот смотри. Мы, э, с мужиками… — Ну, — перебил его Пронерский. — Я думаю, нам не стоит говорить. — Да не бойся… — Я не боюсь. Это для вашего же блага. Лёня кашлянул. — Чо? — Я видел, что вы при разговоре с коллегами смотрели-с на меня, и руки у вас дрожали. Вы отхлебнули из термоса, а я еще на прошлой неделе понял, что там далеко не чай. Кроме того, я своим внешним видом и привычками раздражаю-с вас… О, — парень сдвинул слона — аккуратно, поставив ровно по центру клетки и развернул доску. — Вот так. Интересный ход, — заметил он и продолжил. — И вы пришли… в общем, — вздохнул он. — Я знаю, зачем, кроме того, я знаю, что из этого последует. Лёня расхохотался. Смех затерялся высоко, под потолком склада. — Испугался? Да не буду я бить. — Я знаю, — уверенно сказал парень, и так серьезно глянул на Лёню, что спину подрал морозец. — Скажу сразу. Я не пью. Брови Лёни мелко задрожали, будто по ним пустили ток. — Н-но… я же, в смысле, просто дружить. — Я не ищу знакомств, Леонид. — Ну господи, ну чо умного строишь? Ну угадал, да. Бухать я зову. — Не угадал, — усмехнулся Пронерский. — А просчитал. Заранее. Леня выдернул из руки парня сигарету и выбросил в угол. Пронерский вздохнул. — Чо не поднимаешь? — Я знаю, зачем вы её… — Подними. Парень встал и пошел за сигаретой. Лёня ударил Пронерского по ногам, и он рухнул. Рука вцепилась в доску и утянула ее за собой. Фигуры черно-белыми лепестками усеяли бетонный пол. — И это просчитал? Парень не ответил. Лёня взглянул на него и сжал кулаки. — Я не буду звать никого, не паникуйте, — спокойно сказал Пронерский. — Я? Я паникую, щенок? — И друзей ваших не жду. Знаю, что они не помогут. — Нихера ты знаешь! — заорал Лёня. — Не строй из себя этого… Пророка! Пронерский встал и пожал плечами. Он поднял доску и принялся расставлять фигуры обратно. — По памяти, значит, — усмехнулся Лёня. — Всё выёживаешься. Он отряхнул парню спину почти дружелюбно и подал сигарету. Теперь, когда злоба вышла с жестоким ударом, Лёня смотрел за происходящим почти бесстрастно. — Я не люблю, когда выёбываются, мальчик, — сказал он. — Ненавижу. — Заметно-с. — Ты не кипишуй только. Или мстить собрался? — Нет, — покачал головой парень. — Я уже отомстил. Лёня сглотнул и почувствовал как лоб прокрыла испарина. И понял, отчего так жутко. Голос у него такой — хрипловатый, ленивый, как будто действительно всё знает… Ну, если проводить сравнение, Лёня бы сказал, что это голос дьявола. Бледного и дымящего дешевым куревом. — Г-где… Где отомстил? Пронерский сделал ход и с тихим скрежетом дерева о дерево развернул доску. — Слушай, ты не пугай. Я те последний раз грю — просчитать ты можешь… Когда посрать только. И всё. — Но, Леонид, — Пронерский поднял черные как грех глаза. — Как в итоге оказалось, что вы отряхнули меня и подали сигарету, которую сами же выбросили-с, м? Я вас к этому подвел. — Ты не мог, — у Лёни затряслись щёки, как у бульдога. — Совпало! — Гм. Вы не первый, кто так говорит-с, — парень прикончил сигарету и сразу же достал новую. — Братан, ты не прав, — попробовал Лёня по-другому. — Я подошел и нормально к тебе. Сказал, что и кого. — Я вам нормально ответил, — парировал Пронерский. — А уже после вы ударили меня-с. И в тот самый момент, когда я летел вниз, начал мстить… — Ну чо ты сделаешь? Последний раз говорю: пойдем, с мужиками пива выпьем. — … потому что я просчитал эту комбинацию давно. Лёня раздражённо фыркнул. — Ты правда думаешь, умный? Потому что в шахматы играешь? — Я не умный, — сказал парень. — Я гений. — Если ты, сука, гений, — снова распалился Лёня. — Нахера таскаешь мешки в складе сраном? Башки не хватило миллионы заработать? — О, «башки»-то хватает, — Пронерский рассмеялся, однако вид его выражал подавленную тоску. — Я с детства был самый умный. Всё началось, когда я пришел в парк. Старички сидели за столиками и предлагали играть в шашки. Не прошло и недели, как я обыграл всех. И знаешь… шашки — игра комбинаций. Если игрок заканчивает игру эффектной комбинацией, то заслуженно получает славу. Лёня неожиданно для себя слушал этот медленный и тихий, как лесной ручей, монолог. — Веселье началось, когда я понял, что могу применять этот навык в жизни. Уже во втором классе я мог заставить родителей делать то, что мне нужно. Но не стал. А в юношестве осознал, что меня — успешного студента — боятся. Даже девушка, которую я искренне любил-с, бросила меня. Знаешь, что она сказала? Будто я — машина, дергающая за ниточки, что держал при себе обманом, манипулировал… что даже расставание я просчитал заранее, — Пронерский захихикал. — А ты?.. — Нет, — покачал головой парень. — Я ничего не делал с теми, кого любил. Уже в десять лет я решил, что это страшно и жутко. Но они не верили. Когда эмоции слишком сильны, это ломает любую логику и рассыпает в груду костей самую эффектную комбинацию. Однако это послужило мне… Уроком. Видимо, я отмечен небесами. Ты представляешь, в чём хохма? Логика допускает такой расклад. Как говорится, «сосите, атеисты.» Лёня слушал, однако почти потерял нить разговора. — Это не я машина, — сказал Пронерский. — А все вы. Кнопочки ваши я знаю, как свои двадцать пальцев. Даже упомянутые эмоции можно попробовать захомутать. Что я и делаю, когда нужно. — Ты брешешь, — зашипел Лёня. — Не может такого быть. Ты просто сдурел. Надумал себе… чёрт знает чего. — Да? — поднял брови Пронерский. — Когда я падал, то специально опрокинул доску, чтобы расставить их заново по памяти. И спровоцировал вас на замечание о том что я выпендриваюсь, подразумевая что удар по ногам был наказанием за это. Из этого — очевидно же — вытекал-с вопрос о возмездии. Вы довольно агрессивны и явно хотели заставить меня выдавить нечто вроде «н-нее-ет, какая мее-есть, это слишком для меня, ты так силеее-ен.» Последние слова парень изобразил блеющей овцой. — Ну, да, — похолодел Лёня и понял, что почва ускользает из-под ног. — И удар ты просчитал, но не остановил. — Я не мог этого предотвратить. Эмоции-с. Кроме того, осознал возможность удара я в последние четыре секунды. Однако и это я смог обратить в свою пользу-с, ради мести. Можно назвать это гамбитом. — Ток пробуй мне что-нибудь сделать, гамбит сраный, — сказал Лёня. — Зубы потеряешь. — О, нет-нет, ни вам, ни вашей любимой Тане ничего не грозит-с, — усмехнулся Пронерский, и Лёня понял, что покрылся мурашками. — Откуда ты, пёс, знаешь, что мою дочь зовут Таня? — Узнать информацию нетрудно, если пожелаешь, — пожал плечами Пронерский. — Двадцать первый век всё-таки. — Я задолбался с тобой спорить, — завыл Лёня. — Ты… какой-то псих. — Спор? Леонид… — причмокнул парень. — Я знаю что вы скажете на две-три реплики вперёд. Я знаю, что будет в политике ближайшие десять лет. И вы думаете, будто мы спорим? Это развлечение, в котором вы на месте плюшевого мишки-с. Я давно устал от денег и просто скитаюсь, ищу новые игрушки… И даже это надоедает. О, вот и победная комбинация. Шах и мат, — он склонился над доской. — Вместе с вашим предсказуемым ударом! С последними словами он поднял доску, и тяжелый кулак с глухим стуком впечатался в нее. Лёня отдёрнул руку и грязно выругался. Подошли Тёма и Степаныч. — Тебе пиздец, — сказал Лёня со злобой в голосе. — Был бы пиздец, — поправил Пронерский. — Но рассказом о своём юношестве я оттянул время-с. Через пять секунд обед кончится и придёт начальник. Вы же не станете рисковать работой? В конце концов, Тане нужны учебники.       Лёня взглянул на часы и сплюнул. Пора возвращаться на склад. Тёма и Степаныч пытались его успокоить, но он с ненавистью следил за Пронерским. Парень собрал доску, допил кофе и убрался на рабочее место. На пустом ящике осталась пепельница, из которой точился дым. Запах табака перебивал сырой аромат овощей.       Домой его отпустили пораньше — он так разбил руку о шашечную доску, что боль стреляла в локоть и мешала работать. Всю дорогу он мечтал о том, как забьет все фигуры до единой в гнилую пасть Пронерского. Кроме того, этот ублюдок расскажет, откуда узнал про дочь. На работе он в его присутствии о подобном не говорил. Когда он заметил в прихожей чужие ботинки, сердце забилось. «Может, зять приехал, » — попытался он успокоить себя, но прилившая кровь жгла лицо, как нагретый на солнце металл. — Значит, не зять, — сказал он, когда вошел в спальню. — Дорогой! — взвизгнула Катя, прикрывшись одеялом от собственного мужа. Ее желеобразное тело блестело, как банка пива после холодильника. — Ты п-почему так рано? — Да вот… ручку ударил, — сказал Лёня злобно. Глазами он вперился в кабанообразного парня с бритой головой и маленькими глазами. — А ты… не скучаешь. — Леонид, — пробасил он. — Я всё объясню. Позвольте, Леонид-д… адекватно если рассуждать, то… любовь… ЛЕОНИД! — заревел он, когда в руке Лёни блеснул нож-бабочка. — Я… Последнее, что он помнил, прежде чем в голове взорвалась душная, влажная ярость, это визг жены и грохот табуретки — бритоголовый пытался убежать… или отбиваться…       В себя он пришел от глухого стука. Лёня разлепил тяжелые веки. Голову резала боль, электрическими струйками отливаясь во всём теле. И. кровь. Много крови. На руках. На ноже. В разрезе рубашки — багровая жидкость капельками усеяла жесткие волосы на груди. На джинсах теплилось очень большое пятно. В воздухе висел тяжелый запах кислого металла. Грохот усилился. — Мы выбиваем дверь! — заорали из подъезда. После пары чудовищных ударов косяк с треском вывернулся, и дверь рухнула на груду башмаков в углу прихожей. В воздухе повисла бетонная пыль. Два полицейских вошли с пистолетами в руках. — Твою мать… — протянул один. В спальне распласталась голая жена с пробитой головой. Палас вокруг ее грузной туши потемнел от крови. Ближе к выходу остывал бритоголовый с нелепо раскинутыми руками. В шее и спине чернели многочисленные раны. Алая струя медленно ползла по карему линолеуму к подошве полицейского. — Да он всё тут заблевал, — ахнул один из них. Два черных глаза смотрели прямо на Лёню. Он медленно поднял руки. Не хотел, чтобы один из глаз дернулся и плюнул свинцом ему в лоб. Когда его выводили на улицу, с лавочки поднялся Пронерский. — Ты прав оказался, — сказал полицейский и остановился рядом с ним. Лёня выглядел, как истощенный раб, но вслушивался в каждое слово. — У тебя чуйка будто. Спасибо за вызов. — Да вот… как предчувствие… — замямлил Пронерский. — Я знаю, что у него дома нелады… Сердечко как ёкнуло… Вы не боитесь, Ленечка. Я о Танечке позабочусь, как смогу. Последние слова отдавали сталью. Лёня вспомнил, из-за кого пришел домой раньше. Гул в голове задрожал, как струна, и разорвался тысячью осколков. — Сука. Сука! — зарыдал Лёня. Нос потёк, корка из засохшей крови на щеке лопнула. — Нет! Не может такого быть, чтоб жизнь проще шахмат была! — Нет, может, — сказал Пронерский. — Ты либо игрок, либо фигура. Кем хочешь быть? Решать тебе. Пронерский закурил и пошёл к остановке под удивлённые взгляды полицейских. Может, Лёне показалось, но он услышал шепот. Нечто похожее на «шах и мат.»