Гхх-айл. Н-гхх-рри

Человек не может жить, растворяясь в другом человеке. Тогда он перестает быть личностью. Дело не в потере физической оболочки. Это как-то связано с душой. Но так говорят лишь те, кто никогда не любил. В идеале же душа становится ещё больше.

Гарри родился компасом, латунным, с красивой гравировкой на крышечке и острой резной стрелкой, а Найл — песочными часами с тонким, но необычайно прочным стеклом и золотистым песком внутри обтекаемых сосудов. Гарри принадлежал элемент ветра, стремительный и быстрый, а Найлу — элемент земли, тяжеловесный и массивный. Гарри обозначал подвижность, а Найл — неспешность. Они не подходили друг другу. В свободное время Гарри бережно собирал обломки с кораблей, разбившихся о скалы или налетевших на рифы, а Найл исследовал руины отгремевших былым величием цивилизаций, тонущие среди пустынь. Гарри питался свежими фруктами, собранными прямо с деревьев, а Найл — пирожными, испечёнными с помощью муки, которая раньше была зерном, а до этого — колосьями. Когда выпал снег, Гарри надел теплую куртку, подшитую внутри двумя подкладками и окантованную мехом, а Найл так и остался в безразмерной водолазке с заплатами на рукавах. Снежинки танцевали балет во время метели, но лучше всего у них получался вальс. Стрелка компаса указывала направление, песочные часы показывали время. Магнитное поле заставляло стрелку крутиться, земля притягивала песок вниз с помощью силы тяжести. Когда Гарри впервые увидел Найла, стрелка перестала крутиться в разные стороны и указала на него. В полнолуние Гарри остриг волосы. Вьющиеся локоны упали на землю, и ему пришлось собирать их вручную, иначе они уползли бы под землю и стали змеями в самом ядре земли. Когда мимо прошел Найл, от него пахло взбитыми сливками и лимонами, жёлтыми, как лунный диск в полнолуние. Гарри долго смотрел ему вслед, пока в глазах не появилась серебряная пыль и не осела на ресницах. За ним вилась цепочка вельветиновых следов. В волосах Найла запутался солнечный свет, и они стали ярко мерцать в темноте, привлекая внимание хищников. Гарри помог Найлу собрать солнечные лучи из его волос, чтобы они снова стали темными, как крыло дрозда. И, когда последний лучик оказался в банке из под варенья, они понесли их к реке, чтобы выпустить на поверхность воды. Солнечные лучи стали рыбами и скрылись на дне. Когда Гарри и Найл пришли к реке в следующий раз, на берег вынесло жемчужную икру. Топор пронзил дерево, и оно разлетелось в щепки, распространяя вокруг липкий каучуковый сок, застывающий в резину. Найл сказал, что это не слишком величественное зрелище. Песок в часах застыл, а потом стал по крупице подниматься в верхний сосуд. Гарри помог ему считать песчинки. Некоторые из них стали розовыми, как облака на закате, некоторые зелеными, как морские волны. Часы снова заработали, как надо, только в полночь. Гарри пришлось покрасить лицо красной краской и окунуть руки в ил, чтобы акулы приняли его за своего, когда он нырял на дно в следующий раз. У берега почти ничего не было, и ему пришлось уйти далеко в океан, где было уже не так светло. Когда он вернулся, Найл ждал его на берегу, отсчитывая разноцветный песок в часах. Гарри хотел, чтобы стрелка повернула на север, но она продолжала тянуться к Найлу. Сначала Найл поцеловал левое плечо Гарри и только потом правое. В этот момент близлежащие руины ушли под землю, и Найлу больше нечего было исследовать в радиусе пяти композиций, сыгранных на мандолине. Гарри сказал: «Давай потанцуем», когда Найл подарил ему клевер с семью лепестками и вставил за его ухо, прямо там, где вились кудряшки. Но Найл по-прежнему обозначал неспешность и плохо поспевал за танцем, когда сверчки начали играть на скрипках. Найл спрятал в ладонях сахар, но пчелы догадались об этом. Гарри пришлось отгонять их веером, чтобы Найл успел посеять сахар на плантации и присыпать песком. Пчелы немного попортили крышку компаса, но почти сразу отвлеклись на полупрозрачные цветы, которые выросли из сахара после того, как Найл полил их дождевой водой из ведра. Он ждал появления подсолнухов, но выросли подснежники, белые-белые, как свет далекой звезды, появляющейся только под утро. Потом у них срослись руки. Гарри не чувствовал пальцев, а Найл всей ладони. Найл зажимал нос рукой, чтобы воздух не покинул его легкие, когда они ныряли на дно, чтобы достать сокровища с затонувших кораблей. Гарри обматывал лицо шарфом, чтобы внутрь не попал песок, когда Найл вёл его к самым дальним руинам через пустыни. Гарри сыпал на голову Найла золотые монеты, найденные в покрытых морским налетом сундуках. Найл расшифровывал ему книги, украденные из заброшенных библиотек. Их руки соединились сначала по локоть, а затем и по плечо, но это не мешало ходить. Гарри приходилось танцевать неспешно. Их бока и бедра слиплись. Нога к ноге, от коленей до стопы. Огромный кит смотрел на них полуслепым глазом и оглушительно гудел, пуская по воде рябь. Когда в легких Найла исчез воздух, Гарри пришлось плыть на поверхность и насыщать его тело кислородом рот в рот. Солнце с шипением погрузилось в воду, и настала тьма. У Найла светились глаза, и они смогли найти путь к берегу, прежде чем врасти друг в друга на половину. Им никогда не рассказывали про такое, но Найл всё равно чувствовал, как бьется сердце Гарри в его половине груди, как кровь Гарри циркулирует по его венам, как желудок Гарри перерастает в его желудок, а съеденные фрукты путешествуют именно по его пищеводу. Найл чувствовал стрелку компаса на своей половине тела. Когда Гарри открывал рот, Найл говорил. Гарри дотрагивался до своих губ и вёл палец по линии, пока не нащупывал плавный переход в лицо Найла, и тогда он чувствовал тепло его кожи. Они пытались понять, кому именно принадлежит это двойственное тело, общие голова и туловище. Левая рука трогала правую часть лица, правая касалась левой. Так они обнимали друг друга. Утром они так и не осознали, кто проснулся. Тело ощущалось целостным. Стрелка компаса вертелась на крышке песочных часов. Ноги не вели ни к пляжу, ни к руинам, и они остались на месте, чувствуя себя друг в друге или себя друг другом. Найл закрыл глаза — веки закрылись и у Гарри. Гарри неловко почесал нос, и пальцы Найла машинально стали шкрябать кончик носа. Теперь Найл поспевал за Гарри, когда он танцевал, раскинув руки в разные стороны. Язык пытался произнести их имена, путая гласные и согласные. Оба этих слова не ощущались правильно. Они были что-то другое. Они хотели поцеловать друг друга, но это было невозможно, ведь у них был один рот на двоих. И у них было всего две руки, и им пришлось сцепить их в замок, чтобы хоть немного подержаться друг за друга. В этом было немного спокойствия. Когда звезды начали падать с неба, они собрали их и рассовали по карманам, чтобы накормить полуслепого кита, обычно прячущегося на дне. Их попытались отделить друг от друга топором для разделки мяса, но они уже слишком вросли друг в друга, и даже сердце теперь было единым, и кровь была общей, как солнечный свет и дождевые капли. Компас никогда не подходил песочным часам, шептались в округе все, кому не лень, когда они проходили мимо, ступая общими ногами по промерзшей до самого ядра земле. Они были чем-то новым. Не часами, не компасом, даже не всем этим вместе. Но у них было время и направление. Они больше не исследовали руины и затонувшие корабли, но впереди было много неизведанных мест, по которым не ступала ни одна нога. Они больше не носили курток и водолазок, но на свете существовало множество прекрасной одежды. Они не ели фрукты и пирожные, но оставались зерновые и бобовые. Язык снова попытался произнести это слово. Не Найл. Не Гарри. Как-то по-другому. Как-то вместе. Мягко и сладко, словно серебряная сахарная пудра, падающая с неба, когда рождалась новая вселенная. – Гхх-айл, – произнёс глупый язык. – Н-гхх-рри.