Между строк

– Грантэр! - воскликнула Эпонина. – Поверить не могу! Из всех мужчин ты выбрала именно этого чудовищного, лохматого… – Ты меня обижаешь, - спокойно ответил Грантэр, все так же держа Азельму за тонкую талию. – Эпонина, милая, - пролепетала Азельма. – Мы ничего плохого еще не сделали. – О да, - Эпонина скрестила руки на груди. – Я это замечательно вижу. Мне повезло прийти раньше, чем вы успели сделать что-то, о чем ты бы очень жалела. Разумеется, Эпонина понимала, что эти слова не произведут на Азельму никакого эффекта. Она уже сотню раз делала то, о чем должна была жалеть. Грантэр вздохнул. – Слушай, - сказал он. – Ты все видишь в таких темных красках? Мне нравится твоя сестрица. Вот и все. – Вот и все, - передразнила его Эпонина. – Для тебя может и все, Грантэр, а для меня – совсем нет. – Я ее не трогал! – Отлично! - выкрикнула Эпонина, и тут же запнулась. – То есть… Как? Грантэр почесал в затылке. – Ты действительно глуховата, ‘Понина. Или глуповата, не знаю. Может, и то и другое. Азельма ударила его в грудь. – Не смейся над ней! – серьезно сказала она. – Эпонина, прости. Тут она собралась сказать еще что-то, но закашлялась. Эпонина вздохнула и, подумав, приобняла Азельму за плечи. – Видишь, - указала она. – Снова этот кашель. Ты всегда кашляешь, когда волнуешься. – Но это только от волнения, - пробормотала Азельма, убирая с лица пряди темных волос. – Ты же знаешь, я совсем здорова. Они с Грантэром обменялись угрюмым взглядом. Эпонина просто не могла пропустить этого немого намека. Она почувствовала, как брови ползут вверх, а губы самопроизвольно сжимаются. – Грантэр, - начала она чуть миролюбивее, - Если ты будешь отвлекать мою сестру от работы, я тебя поколочу. Если ты сделаешь ей больно, я поколочу тебя вдвойне. А если ты однажды позволишь себе смех над ее чувствами, тебе не сносить головы. Пьяница раздраженно закатил глаза, после чего торжественно поклялся всеми имевшимися в подвале кафе бутылями вина, что будет с Азельмой мил и ласков, и не даст ее в обиду. Эпонина, по правде говоря, сомневалась, что после этого проглота в винном погребе что-то еще осталось, но приняла его слова за чистую монету, и решила больше не докучать влюбленным. Вечером, когда Азельма явилась домой, Эпонина не задала ей ни единого вопроса, хотя сестра уверила себя в том, будто «милая ‘Понина, всегда лишь мечтавшая о любви, непременно спросит о подробностях». Возможно, Азельма и впрямь хотела, чтобы ее кто-нибудь об этом спросил. Но Эпонина молча встретилась с сестрой взглядом, захлопнула книгу, подаренную Анжольрасом (ужасно странная вещь, где на каждой странице слово «патрия» произносилось по меньшей мере пять раз), и погасила ночник. Больше они к этой теме не возвращались. * * * Эпонина с трудом привыкала к мысли о том, что каждый день после работы Азельма бежала на встречи с Грантэром. Иногда они гуляли в парке, иногда болтали в кафе ABC, а иногда исчезали – и как Эпонина ни старалась, она не могла отыскать влюбленных, пока они сами того не желали. Чаще всего, приходя домой, Эпонина оставалась одна до поздней ночи. Сквозь сон она обязательно слышала, как возвращается ее сестра: осторожно, чуть ступая по доскам, чтобы не разбудить Эпонину своими шагами. Но ‘Понина не засыпала, пока не слышала этих шагов, как бы иронично это не звучало. Чувствуя себя немного потерянной, она стала больше времени проводить на улице, просто разглядывая людей и думая над их жизнями. Иногда она видела Мариуса. Иногда – красавицу Козетту с отцом. А порой находила на площади попрошайку-Гавроша и давала ему несколько су. – Сестрица, - сказал Гаврош как-то, разглядывая монетку. – А что это ты снова слоняешься без дела? – Слоняюсь? – Эпонина приподняла бровь. – Это мне говорит выпрашивающий милостыню беспризорник. – Мне не выбирать, - пожал плечами Гаврош, после чего отвел глаза. Эпонина улыбнулась. – Знаешь, - начала она. – Мы могли бы поужинать вместе. Если ты не против попробовать то, что я называю своей стряпней. Глаза Гавроша осветило неким подобием счастья. Он радостно закивал, и Эпонина рассмеялась. До чего потрясающим ребенком Гаврош был бы, одень она его в свежую рубашечку и в хорошо заштопанные штаны. Конечно, выросший на улицей Гаврош частенько вел себя, как дикое животное. Он шипел и убегал каждый раз, как видел жандармов, а уже привыкшая к послушникам закона Эпонина только хохотала над ним. – Им бы лишь в тюрьмы сажать, - злобно заметил Гаврош, провожая одного из полицейских взглядом. – Особенно той псине, как его там… инспектору Жаверу. Эпонина перестала смеяться и посмотрела на брата строго. Затем пихнула его в плечо. – Ай! – воскликнул Гаврош. – Зачем ты меня ударила? – Я тебя не била, - отрезала Эпонина. – Просто напомнила, что язык надо держать за зубами, иначе ты его сам себе откусишь. Инспектор совсем не чудовище. – А может, - Гаврош прищурился, на его лице появилась шаловливая улыбка. – Ты просто влюбилась. – Что? – Влюбилась, влюбилась, влюбилась. Гаврош качался из стороны в сторону, каждый раз все громче и громче выкрикивая слово «влюбилась». Теперь Эпонина готова была хорошенько его треснуть. – Прекрати сейчас же, пока я тебя не убила. – Убийство – это преступление, - послышалось сзади. Эпонина обернулась, ощущая себя маленькой и ничтожной. Чертов Гаврош испуганно пискнул – и рванул наутек. Инспектор Жавер смотрел на Эпонину с каким-то немым раздражением, словно предупреждал: не кидайся подобными словами. ‘Понина быстро взяла себя в руки. – Не то что бы я правда собиралась его убивать, - вздохнула она. – Как жизнь, инспектор? Жавер задумался на мгновение. – Сейчас у меня не очень много работы, - признался он. – Так что…все не совсем плохо, я полагаю. – Вы оцениваете свою жизнь по количеству преступности в городе? – спросила Эпонина, скрестив руки на груди. – Но это не совсем… Жавер посмотрел на нее в упор, и слова, готовые сорваться с губ, застряли где-то в горле. Эпонина покачала головой. – Ладно, - наконец выдавила она. – Мне нужно идти, сегодня был трудный день. Вдруг до нее донесся странный приглушенный звук. Тонкий, жалобный. Вроде плача. Эпонина уставилась на Жавера. – Что это было? – она нахмурилась. Жавер замешкался, словно прикидывал, стоит ли посвящать бродяжку из выводка Тенардье в свои секреты. После чего вздохнул и расстегнул верхнюю пуговицу на своем плаще. Из образовавшейся дыры показалась голова котенка. Пушистая, полосатая, треугольная голова с большими и чуть подрагивающими ушами. Котенок посмотрел куда-то сквозь Эпонину своими мутными глазами, и беззвучно мяукнул. – Котенок? – удивилась Эпонина. – Так вы теперь кошек спасаете, инспектор? – Котенок перебегал дорогу, - сухо ответил Жавер, - Когда из-за угла выехала повозка. Лошади явно взбесились, и кучер никак не мог остановить их. Он нарушил все мыслимые и немыслимые законы, так что… – Вы спасли котенка, - Эпонина хихикнула. Жавер посмотрел на нее тем же затравленным взглядом, не совсем понимая причину ее смеха. – Что с этим не так, мадемуазель? – Нет, вы достойны уважения. Эпонина изо всех сил старалась не засмеяться. Котенок снова мяукнул, и Эпонине ужасно захотелось его погладить. – Я так полагаю, - улыбнулась она. – Он теперь ваш. – Я не могу оставить его себе, - покачал головой Жавер. – Когда-нибудь это будет взрослая кошка. Вот поэтому я искал вас, мадемуазель. – Искали меня? – Чтобы отдать, - Жавер решительно протянул Эпонине котенка. Тот весь затрясся, оказавшись вне складок теплого плаща. Эпонина молча приняла этот ничего не весящий комочек и прижала его к груди. – Что ж, спасибо вам за доверие, - сказала девушка, гладя еще совсем коротенькую шерстку. – Азельма будет счастлива. И Гаврош тоже. – Ваш брат живет с вами? – Еще нет, но я определенно стремлюсь к этому. Жавер кивнул, задумчиво глядя куда-то в землю. Эпонина только сейчас заметила, что он перестал смотреть ей прямо в глаза. Отсутствие этого холодного взгляда казалось каким-то… неправильным. – Спасибо еще раз, инспектор. Эпонина шутливо присела в реверансе, после чего быстро скрылась за углом. Таким образом семейство Тенардье получило еще один голодный – хоть и совсем крошечный – рот. * * * Прошел месяц. Как Эпонина и предсказывала, Гаврош все чаще приходил к ним домой. Старался помогать в уборке, иногда приносил с собой – конечно, краденные – фрукты или овощи, но чаще всего просто ходил от комнаты к комнате и насвистывал неизвестный сестрам мотив. В отсутствии Азельмы Эпонина была только рада такой компании. Да и с котенком Гаврош очень любил играть. Эпонина даже ревновала: казалось бы, именно она принесла котенка в дом, но тот предпочитал общество Гавроша и радостно пищал, завидев его. Больше того, на улицах Парижа все так и лопались со смеху, наблюдая следующую картину: мальчонка в лохмотьях и бегущий за ним, путающийся в собственных лапах котенок. Они действительно подходили друг дружке. Но все хорошее когда-то кончалось. Однажды, когда Эпонина пришла домой после работы, ее никто не ждал. Ни Азельма, ни Гаврош, ни даже детеныш кошки. Разумеется, такое случалось и раньше, но Эпонина испугалась. В глубине души она боялась постоянно: каждого шороха, каждого дуновения ветра. Она страшилась перемен, но они все равно должны были наступить. И предупреждения инспектора насчет студентов – уже почти забытые – тоже не могли остаться пустыми. В гостиную вдруг вбежал Гаврош. – Эй, - крикнул он. – Сестра, ты чего здесь сидишь? Началось же! – О чем ты, Гаврош? – Эпонина поднялась со стула и оглядела мальчика. Он выглядел невероятно взволнованным. «Надеюсь, случилось что-то хорошее», - подумала про себя Эпонина. – Ламарк мертв! Революция началась, - Гаврош снял с головы шапку и подкинул ее, чтобы тут же поймать. – Суматоха жуткая! Твоя сестра помогает на баррикадах. Неужели ты ничего из этого не знала, сестрица? Эпонина замерла. – Что ты сейчас сказал? – Революция, баррикады. Сестра помогает Грантэру и другим. Эпонина схватила Гавроша за плечи. – Почему ты не сказал ей идти домой? – Она меня слушала? – фыркнул Гаврош. – Грантэр то, Грантэр се. Эпонина уже не слышала Гавроша. Отодвинув брата в сторону, она кинулась к дверям. Надела пальто и последний раз обернулась на него. – Будь здесь. – Но там же все веселье… – Если сунешься, я тебя просто убью, - прошипела Эпонина, убирая волосы под кепку. – Понял? – Да, - выдохнул Гаврош, плюхнувшись в кресло. Эпонина перекрестилась. Хотя вряд ли вера могла ей помочь.