Кто-то завладел моим сердцем, и я подозреваю, что это ты

— Лезь на чертову верхнюю полку, Юрио! Плисецкий роняет наушники, которые тут же радостно пытается подхватить Маккачин; тот получает несильный шлепок по теплому боку, ворчит и идет плакаться Юри. Но Юри немного не до него. — Ты… — сипло начинает он, и его перебивает звонкое Юрино: — Ты смотрел «Евангелион»?! Виктор пожимает плечами и с максимально невозмутимым видом садится на нижнюю полку. — У меня были спортивные сборы в Сестрорецке, комната с единственным на этаж телевизором и из работающих каналов только MTV, на котором в нулевые крутили аниме, а у тебя какое оправдание, Юрочка? — А у меня есть интернет с мемами, — бурчит он, быстро взбираясь наверх и втыкая наушники в уши. Никифоров улыбается все еще удивленному Юри слегка виновато: — Если я скажу, что быть едва ли не единственным, кто не понимает происходящего на экране, так задело мое самолюбие, что заставило изучать японскую культуру, а потом и язык — ты меня простишь? Юри пересаживается к нему и клюет поцелуем в губы. — Только если ты пообещаешь, что мы не будем его пересматривать. Мой мозг не выдержит — ни сюжета, ни ретроспективы в пубертатный ад. — Все, что пожелаешь, — скомканно заверяет Виктор, ласково проводя кончиками пальцев за ухом. — Ты вот мне сам только объясни, как узнал эту цитату на русском? — Юрио кинул картинку, — тут же сдает подростка Кацуки, беззвучно выдыхая и откидывая голову, открывая больше доступа к шее. — Сказал — ах! — что Маккачина примерно так же приходится загонять в переноску. Они отстраняются друг от друга почти синхронно, поворачиваются к уже уснувшему на соседней полке псу. У них должно не быть сердца, чтобы согнать его. — Поспишь со мной тут? — вносит предложение Никифоров. Выкуплены были все четыре места в купе, дорога до Москвы занимает только одну ночь, Юри не представлял, как они будут ночевать — не загонят же Макку на верхнюю полку? — Виктор отмахивался, мол, разберемся, и, как бы ни хотелось верить, что Никифоров начал снова позволять себе быть спонтанным, вероятнее всего… Юри вздыхает и улыбается: — Конечно. …вероятнее всего, именно этот расклад и был запланирован изначально. Кое-как — ударившись локтями и коленями пару раз, на боку, рискуя сверзнуться на пол от любого неловкого жеста — они умещаются рядом; Юри готовится к бессонной ночи — не похоже, что данная поза является структурно приемлемой для сна, а грохнуться вниз и потом мучиться от кошмаров, в которых он падает с обрыва, было бы отвратительно. Но Виктор, кажется, доволен. Крайне доволен. Довольное доказательство упирается ему в пах, ощутимо — сквозь два тонких слоя ткани хэбэшных штанов на них обоих — горячее. Юри не то, чтобы смущается — они встречаются уже семь с лишним месяцев, и сложно сказать, был ли Никифоров мастером маскировки до, но вот после конца января и их первой близости Виктор возбуждается в любой подходящей и не очень ситуации, и обнаружить катализаторы пока не удается, поэтому Юри тихонько считает, что все дело в нем самом, и молча этому радуется. Ну, как молча… С Виктором далеко не всегда можно контролировать голос. И вообще процесс не из бесшумных. А их все еще в купе четверо, и если в чем-то Кацуки и уверен наверняка — так это в том, что он не хочет гласности. Он половину марта не мог заставить себя поговорить с Юрой, к повторному эксгибиционизму перед собакой и несовершеннолетним он не готов от слова совсем. — Юри, — горячо выдыхают ему в губы, и он прикрывает глаза, отвечая на поцелуй. Им следовало бы остановиться, остыть, разойтись по разным спальным местам и успокоиться. В идеале. На деле же… Ну, в конце концов, это ведь Виктор, а Кацуки Юри — всего лишь очень влюбленный грешный человек из плоти и крови и далеко не идеален — в отличие от этих поцелуев, ласковых прикосновений и поглаживаний, едва слышного шепота: «Любимый мой, хороший, драгоценный, радость моя…». Виктор может быть разным — нетерпеливым, страстным, грубым — и иногда вот таким, настолько нежным, что у Юри сжимает спазмом горло и слезы подступают к глазам — невозможно поверить, что он действительно настолько любим. Он шепчет в ответ — он не контролирует это, и в итоге оказывается, что Виктор зацелован, а слова превратились в заклинивший сбивчатый поток «Я люблю тебя»; и Виктор словно светится в ответ от счастья, и, собственно, большего Юри и не может желать. А потом между его бедер вклинивается колено, не оставляя большого простора для фантазий о том, к чему все идет. И Юри рад этому в какой угодно другой ситуации, но не в маленьком купе с ребенком на полке над ними. — Юра же… — пытается протестовать он, и то ли отстраняет от себя горячие ладони, то ли прижимает ближе — он не знает, в голове туман непрогляднее, чем над Невой по утрам. — Он всегда спит в наушниках, не волнуйся, — словно это действительно может успокоить, но у Юри совсем нет сил возмущаться. Сопротивляться сил тоже нет — Виктор с удовольствием и регулярно исследует его тело, и уже знает некоторые места, которых стоит касаться и где точно не следует, и Юри до сих пор удивительно, какую реакцию может выдавать его тело на абсолютно непритязательные ласки. И как он теряет от них голову. А потом сверху что-то щелкает и он резко распахивает глаза. Юра молча фиксирует плотную непроницаемую штору, включает тусклый светильник над постелью, где они творят форменное непотребство, потом поднимает поводок Маккачина (на него уже и намордник надет, и Юри как будто нервы кипятком обдает, когда он думает, сколько успел увидеть Плисецкий). Хлопает себя по карманам, проверяя содержимое. — Юрочка, — осторожно начинает Виктор, и тот поднимает голову. — Мы пока в тамбуре потусим. Через несколько минут остановка, я выгуляю Макку, а потом мы вернёмся и я лягу спать, мне похуй, чем вы будете заняты, но постарайтесь за эти сорок минут закончить. — Можешь взять в кармане пиджака бумажник и сходить в вагон-ресторан, — воркует Виктор, кажется, абсолютно не стесняясь ситуации. — С собакой, — хмыкает Юра. — Это ты заебись придумал. — Прости, не учел, — беззаботно отзывается тот, и Юра закатывает глаза. — Ебитесь уже, а я сам разберусь, что мне делать! Юри не уверен, хорошей ли идеей является надеть очки — лучше посмотреть в лицо позору или не видеть его? — но решает быть смелым; наверное, не зря: Юра улыбается — насмешливо, но совсем беззлобно. Кажется, все не так уж плохо?.. — Развлекайтесь, — бросает Плисецкий на прощание и выходит из купе. — Дверь только закройте, эксгибиционисты. — Я никогда не смогу посмотреть ему в глаза, — глухо бормочет в ладони Юри, когда Виктор присаживается рядом, исполнив наказ. — В прошлый раз ты говорил то же самое, — смеется тот, и иногда Кацуки мечтает ненавидеть Виктора — тогда жизнь была бы в разы проще. И бесцветнее. — У меня есть идея. Юри недоверчиво оглядывает его сквозь пальцы, отдает должное нахально-хищному выражению лица и медленно выдыхает, когда Виктор тянет вниз с его бедер штаны. Он умрет здесь и сегодня, на полпути между Санкт-Петербургом и Москвой. Через несколько минут, когда довольно облизывающийся Никифоров нависает над ним, Юри едва может вспомнить собственное имя. — Виктор, — шепчет он, целуя солоноватые губы, и даже в произношении имени отчетливо слышен невовремя проснувшийся акцент. Виктор стонет в поцелуй и крепче сжимает пальцы, тиская его бедра. — Ты или тебя? — коротко спрашивает он, ныряя в сумку у изголовья и выуживая из нее презервативы, салфетки и смазку. — Ты, — тут же откликается Юри; это странное, строго интуитивное ощущение, кто сегодня должен вести, но по этому поводу у них никогда не возникало конфликтов, и Никифоров никогда не выглядел огорченным или разочарованным, так что он позволяет себе не особо задумываться о выборе. И в такие моменты, отринув смущение и стыд, он позволяет себе думать, что это потому, что они идеально друг другу подходят. Виктор то ли говорит что-то, то ли напевает — Юри не слушает, это неважно, пусть будет хоть гимн Советского Союза — тот прижимается к нему грудью, и от приятного рокота его низкого голоса по телу идет вибрация, а внизу живота от плавных движений растягивающих его пальцев медленно, но настойчиво разливается жар. — Давай уже, — не выдерживает он, закидывает руки на плечи, аккуратно, едва касаясь, прикусывает кадык, лижет влажную шею — Виктор соленый, будто только что вылез из моря. И он стонет, и Юри сцеловывает его дрожь. — Ты невозможный, — срывающимся шепотом уверяет Виктор, облизывает, кусает, целует его грудь, шею и плечи, оставляя следы. — Я хочу тебя, — нетерпеливо прерывает его Юри, удерживает за талию, впиваясь пальцами в поясницу, абсолютно не беспокоясь, каким уязвимым и доступным сейчас выглядит — с безумным взглядом, с алой краской на щеках и груди, с раздвинутыми ногами. К тому же, это только способствует скорейшему исполнению его желания, и он стонет, не сдержавшись, в голос от ощущения приятной наполненности. — Тише, любовь моя, — урчит Виктор, целуя его в висок. — Господи, какой ты искренний, как же я тебя люблю… Юри всхлипывает в ладонь и утыкается лбом в его плечо, когда Виктор начинает двигаться. Это что-то между пыткой и острейшим блаженством, это сладкое и медленное занятие любовью, и Юри не смеет жаловаться. Это больше, чем физическое наслаждение; поезд замедляется, раскачиваясь плавно, едва ощутимо, как лодка у причала, и он почти плачет на грани оргазма — от удовольствия и от счастья, от «Спасибо, что ты есть, спасибо, что дал нам с тобой шанс, спасибо, что так любишь меня и Юру, спасибо, ты лучшее в моей жизни, спасибо, спасибо…». Он шепчет в ответ про самое главное свое счастье, про желание просыпаться по утрам, про вдохновение; не сразу осознает, что в какой-то момент сбился на японский и только надеется, что Виктор понимает его. Они крепко прижимаются друг к другу, когда все заканчивается. — Не засыпай, — Виктор коротко целует его в нос и тихо смеется, когда он недовольно стонет. — Поговори со мной. — Сегодня было… необычно, — Юри широко зевает, с трудом заставляя себя прикрыть рот. — Накатило, — с мечтательной улыбкой говорит Виктор, протирая его салфеткой, и мимоходом целует колено — без всякого сексуального подтекста, и от этого еще приятнее. — Полежи-ка, — говорит он, натягивая штаны. — Только не спи! — и исчезает за дверью с полотенцем наперевес. Юри сразу чувствует себя немного неуютно, и решает, что неплохо было бы найти белье и футболку; заодно перестилает вместо простыни пододеяльник; теперь спать хочется меньше. — Ты уже оделся, — почти разочарованно констатирует Виктор, возвращаясь, и садится рядом. — Дай я все равно… — он осторожно снимает с Юри очки и касается влажным полотенцем его лба. — Хорошо? — Очень, — едва слышно выдыхает Юри, когда он продолжает стирать липкий пот с его лица, переходя к шее. — А ты? — А я уже умылся, — Виктор оборачивает полотенце вокруг каждой из его ладоней по очереди, мягко массируя. — Хочешь тоже? — Позже, может быть, — Виктор все еще что-то негромко напевает себе под нос, и, прислушавшись, Юри узнает итальянский. — Что ты поешь? — Ммм? — Юри продевает его голову в поднятую футболку, и Виктор с готовностью помогает надеть её до конца. — Песня одна о любви популярного итальянского певца. Я потом включу, тебе обязательно понравится. — Не сомневаюсь. Они тянутся навстречу друг к другу, целуясь, разделяя на двоих момент хрупкой нежности. — Фу, блядь, Вить! Купи уже смазку без запаха хотя бы в дорогу, ну! Отврат! Я никогда не смогу жрать клубнику после этого! — раздается приветливое, и на постель между ними энергично пытается втиснуться Маккачин. — Лапы я ему вымыл, — опережая вопросы, сообщает Плисецкий, поднимает штору, распахивает максимально форточку, дышит в нее. — Благослови господь биотуалеты, которые не запирают на станциях! А вы говнюки, могли бы и проветрить. — Не успели. Где мы, кстати? — любопытничает Виктор, отрываясь от почесывания теплого мохнатого пуза. — Я ебу ли? — ворчит Юра. — Станции той — асфальтовая полоса между двумя рядами рельс посреди леса. Может, табличка где и стоит, но я не видел. Крипотное местечко. — Широка страна моя родная, — вздыхает Никифоров и приветливо улыбается. — Так как насчет вагона-ресторана? Юра задумчиво чешет в затылке. — Я же могу послать нахуй режим и диету! — говорит он с чувством. — Надеюсь, твой кошелек к этому готов. *** Tiger 00:06 «цезаря убили, а одноименный салат, возможно, убьет меня [изображение]» Tiger 00:18 «я еще жив и было даже вкусно. Никифоров заказал бутылку шампанского, и мне с царского плеча пожаловали целый бокал. нажрусь и помру молодым!» Tiger 00:24 «а я тебя люблю между прочим» Tiger 00:26 «блядь мы не увидимся ещё три недели, а я уже скучаю Бекааа!» Tiger 00:32 «я не мог не [изображение]» Алтын 00:34 «Я укладывал сестру. Почему Юра плачет?» Tiger 00:36 «уже почти перестал, Юри его успокоил) кто ж знал, что он от шампанского так быстро захмелеет? вот он ноет, что мы отвратительны, а сам разревелся, потому что не видел тебя сутки. пойду перешлю фото себе, пока он не протрезвел и не удалил, это ж такой компромат!» Tiger 00:36 «как там сестра, кстати?» Алтын 00:37 «Пусть зайдет в скайп, я позвоню» Алтын 00:37 «Функционирует» Tiger 00:38 «он уже уснул. такой котеночек [изображение]» Алтын 00:39 «Пусть наберет меня в любое время, если будет нужно» Tiger 00:39 «ок. отсыпайся пока иди. доброй ночи» Алтын 00:40 «Доброй» Tiger 07:43 «…мы можем не говорить о случившемся?» Алтын 07:54 «Как себя чувствуешь?» Tiger 07:55 «бывало хуже. пить пиздец хочу!» Алтын 07:56 «Только не из-под крана» Tiger 07:58 «они все-таки отвратные! они на разных полках, но держатся за руки!! бедный Маккачин, они сложили на него свои мерзкие ручонки!!» Tiger 07:59 «[изображение]» Алтын 08:00 «Тоже так хочешь?» Tiger 08:02 «…да» Алтын 08:03 «Люблю тебя»