"его демоны так и остались за закрытой дверью"
- Боже, Генри, здесь ужасно! Вероника брезгливо окидывает взглядом сухую потрескавшуюся почву и морщится, когда наконец замечает во что превратились ее новенькие кроссовки. Сам Генри придирчиво осматривает колеса джипа, даже поддевает носком ботинка бурые ошмётки глины, еще свежие и не успевшие намертво присохнуть к днищу и блестящим бокам автомобиля. Мужчина цокает языком и выпрямляется, откидывая со лба упавшие пряди. Позади него хлопает задняя дверь машины и Стив Чемберс, пожилой риэлтор в соломенной шляпе и желтых бриджах-сафари, шумно шлепает по водянистой глине. Остановившись чуть впереди своих клиентов, он лишь тяжело вздыхает и без обиняков отмечает: - Жуткое место. Даже я это признаю, хотя, если честно, моя задача состоит в том, чтобы уговорить вас купить этот участок, но, давайте посмотрим правде в глаза - это скудная земля с огромным котлованом посередине и отвратительной историей! - Стив разворачивается к молодым людям и, с секунду подумав, добавляет. - Хотя, если вы любите городские легенды или красивые, но грустные истории отношений, то можем подойти ближе и посмотреть на то, что еще осталось от этого поместья. Думаю, подвал сохранился неплохо... - Истории отношений? - Веронике вряд ли интересно хоть что-то, связанное с этой дырой, но, возможно, хорошая история, если таковая имеется, способна хоть немного отвлечь ее от своей, несомненно, испорченной обуви. - Да-да, известная в этих местах легенда, - Стив не оборачивается, пока взбирается на холм, а его дыхание несколько сбивается, выдавая в нем то ли астматика, то ли человека, совершенно не связанного со спортом. - Чуть больше века назад здесь располагалось поместье. Вон, ведите вон те сваи? Говорят, дом ухнул вниз в одно мгновение, находившаяся внутри женщина чудом спаслась... А теперь, когда мы взобрались на самую вершину, можете подойти к краю. Только осторожней, не слишком близко. Тут все довольно ветхое, не ровен час обвалится, - риэлтор осторожно переступает по кромке котлована, придерживая одной рукой свою соломенную шляпу, а другой указывает в самую глотку разверзшейся перед ним пасти давно разрушенного поместья. - Когда-то это поместье носило самое что ни на есть жуткое название - Багровый пик. А хозяевами этого негостеприимного и неплодородного участка были некто по фамилии Шарп, обедневшие баронеты, умудрявшиеся, однако, извлекать прибыль даже из этих скудных мест, а именно благодаря продаже красной глины, что так богато пропитывает всю почву в округе. Впрочем, прославились Шарпы в этих местах вовсе не из-за своего участия в глинодобывающей промышленности, а благодаря последним представителям своего рода: Томасу и Люсиль Шарп...***
У девушки и в мыслях не было причинять неудобство извозчику, но побороть собственное оцепенение ей, казалось, было не по силам. Тонкие пальцы нервно скомкали белоснежную ткань платка, а глаза бегали из стороны в сторону по дощатому дну повозки, пока Эдит судорожно старалась найти внутри себя хоть немного смелости для совершения последнего шага в пропасть. Еще немного, она чувствует, еще чуть-чуть, и решимость окончательно покинет ее, она просто струсит, испугается и попросит извозчика загрузить ее скромный багаж обратно, привязать покрепче, а она сама, так и не сойдя на землю Камберленда, помчит обратно в родной Буффало и более носа не покажет из теплого уютного городка. Но подобное малодушие для нее не позволительно. Эта мысль неожиданно придает ей сил и Эдит, наконец, разжимает скрюченные пальцы, прихватывает ими край подола и, с помощью извозчика, спускается на землю. Мягкая красная глина тут же цепко охватывает ступни. Эдит отпускает подол, и он спадает вниз, скрывая под шуршащими тканями оборок испачканную обувь и ненавистную багряную почву у ее ног. - Зря Вы, миссис Макмайкл, сюда одна приехали. Гиблое это место. Дом-то обветшал поди, не топленный столько лет стоит, крыша того и гляди рухнет. Может, пока не поздно, того, обратно поедемте-с? Пожилой извозчик обеспокоенно следит за странной миссис, в одиночку прибывшей в заклятое место, уже много лет служащее пристанищем лишь для кладбищенского воронья, и разочарованно качает головой, когда та вежливо отказывается. За ее мягкой улыбкой старику чудится немая просьбы девушки, чтобы он не уезжал, забрал ее пока не поздно, но миссис скоро отворачивается, и извозчик отбрасывает эти мысли прочь, уверяя себя, что ему лишь чудится. Он дергает вожжи, и лошадь, тяжело переступая по мягкой глине, то и дело спотыкаясь о засохшие комья, медленно шагает вперед, подальше от миссис Макмайкл, оставленной один на один со старым ветхим поместьем с дурной славой. Эдит подхватывает сумку и неспешно бредет ближе к дому, чьей хозяйкой она однажды так и не смогла стать. Багровый пик вне зависимости от времени года встречает ее одинаково неприветливо. Красные слезливые потеки, давно никем не тревожимые, от самого крыльца до проселочной дороги стали ярче, образовав глубокие борозды, а засохшая глина, не убираемая много лет, кое-где превратилась в крупные холмоподобные наросты, которые, словно гнойники, покрывали уродливое лицо Аллердэйл-холла. Эдит отводит взгляд от земли и бросает беглый взгляд на фасад поместья. Если тогда, в первую встречу, дом показался девушке старым и зловещим, то сейчас он был просто ужасающим, отвратительно-дряхлым чудовищем, смотрящим на нее множеством пустых глазниц-окон. Под монотонное карканье растрепанного воронья Эдит делает несколько робких шагов вперед, под сень ветхого крыльца, старательно убеждая себя, что ей почудилась тень, промелькнувшая в верхних окнах поместья. Скрип половиц заглушает биение собственного сердца, когда девушка, оставив багаж на нижних ступенях, медленно поднимается вверх по лестнице. Ее рука, плавно скользящая по гниющим, заляпанным глиной перилам очевидно дрожит, а дыхание то и дело сбивается, но она упрямо, пусть и пугливо, поднимается наверх, а после движется по пыльным грязным коридорам второго этажа, стараясь не смотреть по сторонам. Лишь у той самой двери она притормаживает, замирает на мгновение, а потом глухо выдохнув, толкает щербатое дерево рукой, заставляя его жалобно заскрипеть и отвориться. В помещении до такой степени сперт воздух, что Эдит чудом не заходится приступом кашля. Она спешно преодолевает расстояние до окна и дергает задвижки, распахивая ставни и пропуская в комнату хоть немного света, которым мутные стекла до этого не желали делиться со старым чердачным помещением. - Мне не следовало тебя привозить сюда. Девушка замирает. Она не сразу осознает насколько сильно дрожит ее тело, а ладони, коими она опирается на засыпанный мелким сором подоконник, заледенели от испарины. Этот голос, обманчиво мягкий, звучит глухо и так знакомо, что в душе все замирает от переизбытка чувств. Хочется обернуться, проверить, тут ли его обладатель, но девушка трусит, сама не понимая, чего боится больше: увидеть мужчину или оглянуться, и не найти никого, кроме себя самой. - Мне вообще не следовало подходить к тебе тогда, впервые, и заговаривать. Я сожалею. - У тебя будет вечность, чтобы сожалеть, - Эдит говорит это неожиданно твердо и, не оборачиваясь, добавляет. - Только вот мне это совсем не нужно. Томас двигается бесшумно, как и любой призрак, но девушка чувствует, что он в мгновение стал ближе к ней, ощущает его прямо за своей спиной, и внутренне содрогается. Только вот от страха ли? Однако она все же вздрагивает, когда его голос хрипло звучит прямо у ее уха: - Сожаление - не единственное, что я буду испытывает к тебе всю эту вечность. Будучи заложником дома, я могу каждое мгновение бытия посвящать лишь мыслям, что снедают меня вот уже который год подряд после моей смерти. Холодное прикосновение руки к плечу оказывается для Эдит неожиданностью, и она испуганно разворачивается лицом к мужчине, тут же попадая в ловушку знакомых льдистых глаз. Ей хочется что-то сказать, но она лишь вглядывается в привычную бездну, вновь, как и прежде, не в силах противостоять знакомому прищуру. Неожиданно она понимает, как скучала все это время, и что то тянущее чувство, угнетавшее ее последние годы, не более чем тоска от потери крайне важной части ее собственной жизни. Все эти эмоции скомканным мазком откладываются где-то внутри и лишь приняв их, Эдит вновь способна дышать. Ее грудь, туго перетянутая корсетом, вдруг ощутимо вздымается в такт тяжелому вздоху и это невольно привлекает внимание мужчины, который, скорее невольно бросает короткий взгляд на скромное декольте жены, но этого мгновения хватает, чтобы девушку бросило в жар. - Какие же мысли Вас тревожат столько времени? - Каждое мое мгновение посвящено Вам, дорогая Эдит. Этого признания достаточно, чтобы девушка окончательно потеряла голову, но вопреки всем внутренним порывам, первое ошеломляющее впечатление от встречи наконец угасает. На его место приходит рационализм и осознание необходимости говорить по существу. - Мне нужно выговорится. Мне так много нужно сказать! С чего же начать? Томас, ты должен знать, что приехав сюда, я нарушила все мыслимые запреты, установленные холодным рассудком над вздорными мечущимися мыслями в моей голове. Но это лишь... лишь потому, что я чувствую пустоту. Я так до конца и не осознала, что тогда произошло. Я не сплю, - Эдит плавно огибает мутную фигуру Томаса Шарпа, избегая его внимательного взгляда, и не на чем не заостряя внимания, сбивчиво продолжает. - Не сплю ночами, ведь стоит мне лишь прикрыть глаза, как я вновь вижу ужасы, пережитые мною под сенью твоего поместья, вижу багровые реки растекающиеся от крыльца вплоть до проселочной дороги, вижу твою обезумевшую сестру, вижу... тебя. И поверь, твой образ мне видеть болезненнее других во сто крат! Ведь по отношению к другим я определилась с эмоциями, все прочее вызывает во мне ненависть, порой злость, доводит до слез... Но ты! Я не понимаю как мне следует воспринимать тебя, - Эдит говорит правду, но отчего-то она кажется ей самой ужасно жалкой и совершенно не нужной, но нечаянно сталкиваясь взглядом с горящим взором Томаса, она вдруг уверяется в необходимости своих слов, в стойкой нужности испытываемых ею волнений. - Порой мне кажется, что твоя душа вовсе не так черна, как мне казалось в первые мгновения, когда вся правда раскрылась. - Нет, Эдит, слышишь? Нет! - Томас необычайно быстро преодолевает разделяющее их расстояние и падает перед ней на колени, стремясь в трепетном жесте обнять ее ноги и прижаться лбом к животу, но девушка чувствует лишь прохладу и смятение. - Прошу, продолжай ненавидеть меня и дальше! Каждое мгновение того времени, что я провел вдали от тебя, я провел в стыде к самому себе. Ведь собственное небезразличие к тебе я осознал очень давно, возможно... возможно еще когда увидел тебя впервые. Ты помнишь этот миг? Ты сидела в этих ужасно не подходящих тебе очках за огромной по сравнению с твоими руками печатной машинкой, и ты... ты так посмотрела на меня... А с каким жаром ты говорила о своем романе? Я никогда не видел столько жизни ни в одном человеке. Но я понимал тебя, возможно, как никто другой. Я так же часами мог говорить о своих изобретениях, мог показывать чертежи и мечтать, мечтать о том, что другие также будут восторгаться моими творениями! И во тогда мне стало ясно, насколько мы с тобой похожи, дорогая Эдит, насколько... я в тебя влюблен. Это чувство оказалось неожиданно сильным, а я... я жалок. Я мог помешать свершиться ужасным вещам, осуществляемым моей сестрой с моего молчаливого согласия, но Боже правый, разве я посмел идти против нее? Разве я посмел прекратить бесчинства, царствовавшие в моем доме? Нет, наоборот, я попустительствовал всему тому злу, что в итоге и погубило мою семью и чуть не погубило то дорогое, что я смог приобрети в течении моей бездарной жизни - тебя! Томас говорил так горячо, так скоро и самозабвенно раскаивался, что Эдит, не выдержав еще одной фразы, заключавшей в себе боль и ненависть к самому себе, скользнула руками в холодную пустоту облика мужа и прошептала: - Боже, Боже правый, не смей так себя ненавидеть! Не смейте ненавидеть себя более, чем это может себе позволить мать к никудышному отцу собственного ребенка! Слова соскользнули пылко с женских губ, но если Эдит о чем-то и сожалела, то лишь о том, что сказанное было обличено в достаточно грубую форму. Дрожь призрачного тела Томаса исчезла, мужчина замер и неверяще распахнув глаза. - Что Вы сказали? Он почти прошептал эти слова, его голос показался в это мгновение настолько глухим и безжизненным, что Эдит, не совладав с собой, опустилась перед мужем на колени, страстно желая дотронуться до него, провести ладонью по щеке, передать через прикосновение свою боль и радость, бурлящие в ее душе. - У нас есть дочь, Томас. Ее зовут Кетрин и ей одиннадцать. Ее фамилия не Шарп, а Макмайкл и для всех она дочь Алана Макмайкла, моего друга и мужа, но она сама знает, кто ее настоящий отец, знает и страстно желает твоего успокоения. Я прибыла в Аллердэйл спустя одиннадцать лет не сколько ради нашего разговора, ведь на такой подарок я и не рассчитывала, сколько ради твоего праха. Наша дочь желает приходить на твою могилу в нашем саду, ей, как и мне, претит мысль, что твое тело не предано ни земле, ни огню, что оно подобно хламу оставлено истлевать в этом проклятом доме! Эдит никогда не видела на лице Томаса такого выражения. Пусть образ мужчины и был нечетким, она все же цепко всматривалась в знакомые черты лица, чьи отголоски она не раз находила и в лице своей дочери. Томас остался таким же как и в момент смерти, немного растрепанным, с глубоким колющим порезом на лице, из которого тонкой струйкой сочилась на веки замершая кровь. Одежды баронета, всегда отличавшегося аккуратностью, граничившей с чисто английской чопорностью, были неопрятны и испачканы в багряной, словно местные земли Аллердэйла, крови, а фасон рукавов и горловины не так давно окончательно вышел из моды. - У нас есть ребенок? Непонятно, чего больше было в этом предложении, вопроса или утверждения, но Эдит счастливо кивнула, прикусив губу. Все же, как бы она не пыталась это перебороть, как бы не уверяла себя в привязанности к Алану, ее чувство к Томасу оставалось неизменным с момента их первой встречи и до этого мгновения в дряблом зловещем поместье. Несмотря не на что. Томас заплакал. Не надрывно, почти безэмоцианально. - Я не знала, что призраки способны плакать. - Я тоже. Не сумев перебороть себя, Эдит протянула руку вперед, в ласкающем щемящем жесте желая прикоснуться к мужской щеке и тихо испуганно ахнула, когда ее ладонь не скользнула в пустоту, а прижалась пусть к холодной, неживой, но все таки ощутимой плоти мужа. - Но как?.. - Мне это стоит немалых усилий, - Томас мягко улыбнулся. - Но ощущаемое при этом счастье от твоего прикосновения совершенно безгранично. Тепло, разлившееся в душе у Эдит было настолько обжигающе осязаемым, что холодность щеки баронета перестала для нее существовать. Лишь чувство счастья и наслаждения, которые она разделяла с мужем. Разве знала ли она когда-то, что такое короткое прикосновение к этому мужчине способно доставить ей столько удовольствия, сколько не способна была бы доставить ни одна самая откровенная близость с любым другим мужчиной, включая Алана. Боль, причинённая ей Томасом, оказалась сметена лавиной иных чувств, более ярких и приемлимых мягкому нраву девушки. Ненавидеть кого-либо ей всегда было трудно, это причиняло почти физическое неудобство. А вот испытываемое ею сострадание к мужу было привычней для ее натуры. Не впервые за эти годы Эдит почувствовала болезненный холод в груди при мысли том, что все это время испытывал ее муж, вынужденный остаться один в заброшенном ненавистном доме со злобной сестрой и загубленными ею душами на целую вечность. Подумать только, какое отчаяние он испытал, смотря сквозь мутные стекла ей вслед, тогда, одиннадцать лет назад, осознавая что он остался заложником Багрового пика до скончания веков... Оторваться друг от друга молодые люди смогли не сразу. Но моргнув, Эдит, наполняя голос нежностью, тихо прошептала, боясь громкостью голоса испортить момент: - Нам нужно идти, извозчик приедет за мной до темноты. Где покоится твой прах? На мгновение девушке почудилось, что мужчина смутился. - Я бы не хотел, чтобы ты меня видела таким. Я чудовищен. Такой искренний страх баронета перед собственными нелицеприятными останками позабавил Эдит. Стараясь действовать мягко, она все же настойчиво попросила: - Это ради нашей дочери. И ради меня. Для нас будет подленным счастьем приходить на твою могилу время от времени и говорить с тобой, знать, что твое тело не оставлено обесчещенным и неупокоенным в старом прогнившем доме полном зла, а рядом, близко. Томас неуверенно кивнул, поднимаясь на ноги и замешкался было, желая подать девушке руку и не сумев придать ей осязаемости. Эдит сделала вид, что не заметила этого порыва. Они спустились к кромке лестницы, где девушка оставила свой багаж, а потом вновь поднялись на верхний этаж, ведя при этом неспешную беседу. Эдит вкратце пыталась пересказать основные события своей жизни за прошедшее время, особенно уделяя внимание деталям, касательно Кетрин и стараясь, чтобы имя Алана и вовсе не проскальзывала в ее речи. Из-за последнего она чувствовала себя неудобно, но справедливо считала, что Томасу будет неприятно слушать подробности о новом муже своей жены и более достойном отце его ребенка, чем он сам. В силу природного такта и доброты, Эдит щадила чувства барона, сглаживая все углы в своей неспешной речи. Когда рассказ задел упоминание о привязанности Кетрин к механизмам, что явно польстило Томасу, а до заветной комнаты оставался лишь один поворот, девушке почудилось, что она слышит в глубине дома знакомое звучание второй сонаты Фредерика Шопена. Музыка доносилась откуда-то издалека, плавно переливалась и абсолютно профессионально наигрывалась неизвестным на фортепьяно. Сама Эдит музыку любила, но из-за недостаточной практики и усердия играла фальшиво, если не сказать плохо. - Что это? Мне кажется или я слышу... - Люсиль... Томас еле слышно выдохнул имя сестры, прерывая вопрос Эдит, но это словно послужило незримым сигналом для музыканта, и приятное звучание второй си-бемоль минор неожиданно сменилось третьей частью сонаты Шопена - Траурным маршем. - Уходи, Эдит. - Нет, послушай, ты не должен ее бояться, ведь мы... - Нет, Эдит, это ты послушай! - Томас неожиданно оказался прямо перед девушкой, выдыхая каждое сказанное слово ей в лицо. - Люсиль настоящая хозяйка Багрового пика, она гораздо сильнее меня и остальных заточенных в этом проклятом доме. Если она захочет причинить тебе зло, я вряд ли смогу ее остановить. Поэтому уходи, уходи пока не поздно... - Я переборола себя, соврала Алану, проехала такое расстояние и вернусь не с чем? - Ты вернешься, глупая, ты останешься жива! - Глаза Томаса лихорадочно блестели, а кулаки то и дело сжимались, выдавая его злость и нервозность. - Это самое главное, дорогая Эдит, и совсем неважно где я и где мой прах. От того что я здесь, в Аллердэйле, или же в тихом Буффало - от моего нахождения любить тебя и дочь меньше я не стану! Девушка почувствовала влагу на лице слишком поздно, когда соленые капли уже неловко стекали по ее покрасневшим щекам. Желая что-то добавить на слова Томаса, возможно ответить, она вдруг впала в оцепенение, услышав звонкие хлопки позади. - Браво, братец, ты ждал немало, чтобы сознаться уже не своей жене в теплых чувствах, ранее питаемых ко мне. О, дорогая Эдит, дам тебе дружеский совет: не верь Томасу! Для меня в свое время оказалось ударом осознание его ветреной натуры. Слыша позади издевательский тон женщины, убившей ее отца, мужа и желавшей уничтожить и ее саму, Эдит вдруг почувствовала такую злость, сдерживать которую не представлялось возможным. Развернувшись, девушка яростно воскликнула: - Видимо под воздействием этого удара ты убила его, не так ли, дорогая сестра? Каково это осознавать, что ты собственноручно убила единственного человека, любившего тебя в этой жизни? Кривая жестокая ухмылка Люсиль превратилась в оскал, а темное свечение призрачной фигуры вдруг стало ярче. Женщина закричала, истошно и ужасающе завопила и бросилась на Эдит. От ее мощи и силы, исходившей от всего злого существа темного призрака, прогнившие доски на полу и стенах вздулись, а самые слабые переломились и разлетелись на части. Изнывая, грязные стены дома вдруг засочились свежей глиной, густыми потеками сползавшими по дряхлой обшивке. Все это Эдит отметила лишь мельком, с ужасом и замершим в груди вдохом наблюдая за мощью, не доступной пониманию живых, мчавшейся на нее. - Сестра, нет! Полубезумный крик Томаса потонул в дичайшем крике Люсиль, его фигура скользнула вперед, заслоняя жену и в момент столкновения их тела не удержались и перевалились через перила, рухнув вниз. Бросившись к поручню, Эдит увидела лишь клубы пыли, рьяно взметнувшиеся на полу в том месте, где упали брат и сестра, то ли растворившись, то ли проскользнув ниже. Разрываясь, девушка хотела было бросится к двери в комнату, где ещё оставалось тело мужа, но здравый смысл бы превыше, ведь Томас ясно дал понять, что долго удерживать Люсиль у него не получится. Убеждая себя, что это вовсе не порыв малодушия, Эдит побежала в обратную сторону, к выходу из этого проклятого дома. Цокоту ее каблучков вторили звонкие стенания одряхлевших половиц, отсыревших и проеденных насекомыми. Эдит позволила себе обернуться лишь тогда, когда последние лучи заходящего солнца мазнули по ее раскрасневшемуся от бега лицу, а выбившиеся из прически волосы еще сильней разметал поднявшийся к вечеру ветер. Девушка стояла на крыльце и перед ней простиралась пыльная, затхлая, зловонная чернота злобного дома, явившегося пристанищем для потерянных, вынужденных блуждать во тьме душ. Вдруг там, в доме, у лестницы, ей почудился силуэт. Опасаясь, что это может быть Люсиль, девушка хотела было шагнуть назад, но ее остановил голос мужа: - Это я, не бойся, дорогая Эдит. В мгновение преодолев разделяющее их пространство, Томас остановился всего в шаге от входа. Теперь они вдвоем представляли странное, почти невероятное зрелище, будто бы находясь на пересечении двух миров, мужчина и женщина, разделяемые ничтожно малым расстоянием, смотрели друг на друга: он из темноты гниющего дома, населяемого лишь мертвецами, а она с порога мира живых, наполненного свежими запахами травы и цветов, отличных от зловония сырья и гнили. Содрогания дома, начавшиеся в момент особой ярости Люсиль не смолкали, наоборот, будто возрастали. Пугаясь происходящего, Эдит еле слышно шепнула: - Что происходит? Девушку мелко потряхивало, сказывалось напряжение последних часов и поражающие своей мощью эмоции, испытываемые ею. Уверенности не добавляла и грустная улыбка Томаса, который будто извинялся в чем-то: в старых прегрешениях или же новых? Чувствуя необходимость в словах, Эдит так же, полушепотом, обратилась к Шарпу. - Ты прощен, мой дорогой Томас, прощен уже давно, но лишь сейчас я осознаю, что более не испытываю к тебе ни горечи, ни разочарований. Говорят, чувства способны ярко сиять между двумя людьми лишь в том случае, если эти двое были разлучены. - Смею надеяться, что будь все иначе, будь я другим человеком, с другой семьей и образом жизни, и ничего этого бы не случилось в наших судьбах, а мы были бы обычными мистером и миссис Шарп, наши эмоции не угасли бы под тяжестью быта и времени. Дрожь дома становилась все ощутимей и Эдит испугано качнулась назад, желая отступить. В этот момент Томас протянул руки вперед и осязаемо обхватил кисти девушки, передавая ей что-то и заставляя невольно сжать. - Люсиль больна, тяжело больна собственным безумием и мне трудно осознавать, что я много лет попустительствовал ее болезни, не желая признавать, что моя сестра чудовище. Возможно, моя главная ошибка заключалась в том, что я любил ее, - Эдит не выдала не коим действием, какую боль испытала от этих слов. - Но сейчас я склонен исправлять ошибки прошлого, хотя, возможно, и поздно. Этот дом не должен существовать, ведь он может стать ловушкой для путников, соблазном для тебя, моя дорогая, или нашей дочери. Я не могу этого допустить, - и уже более сурово, без прежней сентиментальности мужчина добавил. - Я тоже хозяин этого дома, и я волен распоряжаться им не меньше сестры, если не более! Мой прах, как и прах моей сестры, ребенка, матери и моих бедных жен останется погребен под обломками этого склепа на много много лет. Я сознательно обрекаю себя на это. Думаю, так следовало поступить уже давно. Дом заскрипел особенно невыносимо, казалось, что он живое существо и ему физически больно. Доски разъезжались, мучительно выстанывая, а багряная земля вокруг дома взбугрилась, разверзаясь словно кровавая пасть гигантского чудовища. В последний момент Томас сделал какое-то движение рукой, отталкивая девушку прочь и Эдит неловко трепыхнулась, отлетая назад, словно от сильного удара в грудь, выбившего из нее весь воздух. За мгновение до невероятного жуткого проскальзывания дома в глубину земли, сквозь пелену слез, миссис Макмайкл видела лишь мистера Шарпа, блеклого и растрепанного, полубезумно вглядывавшегося в ее фигуру, исчезающую для него навсегда. Где-то в грохоте умирающего Аллердэйла Эдит почудился надрывный женский крик по своей ярости напоминавший сумасшедшую несчастную мисс Шарп. Когда извозчик подъехал к тому, что осталось от родового поместья Шарпов, было уже слишком темно, чтобы разглядеть масштаб происшедшего, но зияющая дыра котлована, оставленная на месте зловещего Багрового пика, вызывала трепетный ужас даже в полнейшем мраке. Старик поминутно крестился и, кажется, заикался, пока укутывал "дорогую миссис" в удачно прихваченный еще на станции плед. - Господе-Христе, Вы живы, миссис Макмайкл, чуде верно! Живы! А багаж где ж? Там оставили поди! Господи-Христе! Кутаясь в плед, Эдит безучастно прошептала: - Да разве ль было что ценного там? Мой багаж был пуст. И теперь я одинока и несчастна как никогда... Старик с жалостью и непониманием оглянулся назад, но промолчал, решив, видимо, что это временное помутнение, раз сударыня убивается по собственному одиночеству, когда чудом осталась жива. В это время Эдит так сильно сжала ладони, что почувствовала легкую боль в правой руке. На секунду растерявшись, она лишь мгновение спустя вспомнила, что Томас успел что-то ей передать на пороге своего дома. Неловко вытерев слезы рукавом, девушка наконец разжала ладонь. Совсем миниатюрная фотокарточка покоилась на ее руке. Она сама стояла по левую руку от мужа в струящемся белом платье с распущенными волосами, в то время как барон Шарп с присущей ему элегантность держался несколько грациозней ее самой в своем любимом темном сюртуке с круглыми железными пуговицами, что так любила покручивать Эдит во время разговоров с мужчиной, если испытывала стеснение. Счастливо вздохнув, девушка вдруг улыбнулась, шмыгая носом и выдыхая еле слышное "люблю" в темноте Камберленда. Ее фраза отпечатком отражалась на обратной стороне фотографии, выведенная таким знакомым почерком Томаса. Эдит прижала фотографию к груди - ей все же есть, что привезти дочери.***
- Думаешь, хоть что-то из сказанного Стивом - правда? Ну я про эту легенду о Багровом пике. Голос Вероники звучал глухо, пока она, наклонившись, рылась в собственной сумке, выискивая салфетки. Генри ответил не сразу, словно задумавшись. Вывернув с ухабистой проселочной дороги на прямую трассу, он наконец заговорил. - И да, и нет, - когда Вероника оторвалась от содержимого сумки и удивленно взглянула на него, он пояснил. - Я слышал эту историю еще давно, в детстве. Бабушка не раз рассказывала ее. Только в ее рассказе было продолжение. Миссис Шарп спустя много лет приезжала сюда в Камберленд из Америки. На тот момент она была уже много лет как замужем за Аланом Макмайклом. Вроде как хотела забрать останки бывшего мужа, ведь Томас Шарп так и остался незахороненным в комнатах сестры. Но там что-то случилось, уже и не помню, но миссис Шарп вернулась ни с чем. Что именно произошло в Аллердэйл-холл она никому не рассказывала, но это сильно на нее повлияло. Вроде даже она ушла от мужа, хотя, может, я что-то путаю. - Серьезно? - Вероника недовольно хмыкнула. - Какой в этом смысл? Этот Томас был ужасным человеком, вряд ли ее когда-то любившем. То, что он раскаялся под конец и героически спас жену, на мой взгляд, его вовсе не оправдывает, лишь говорит о том, что он несколько лучше своей сумасшедшей сестры. - Может и так, - Генри приоткрыл свое окно, запуская в душный салон немного свежего воздуха. - Впрочем, бабушка относилась к главным героям этой истории с особым трепетом. Без понятия, почему. В ее словах Томас представлялся запутавшимся человеком с трудным детством, попавшим под влияние жестокой сестры, а Эдит стала лучом света в его жизни, показала ему, что помимо зла и насилия в людях есть и что-то лучшее. Впрочем, не знаю, моя бабушка Кетрин была непростой личностью, со своими взглядами и убеждениями. Жаль, что она так и не смогла выкупить Аллердэйл холл, это была ее мечта. - Она мечтала выкупить это жуткое место? - Кетрин всегда говорила, что она как-то связана с Багровым пиком. Но что она имела ввиду - я не знаю. Теперь уже не узнаю никогда. Спустя час в открытое окно машины просочился соленый бриз, доносимый с Солуэй-Ферт*. Останки Аллердэйла остались далеко позади. Спустя полтора года Генри и Вероника все таки приобрели этот участок.***
Мутное осеннее солнце глухим белесым светом затапливает плато, затянутое полотном сизого тумана. Холодный воздух пропитан терпким запахом отсыревших на полях трав. Заросли и туман стыдливо прикрывают собой багряную почву, путаясь в ногах и цепляясь за нижние юбки женщин. Повозка оставлена ими далеко позади: проехать по ухабистой багряной почве не представляется возможным. Женщины останавливаются у самой кромки обрыва. Гигантская пасть котлована чернеет в молочном свечении тумана. Хрупкая белокурая женщина уже немолода, но ее тонкий стан, затянутый в белоснежный кринолин, кажется фигурой совсем юной девушки. Бледное лицо женщины выражает абсолютное спокойствие, в отличие от явной нервозности ее более молодой спутницы. Девушка достаточно высокая для своего возраста, изящная, с тонкими бледными чертами в обрамлении тяжелых темных кудрей. Она вглядывается огромными испуганными глазами лани в зияющую пропасть, раскинувшуюся у ее ног. - Он здесь? Ее тонкий голос напряжённо звенит в предрассветной тишине над развалинами Аллердэйл холла. Девушка оглядывается на мать, но та молчит, словно впав в оцепенение, вызванное нахлынувшими воспоминаниями. Они так и стоят в тишине ещё с четверть часа, пока солнце окончательно не затапливает холм, а паутина тумана не рассеивается, оседая клочьями в низинах. Одновременно с криком первой утренней птицы, женщины замечают среди обломков поместья мужскую фигуру. Еще издалека завидев темный силуэт, девушка охает, прижимая затянутую в перчатку руку к дрожащим губам, и выдыхает: - Отец... ______________________________________________________________ *Солуэй-Ферт — залив Ирландского моря у западных берегов Великобритании;