Между строк

Я хочу поблагодарить всех читателей за терпение и заранее извиниться, т.к. финальных двух глав тоже придется ждать. Наступает мой последний школьный год, и он явно не будет легким, а если добавить к этому неподъемные труды для поступления в театральный - то вообще не год, а кошмар какой-то! Но я искренне надеюсь, что вы будут ждать, потому что это первый макси, который я действительно заканчиваю, а не оставляю на полпути. Возрадоваться впору)) - - - - - - - - - Мальчик бесцельно бродил по тому крошечному пространству, что называли баррикадами. Он ходил кругами, глядя то на побуревшие пятна крови, то на серые лица мертвецов, то на чистое – без единого облачка – небо, и оно отражалось в его прозрачных глазах. Он чувствовал, что происходит что-то плохое. Что это место опустело по ужасной случайности. Все эти люди умерли, хотя могли жить, ходить по земле, незапятнанной кровью! Раньше здесь было так шумно. Все носились туда-сюда в поисках боевых припасов, бормотали о скорой атаке… Нити, что удерживали эти воспоминания в голове мальчика, уже прервались. Как и его жизнь. Он вдруг услышал чей-то голос, окликавший его, и обернулся. В завесе тумана стояла женская фигурка, одетая в выцветшее на солнце, полинявшее платье. Глаза мальчика чуть расширились. Девушка легонько потрясла его за плечо, но он все не приходил в себя. Он был здесь не один – она пришла за ним! Его любимая сестрица! – Сделай лицо попроще, – сказала она ему, проводя пальцами по мокрым от слез щекам. Мальчик кивнул и тихо прошептал: – А как же она? – Кто? – Как же Эпонина? Девушка опустила взгляд на брата; лицо ее помрачнело, потяжелело. Мальчик уже внутренне приготовился заплакать. – Она теперь сама по себе. Она всегда была такой, – вздохнула Азельма. Гаврош замолчал. Где-то в пустоте ночной улицы раздался всхлип. Эпонина резко села в постели и замолчала. В глазах рябило – очертания комнаты сменялись улицей и обратно. Она лихорадочно выдохнула и натянула одеяло до подбородка. Снова этот сон. Уже неделя прошла, а кажется, будто все произошло пару часов назад. Эпонина беззвучно плакала, зажав губы ладонями. Первые несколько раз, когда ее посещало это странное видение, она вскакивала и обещала, что убьет всех, кто виновен в смерти Гавроша и Азельмы. Ее трясло, пока в дверном проеме не появлялся Жавер – хотя нет, ее трясло и после его появления – но при нем она пыталась сделать вид, что все терпимо. «Кого ты убьешь?» – спрашивал он, сведя брови на переносице. – «Ты хотя бы знаешь, кому обещаешь мстить?» И она успокаивалась. Понемногу, по чуть-чуть. Эта мысль гасила гнев. Ведь и правда – кому она собиралась мстить? Кто должен был заплатить за глупые смерти ее близких, если не самая судьба? Но судьбу нельзя контролировать, она никому не подвластна, кроме Бога. Значит, она могла винить во всем Бога? Эпонина хотела, но не смела. Знала, что нельзя. Сегодня она проснулась без тяжелых мыслей, и уже не кричала. По правде, теперь она думала, что это хороший сон. Очень хороший. В нем она могла увидеться с дорогими ей людьми, посмотреть на них и удостовериться, что они в порядке. Гаврош и Азельма были друг у друга, так же как Грантэр был у Анжольраса – эти двое (Эпонина почти не сомневалась) точно окажутся вместе, куда бы их не закинула смерть. А в мире живых Эпонина чувствовала, что ближе всех ей инспектор. Он, конечно, ни капельки не похож на человека, который может предложить кров и защиту, но именно это Жавер для нее и сделал. Возможно, все потому, что они оба находились в клетке. Мир сдвинулся с места, и вместе в клетке было уютнее, безопаснее. Ладно, неважно. Эпонина потерла лицо и снова упала на подушки. Она несколько минут смотрела в потолок. До нее начал доходить шум из соседней комнаты – будто кто-то ходил из угла в угол, не находя себе места. Сквозь щель под дверью брезжил свет. Приподнявшись, девушка задумалась, о чем думает Жавер. И, самое главное, хочет ли он, чтобы кто-то вмешивался в его мысли. Она так не думала, но сама очень-очень хотела вмешаться. Он ведь появлялся в этой комнате, когда в голове ее творилась сплошная сумятица? Значит, и она могла сделать то же для него. Эпонина приоткрыла дверь. Она очень надеялась сделать это без звука, но петли заскрипели, привлекая внимание инспектора. Он сидел за столом, и в свете лампы его лицо вырисовывалось четкими, даже острыми линиями. Эпонина невольно подумала, что беспокойство и напряжение, напрямую связанное с его профессией, сыграло с ним злую шутку – он выглядел пусть не старше своих лет, но усталым. Выжатым. Несчастным. Жавер взглянул на ночную гостью и покачал головой. Приглядевшись, Эпонина заметила на столе бутыль вина, и нахмурилась. Сначала она застыла на месте, а потом – схватила бутыль и сжала ее в своих белых руках с самым решительным видом. Жавер посмотрел на нее, не поднимая головы, из-под бровей. Взгляд этот словно спрашивал: «Почему?» И спрашивал жалобно, совсем не похоже на обычное его безразличное выражение. – Это вам не поможет, – сказала Эпонина. – А наоборот, убьет. – Пусть, – сухо ответил он. – Вальжан умер. Эпонина моргнула. – Вальжан… отец Козетты? – Да, – хрипло выдавил инспектор. – Он был… Он жил столько же, сколько живу я. Жавер замолчал. Эпонина присела напротив него, ожидая продолжения, и он вынужден был заговорить. – Я ловил его двадцать лет, и все это время думал, что нет человека менее достойного пощады… Но все, что он делал – это помогал людям. Он спасал тех, кто нуждался в спасении. Давал деньги тем, у кого их отродясь не было. Он был чертовым Робин Гудом, этот человек… Жавер с силой ударил по столу и поморщился. Эпонина едва не подскочила от страха – сколько силы было в этом ударе! Сколько ненависти и сожаления... – Вы не вернете прошлое, – ответила Эпонина. – Может, вы и были не правы… И не только в этом случае, кстати, – она предупреждающе стрельнула в него взглядом. – Из ваших ошибок можно построить новые баррикады. Но не в этом суть! Жавер почти оскалился. – Я ненавижу, – сказал он, – Когда мне тычут на мои ошибки. Тогда думал не Жавер, а сам Закон! Закон принимал решения, Закон говорил моими устами! А теперь… – Учитесь жить без него. – У тебя получается лучше, – Жавер вдруг поднял глаза. – Ты сильная. – Спросите меня, как часто мне снятся кошмары, и вы поймете, что я убиваюсь не меньше. Если я и хотела оказаться с вами наедине, – щеки Эпонины вспыхнули, – То не за обсуждением наших жалких, полных несчастий жизней. Может, просто забудем то, что было? Я завтра собираюсь найти себе новую работу. И, если вы не против, конечно, убраться здесь, потому что это место напоминает склеп, в котором… – Что ты сказала? Эпонина покраснела еще сильнее. – Что слышали! Он так и не видит, подумала Эпонина со злостью. А ведь она даже сейчас любовалась им. Ловила каждую черту лица, чтобы получше запомнить, и как дурочка всматривалась ткань его рубашки – она впервые видела его не в полицейской форме! Она уже поняла, что, минуя недружелюбное выражение лица и холодный взгляд, и обращая внимание на его спокойствие, ум и выправку, можно было обнаружить прекрасного человека, целеустремленного, не злого, но застрявшего в тине собственных мыслей и ценностей. Напоминает сам Париж – многогранный, пугающий для чужаков и открытый для тех, кто провел на его улицах много времени. И так Эпонина с уверенностью говорила себе, что первое отвратительное впечатление обманчиво, что оно ничего не значит. В глазах сидящего напротив мужчины отражался огонь свечи. Выходит, в его сердце не царил абсолютный мрак, глаза не были пустыми. – Почему ты тогда так стремилась спасти меня? – спросил Жавер твердо. – Даже дважды. На баррикадах и там, на мосту? – Потому что это было глупо, – закатила глаза Эпонина. – Ваши поступки, ваше желание немедленно проститься с жизнью… Вы мне казались человеком, которого невозможно сломить. Я всегда вспоминала о вас, когда мой собственный стержень пытались погнуть… – Кто? – Злой рок, – она пожала плечами. – Другие люди. – Я тебя не понимаю. Обо мне никто никогда так не думал, я заслужил нелюбовь народа и никому не служил примером для подражания. Эпонина хмыкнула. – Готова поклясться, что я не знакома с человеком, которым восхищалась бы больше, чем Вами! – И я, – прошептал он еле слышно. Эпонина долго смотрела ему в глаза. Несмотря на свою растерянность, она все же улыбнулась и подала инспектору свою маленькую ладонь – для рукопожатия, как она думала. Посмотрев на нее мрачно и с легким недоумением, Жавер перевернул ее руку тыльной стороной к себе и осторожно поцеловал – но тут же выпустил, и лицо его стало еще мрачнее. Эпонина резко вскочила; ножки стула с визгом проехались по древесине. – Так! – воскликнула она. – Вы… Вы желаете сделать меня своей женой? – Что? – Вы поцеловали, – она показала ему руку. – И я не ожидала от вас ничего п-подобного… Я думала пожать вашу ладонь, вот и все. А о чем подумали вы? Что вам угодно от меня? Жавер хотел напомнить девчонке, что неделю назад она уже позволила себе что-то подобное, но ее испуганный взгляд не позволил ему вымолвить и слова в свое оправдание. – Клянусь, я лишь… Пытался поблагодарить. – Вот как! Эпонина закусила губы. – Понимаете, – продолжила она. – Я живу здесь уже три дня на правах гостьи, и мне это доставляет большое неудобство. – Вам плохо здесь? – спросил Жавер еще более понуро. – Нет, но я не хотела бы, чтобы это выглядело плохо. – Она подождала реакции, но Жавер не изменился в лице. – Ну, чтобы вас не обсуждали соседи… – Мои соседи, – пробормотал инспектор, – Поворачиваются ко мне спиной, когда я прохожу мимо. Они никогда не переставали говорить, и если молва пойдет сильнее, чем прежде – что ж, так тому и быть. Но вы не делаете ничего предосудительного и не должны беспокоиться. Если это вас устроит, я буду платить за уборку дома и за готовку. Вы умеете готовить, Эпонина? Она фыркнула и скрестила руки на груди. – Так же, как кошки лазают по деревьям! Когда живешь одна, всему быстро учишься. А когда на тебе еще два голодных рта – тем более. – Замечательно. Тогда вы можете остаться. – Положительно, – Эпонина кивнула. – И про вас тогда не станут… болтать! Он кивнул и встал из-за стола. Взгляд Эпонины снова метнулся на рубашку, вырез который обнажал сильные ключицы и… – Отправляйся спать, – сказал Жавер. – Через пару часов забрезжит рассвет. Если ты не против, плату обсудим завтра, когда я вернусь. Меня ждут дела. – Да, конечно, – Эпонина отошла в сторонку, пропуская его. – Вы можете платить мне самую малость, честно-честно. – Это мне решать. – Мне достаточно того, что я здесь в тепле и достатке. – Мне – нет. Ты трудишься, а значит должна получать зарплату. Эпонина с опаской взглянула на него, но все же кивнула. Жавер развернулся, чтобы уйти, но она вновь подала голос: – Только вот я не знаю, на кого мне тратить эти деньги. У меня никого не осталось… В смысле, раньше я трудилась для кого-то. Жавер чуть улыбнулся. – Вот именно, мадемуазель. Потратьте их на себя, и вы увидите, что нет ничего приятнее. Дверь затворилась. В наступившей тишине Эпонина ощутила нечто вроде стыда, но приятного. Она улыбнулась, коснувшись тыльной стороны ладони – и тут же сильно ее потерла. Глупая! До рассвета она так и не сомкнула глаз. * * * На следующее утро Эпонина зашла в магазин одежды, куда раньше никогда не заглядывала, а лишь молча смотрела на витрины, и прикупила себе шаль и прелестные туфельки из атласа. Надо сказать, что ей очень понравились и выставленные на продажу платья – особенно из шелковой материи – но она не решалась потратить все деньги на себя. Возможно, по простой привычке. Уже выходя из магазина с твердым желанием купить что-нибудь приятное в дом – живые цветы, новые занавески – хоть что-то! – она столкнулась с чинно шествующей по улочке Козеттой. Она, право слово, с каждым днем только хорошела. Волосы переливались на солнце, голубые глаза сияли. На щеках играл румянец. И шла она под руку с таким же цветущим Мариусом. – Эпонина! – воскликнул Мариус, на мгновение оставляя свою возлюбленную, чтобы горячо обнять подругу. – Где же ты пропадала? Я не видел тебя и думал, что с тобой что-то случилось… Ты похудела! Есть у тебя работа? Эпонина, дорогая, я теперь так счастлив! Эпонина засмеялась. – Что делает тебя счастливым, дорогой друг? – Козетта, – честно ответил Мариус, тут же хватая невесту за руки и целуя их. – Она сумела пробудить во мне жизнь, когда я думал, что перед глазами навсегда останется лишь тьма. Во мне было нестерпимо пусто всю ту неделю… Козетта прижалась к плечу Мариуса. – Он почти не вставал с постели, бормотал что-то в бреду, мой несчастный революционер… Но все уже в прошлом. Эпонина, ты не хотела бы прийти на нашу свадьбу? Нам почти некого приглашать, поскольку все друзья Мариуса… – Она вздохнула. – Все друзья Мариуса мертвы, а моих подружек вряд ли выпустят из монастыря. Даже мой милый отец почил до нашего с Мариусом венчания. Все это так грустно, так грустно, моя милая! Эпонина молчала в задумчивости, а влюбленные тем временем продолжали, да еще наперебой: – Было бы так прекрасно, прими ты наше приглашение… – Мы бы и за твою судьбу похлопотали, Эпонина! Ты ведь наша верная подруга! – Если бы не ты, мы с Мариусом никогда бы не… – Нет, нет, не говори так. Любовь находит путь даже в самой черной мгле. Но ты, Эпонина, обязательно должна прийти на свадьбу. Там будет столько угощений… – И столько приятных молодых людей, – промурлыкала Козетта, выразительно глядя на свою знакомую. От такого потока слов Эпонина слегка ошалела. Она и вправду не знала, что сказать. – Где ты сейчас живешь? – спросил Мариус с оживлением. – Куда послать приглашение? – Мы напечатали прелестнейшие карточки, – сказала Козетта. – Тебе они понравятся. Может, и ты захочешь такие же. Но об этом, разумеется, мы поговорим после свадьбы. Говорю же, на празднестве будет столько хороших знакомых Мариуса… – Я записываю адрес, – закончил Мариус. Эпонина открыла рот – и тут же закрыла его. – Может, – она помялась немного в нерешительности. – Вы мне просто скажете, куда нужно прийти, и в какое время?.. Да, время и место. Не нужно никаких карточек, правда. Голова так сильно болела от нескончаемого чириканья двух этих голубков, что Эпонина даже поморщилась. Козетта пробормотала что-то о неудобствах, но Мариус уже записывал нужные объяснения на клочке бумаги. Написав карандашом записочку, он передал ее Эпонине, точно нечто чрезвычайно ценное и хрупкое. Эпонина молча просмотрела клочок (ничегошеньки не поняв в витиеватом почерке Понмерси) и улыбнулась в знак согласия. Милая Козетта посоветовала Эпонине одеться понаряднее. – Если что, – прошептала она заговорщицким тоном. – Я дам тебе одно из своих лучших платьев. Не стесняйся попросить. – Хорошо, – пробормотала Эпонина. – Но что, если я приду с кавалером? Влюбленные ошеломленно переглянулись. Делать было нечего, и они сказали, что не находят в том ничего преступного. Эпонина еще раз поблагодарила их и пошла дальше, а Мариус с Козеттой сели в карету – они заподозрили дурное, но не сумели вымолвить и слова – и направились в сторону церкви, чтобы заняться самым приятным и тягомотным делом на свете. Подготовкой к венчанию.