louder than sirens

Марк ждал. Время тянулось невыносимо медленно и вместе с тем пугающе быстро, и с каждой минутой он ощущал нараставшую тревогу. Чтобы чем-то себя занять, он гонял блекло-серые, почти бесцветные зёрнышки по плоскому жестяному блюдцу — всё равно на починке часов тётушки Эдвардс он в последние двадцать минут никак не мог сосредоточиться, оставалось только сидеть и ждать. Марк, если честно, ненавидел ждать. Он с тоской глянул в сторону распахнутого настежь окна. Серое, затянутое тучами небо и ни единого белого пятнышка там, снаружи, ни единого светлого мазка голубиных крыльев на фоне непогожей мути. Он перевел взгляд на настенные часы с треснувшим стёклышком; ещё немного, и он уже начнет опаздывать на работу, но он всё равно никак не мог заставить себя выйти из дома прежде, чем услышит привычные тяжёлые хлопки крыльев и увидит, как Пятнышко усядется на подоконник, тихо прошуршав когтями по дереву при приземлении. Прежде, чем вынет из привязанного к лапке тубуса туго скрученное письмо, прежде чем приладит к тонкой розовой лапке своё и отправит голубя прочь, перед тем поставив на окно блюдечко с едва-едва пророщенными семенами. Он бы с удовольствием покормил Пятнышко с рук, но времени совсем не оставалось. Чем больше Марк думал о нынешней задержке, тем сильнее начинал тревожиться: она всегда присылала ему письма по пятницам, до того, как начиналась его смена в полицейском участке, чтобы он успел отправить ответное письмо с тем же голубем: содержать собственных было ему пока не по карману. И если был в мире человек более пунктуальный, чем гигансткие часы на Главной Площади столицы, то это была она — в отличие от него. Они с Марком вообще достаточно сильно расходились в характерах и во взглядах на жизнь — насколько вообще на это были способны два человека. Но, как иногда казалось Марку, именно это и позволяло ему любить её так сильно. Кому бы было интересно любить собственную копию? Никому, верно? Каждую пятницу к нему прилетал голубь. Каждую пятницу в обеденный перерыв он читал письмо, в котором она рассказывала, как идут дела в мастерской, что город и соседи совсем не меняются и что она опять успела по нему соскучиться. Но ничего, она подождет до следующего его короткого отпуска. Всю следующую неделю он сочинял ей пространный ответ — рассказывал, как шли дела в участке, как сильно всё-таки отличалась жизнь здесь и что ему тут действительно нравилось — правда, малышка, люди здесь чудесные, этого не отнять — о том, как они проведут время вместе в следующий его приезд. Он знал, что она всегда, разворачивая его очень туго свернутые письма, — всё-таки голубиная почта имела свои недочёты — первым делом пересчитывала количество тонких плотно исписанных страничек в них и на секунду замирала с улыбкой на губах, прежде чем начать читать. Ей было там немного одиноко, он знал — и поэтому старался писать как можно больше. И сегодня, в тот день, когда против заведенного порядка письма всё не было, сердце у него тревожно ныло всё утро — или ему теперь казалось, что с самого утра оно было не на месте?.. Он был не слишком хорош в таких вещах. Если честно, Марк не мог вспомнить другого такого случая за последние годы. И попытки убедить себя, что с любым человеком могло произойти что-то такое, не помогали. Конечно, на голубя мог кто-то напасть, или он не захотел лететь в дождь, или она могла просто-напросто проспать и отправить письмо позже. Она, в конце концов, была всего-навсего человеком. Марк встал и нервно прошагал по комнате, от дурных предчувствий мутило, как наутро после не слишком удачной попойки. На рассыпанных на столе шестерёнках сосредоточиться тоже не выходило, да он уже и не пытался. Может, всё же уже стоило надеть, наконец, форменную голубую куртку и отправиться на работу… Марк обернулся так поспешно, как смог, стоило ему заслышать шум крыльев, и тотчас бросился к окну, чувствуя, как горлу подкатывала тошнота — что-то было не так, что-то было не… Уже вцепившись пальцами в подоконник, он понял, как сильно дрожали его руки. А потом он поднял голову и увидел, что к его окну летит целая стая голубей — сколько их там было, семь, восемь, девять? Он не успевал сосчитать за мельтешением крыльев. Он торопливо отошел от окна, и голуби с тревожным клёкотом влетели внутрь, громко хлопая крыльями и теряя перья. Марк с упавшим сердцем разглядывал почтовых птиц. Пятнышка он среди них не видел; и письма ни один из голубей не принёс — он торопливо осматривал каждую лапку, и с каждой следующей он чувствовал, как ледяная тень всём темнее ложилась на сердце. Что-то точно случилось. Что-то точно… В окно впорхнул ещё один голубь. Это была одна из её любимых птиц; секундного осмотра хватило, чтобы заметить: перья на хвосте были подраны, а самый его кончик был бурым от запёкшейся на нём крови. Марк обречённо закрыл глаза, пока голубь, взбудораженно клекоча, топтался по его ладоням, то и дело нервно встряхивая крыльями.