home

Лежим, я - у стенки, ты - с краю. Я тебя не люблю, я тебя обожаю

Всё происходит слишком внезапно, когда Виктор, грея пальцы о маленький стаканчик американо, предлагает Юре перебраться к нему. -Ты подумай, - говорит Виктор и отпивает из стаканчика, морщась. – Думаю, Яков не будет возражать, если ты будешь жить со мной. Плисецкому очень сильно хочется съязвить насчёт Юри, но слова так и остаются першить в горле. Почему бы и нет, возможно, он будет чувствовать себя менее одиноко. Через пару дней на пороге своей квартиры Виктор застаёт Юру со своим леопардовым чемоданом на колёсиках, рюкзаком за плечами и кошачьей переноской; он расплывается в улыбке, пропуская хмурого Плисецкого внутрь квартиры. У Юры отросшая чёлка лезет прямо в глаза, он мотает головой, дует на неё, чтобы как-то убрать. Виктор продолжает улыбаться, наблюдая за этим, заправляет светлые прядки за ухо и щёлкает Юру по носу, заставляя того бурчать еле слышное спасибо. Юрочка – сладко и иронично во время тренировок, под смех Милы и ворчание Якова, под цоканье языком Лилии и вздёрнутую бровь Георгия. А сам Юрочка плюётся ядом в ответ, шипит и выпускает когти, кидает что-то язвительное про старых любителей кацудонов. Вот только откуда Юре знать, что Виктор никак не общался с Кацуки как раз с того момента, как Юрий Плисецкий переступил порог никифоровской квартиры со всеми своими вещами. Юра – как-то слишком тепло и по-домашнему, без намёка на насмешку. Юра, когда готов поздний ужин; когда Никифоров возвращается домой, где его ждёт кто-то кроме собаки; когда нужно будить утром на первые пары в университете, а в ответ из-под одеяла жалобное ещё пять минут; когда Юра спит в гостиной во время титров на экране. Юра любит читать, у него книги уже некуда ставить; он кусает губы, когда нервничает и высовывает кончик языка, когда чем-то увлечён; слушает от советского рока до разновидностей кора; пьёт кофе без сахара и сладкий чай; любит икеевские булочки с корицей и фильмы про супергероев. По утрам Юра, ещё тёплый и сонный с всклоченными волосами, теряется в пространстве, врезается во все косяки и углы, а потом сидит с закрытыми глазами на кухонном уголке, гладит по пушистому боку кошку. Порой Виктор получает сообщения из разряда «господи, почему большинство моих одногруппников – идиоты», усмехается на это, пишет «смирись и расслабься» и продолжает дальше продумывать технику и костюмы для их выступлений. Виктор знает Юру, как будто живёт с ним большую часть своей жизни. Юра знает, что иногда Виктор дёргается во сне: слышит по ту сторону, как посреди ночи Никифоров бессознательно ударяется об стенку рукой. Виктор читает зарубежную классику и современные детективы с наплывом мистики; не изменяет любимому парфюму, от запаха которого Юра порой зависает в коридоре, втягивая носом воздух; пьёт чай с бергамотом, заваривая его каждый раз в небольшом глиняном чайнике; поёт что-нибудь во время готовки; успевает смотреть сериалы и ест финики. Юра знает, что если Виктор мило улыбается и говорит спокойно и ровно с едва уловимыми нотками угрозы «Юр-рочка, мальчик мой, а ты не охуел?», то всё очень плохо. Это раскатистое и утробное «р» заставляло сердце биться о рёбра с бешеной скоростью, будто при виде опасного хищника; обманчиво-милая улыбка, опасная и острая кривит губы, змеится на лице. Они целуются впервые, когда Юре двадцать с половиной. На часах начало пятого утра, солнце ходит с палитрой, смешивая краски, и разливает по небу розовую и персиковую акварель. Они целуются впервые на небольшой кухне под звуки старой кофемашинки, под Элвиса* по радио и шелест Лавкрафта на столе. Треск стоит на всю кухню, розовая мякоть хрустит под пальцами, а воздух пахнет сладковатой свежестью. Арбузный сок течёт по пальцам, и Юра даже не задумывается: облизывает подушечки, жмурясь от ощущения сладкого на языке. Виктор неаккуратно достаёт сахарницу из шкафчика, чуть не просыпая на пол. Кофе горчит во рту, а в руках тает шоколадная глазурь зефира. У Вити губы со вкусом крепкого кофе и сочной дыни.