Сверхурочные

Кажется почти невозможным вернуться в то мгновение, когда это произошло впервые, но Грен возвращается. Систематически, вроде как по привычке: всякий раз, когда украдкой замечает собственную физиономию в отражениях. В Фэйблтауне слишком много сраных зеркал. Грен возвращается — в ночь, когда Холли закрывает бар позже обычного, потому что «кое-кто опять надрался до усрачки и не может поднять задницу с места». У Холли нет времени, чтобы тащить Грена до дома; ещё бы. Он не против: спать, уткнувшись мордой в барную стойку, даже лучше, чем часами ворочаться на выкорчеванных из дивана пружинах. Домашняя обстановка, чтоб её. Все свои. Он просыпается только затем, чтобы отлить. От цветных стен, увешанных плакатами, флагами и дорожными знаками, рябит в глазах, и Грен едва не сметает со стойки полупустой стакан. На дне плещется красноватая водянистая дрянь: Холли снова зря переводит водку. Выбирать, впрочем, не приходится. Пойло Грен берёт с собой и вспоминает: у этого дерьма, должно быть, есть собственное название. Теперь, спустя месяцы, он знает его хорошо; но не тогда. Не в тот день. В тот день грязное зеркало так и напрашивается на кулак: размахнуться покрепче и вмазать по собственной кривой физиономии. Вместо этого он хмуро салютует отражению и спонтанно вспоминает: прозвище разведённой водки одновременно с очередной ебанутой сказкой. Интересно, прямо сейчас легендарная Кровавая Мэри оттирает полы в забегаловке улицей ниже или раздвигает ноги перед каким-нибудь ублюдком из Вудлендс? После переезда в эту дыру всё стремительно пошло по пизде — для каждого. Без исключений. Грен убеждается в обратном через один тост и несколько безуспешно нетрезвых попыток назвать её по имени. Наверное, это можно считать славным знакомством — в той степени, в которой славные знакомства вообще имеют обыкновение случаться в сортирах. Мэри, впрочем, не сильно смущается, пока с ухмылкой выдавливает ему глаза. Он приходит в себя ещё до рассвета: перепачканный смесью из дрянного коктейля и собственной крови, с мерзким смехом, застрявшим в ушах. Горло саднит, хохочущее эхо бьётся о стенки черепа, и всё случившееся кажется просто херовым сном — ровно до первого взгляда в зеркало. Белёсое бельмо в глазу Грен не обсуждает ни с Холли, ни с Джеком. Он возвращается в то мгновение каждую ночь и просыпается в холодном поту — конечно, по привычке. А потом Мэри приходит сама. Грен правильно понимает: от скуки. Ей не везёт только в выборе даты: по вечерам понедельников он всегда пиздецки трезв. Девчонке хватает одного протяжного «Приве-е-ет», чтобы получить лапой по насмешливой роже. Когти впиваются в испещрённую крестами кожу с приятным всхлипом, а Мэри продолжает улыбаться, появляясь уже за его спиной. Когда копы всё-таки прикатывают на соседский вызов, Грен уже находит пристанище на крыше неподалёку: вынимает врезавшийся в плечо осколок и думает, где достать блядские чары на следующий месяц. Если он не приведёт себя в порядок к утру, придётся искать новую работу. Опять. — Я вот работаю, — заявляет Мэри однажды, как будто невзначай, и закидывает руки за голову. — Это просто. Ты делаешь то, что тебе нравятся, — тебе платят хорошие деньги. Грен презрительно сплёвывает кровавую слюну и усмехается. — Ага, как же. Хочешь сказать, тебе платят за то, что ты надираешь мне задницу? — Скажем так... — На этот раз её оскал почти открыто отдаёт дружелюбием. — Я беру сверхурочные. Мэри всегда заявляется без приглашения. Грен раздражается — опять по привычке. Несмотря на все недостатки (свежий фингал каждую неделю, гудящие мышцы, сложные отношения с зеркалами...), подобное сосуществование кажется ему вполне гармоничным. Поэтому, когда однажды Мэри просто падает рядом на подлокотник кресла и рывком утягивает у него из рук дешёвое пиво, Грен не возражает. — Дрянь, — замечает она, сделав пару глотков. Бутылка летит в окно и, судя по звуку, пробивает лобовое стекло ближайшего автомобиля. Он смотрит на потрескавшийся потолок и криво ухмыляется, когда слышит с улицы ругань, приглушённую смехом Мэри. А потом добавляет: — В холодильнике есть ещё.