Бесконечность замкнулась на тебе

Чимин постоянно гладит чужие рубашки, не спит ночами (и дело не в неудобной раскладушке), учится готовить по старым пыльным книгам с пожелтевшими страницами и уверяет себя изо дня в день в том, что счастье — очень неопределенная штука: незаметная, мимолетная, расплывчатая, и только поэтому он его никогда и не ощущает. Иногда ранним утром на кухне, когда льется ароматный кофе в кружку с глупой надписью («берегите тепло души – закройте рот»), а через кружевные занавески рвутся бойкие солнечные лучи на скучно-ровные половицы, закипает чайник и слышно пение птиц, Чимин готов поверить, что очень близок к этому самому пресловутому счастью. Но достаточно приглядеться к деталям: красочные засосы на белой шее, бессонная ночь с кем-то другим, жизнь по несогласованному ни с кем расписанию, — иллюзия трещит по швам, ее распирает жестокая реальность. В итоге «счастье» отдается Чимину головной болью и высохшими слезами на подушке. Юнги никогда не говорил, что любит его. Чимин, оставаясь наедине с самим собой, часто спрашивает себя: зачем требовать у человека то, чего у него попросту нет? Он и сам понимает, что предприятие это глупое, детское, эгоистичное и потому провальное (жизнь — не джин в бутылке, мечты сбываются не просто так). Но все равно не изменить пристрастие! Какая-то непреодолимая у Пака тяга к этому занятию. И с возрастом этот каприз становится лишь сильнее. Юнги любит по-особому. Он не скажет это в глаза и вряд ли красиво напишет на открытке ко дню рождения. Для него все это – лажа, незаслуживающая внимания; напоказ – значит, ценность чуть ниже нуля. Он любит на совершенно ином уровне, и не его проблема, что Пак этого не понимает. Это тихая, незаметная, но все же сильная любовь: к младшему брату, к другу, к товарищу. Любовь. Чимин дует губы, льет слезы, хранит детские обиды, потому что всей этой любви ему недостаточно. Он хочет большего. С Юнги не пройдет. Может, вышло бы с кем-нибудь другим, кто не особо заморачивается и раздвинутым коленям радуется как новому году. Мин же старше, солидней, рассудительней. Он знает, что есть тонкая грань, которую переступать нельзя, и как бы Чимин ни обижался, как бы ни терся и как бы ни выказывал всеми силами свое пламенное желание быть ближе, хен не даст ему зеленый свет. Так они и живут на границах получувств: засыпают в одной квартире, вместе кушают, делят одежду, говорят о всяких разных вещах, но неизменно сохраняют дистанцию. Когда Мин заводит разговор о том, что пора бы Чимину переехать, начать в кои-то веке жить самостоятельно, тот чувствует грубый удар в солнечное сплетение. Неведомая сила берет сердце в тиски, в горле образуется тошнотворный комок, картинка размывается по периметру, а рука с палочками зависает в воздухе. Но Чимин строит понимающую улыбку. Ненатурально. Все тихо, как перед штормом, но к концу дня нервы Пака раскаляются до предела, чаша терпения лопается со скрежетом, разлетаясь на куски. Он врывается в комнату старшего без стука и в полной мере обнажает своё негодование. Юнги не меняется в лице, сидит в своем кресле, глядит прямо на Чимина и молчит, давая тому полный карт-бланш, слушая и не перебивая. Когда Чимин заканчивает свою гневную тираду, которая в некоторых моментах все же очень близка к истине, на лице хена появляется незамысловатая улыбка. Слишком легкая и добродушная для человека, который выслушал о себе великое множество неприятных вещей. Это участие, сочувствие, преданность. Где-то глубоко Чимин знал, что Юнги любит его. Но не предполагал, насколько же сильно различаются их чувства. — Это все? — спросил мирно Мин, улыбаясь. Контрольный выстрел. В этот момент мир Чимина официально перестал существовать. Вспыхнул огнем, который он когда-то увидел в глазах Юнги, и в нем полностью сгорел, растворился, оставшись углями в руках и сажей на сердце. Пак бы заплакал, если бы не гордость и знание, что старший сейчас пристально смотрит на него, анализирует и делает выводы. Чимин злится, разгребает пепел, собирая уцелевшие кусочки, пытается воссоздать что-то, хотя бы отчасти напоминающее его утраченную жизнь. Когда же осознание, что это — конец, усваивается в полной мере, разрывает последние розовые надежды в клочья, Пак холодеет, теряется, а затем бросается к себе в комнату и наспех собирает вещи. — Ну, и куда ты пойдешь? — спрашивает хмуро Юнги, вставая в дверях, пытаясь предотвратить показную глупость. — Тебя это не касается, — обиженным шепотом извергает из себя Чимин и уходит, грубо отталкивая Мина в сторону. Гремит дверь, а вместе с ней стены. Свои ключи Пак оставляет на столике в прихожей. Юнги тяжело вздыхает, трет уставшие глаза и, лениво переставляя ноги, бредет на кухню, выуживает пачку сигарет из тайника и курит. Его ожидает ночь без сна: Чимину все равно надо куда-то вернуться. Младший идет вдоль молчаливых улиц и уже знает, что вернется. Шаг его замедляется, а обида на Юнги постепенно смывается волнами чистой грусти. Чимин верил, что между ними может быть что-то большее, чем просто дружба. Он думал, что Мин не сможет так просто сказать: «тебе надо уйти». Четыре года, неужели ничего не значат? Как же легко была сказана эта фраза, на лице старшего не дрогнул ни один мускул, речь была ровна, а взгляд вскрывал кожу. Пак хорошо помнит, как приехал в Сеул. Тогда он был совсем зеленым, наивным. Таким провинциальным дурачком, в очках и со щеками, которому очень хотелось влиться в сеульскую компанию. Он приехал учиться, снял квартиру и, не раздумывая, бросился в клуб, в гущу событий, где прожигают молодость и не жалеют о прошлом, чтобы найти друзей, любовь, семью. Они быстро нашлись: где-то через пару часов. Но, к несчастью Пака, он влился в компанию не потому, что милый и забавный парень, а потому, что дураков видно издалека и проще добычи и не сыщешь. Чимин был слишком простой, доверчивой жертвой. Его обокрали и буквально оставили в трусах где-то в подворотне. Хорошо, что пожалели, посмеялись от души и не стали бить. На Сеул легла очень тихая, мрачная ночь, словно бы наступил конец света. Тишина. Пугающая тишина и холодное сияние фонарей. Пак был так расстроен происшествием и самим собой (ну, сколько можно-то быть наивным дураком), что вместо действий, вместо мозгового штурма, вместо каких-то попыток спастись он просто ронял слезы и жался к кирпичным стенам, покрытым плесенью. Юнги тогда был блондином. Невысоким и худощавым. С пакетом, набитым лапшой и сигаретой наперевес. Улыбка у него была острой, а вид устрашающим. Сначала он посмеялся, заметив обнаженную фигуру, корчащуюся от страха и холода (была середина сентября). А потом проникся. Снял с себя кожаную куртку и отдал Паку, потом спросил, что же такое произошло, как он тут оказался. Чимин выложил все. Ему было необходимо кому-то рассказать. От начала где-то в Пусане и до конца в подворотне на одной мрачной улице Сеула. Юнги уже не смеялся. Курил и внимательно слушал, оглядывая трясущиеся плечи и коленки. — Хочешь ко мне? Этот вопрос подобно молнии осветил кромешную тьму ночи (читай: жизни). Рука Юнги была грубоватой, но сжимала бережно и крепко. Слова его были резки, но отдавали странной теплотой. Его смех немного смущал, но не вводил в уныние, а скорее поддерживал, вселял веру во что-то лучшее. — И кончай плакать, я же с тобой. Впервые Чимин почувствовал, как все его существо накрывает фантомное одеяло чужого обаяния. Ушли страхи и сомнения. Юнги был рядом. Он улыбался. Пак почувствовал, что Мин поможет и не бросит. Показалось, что он всегда будет рядом, вот так крепко держать за руку, курить крепкие сигареты и вести через черную ночь к свету. Как оказалось: до поры, до времени… Чимин вернулся чуть за полночь. Юнги встретил его равнодушным взглядом и вот-вот хотел открыть рот для, похоже, едкого замечания, но не успел. Пак быстро скрылся в выделенной ему комнате, не желая вступать в полемику с хеном. Чимин просто лег на свою скрипящую раскладушку, укрылся одеялом и пожелал себе завтра стать другим человеком. Люди не меняются так быстро. Да и одного желания недостаточно, чтобы стать утром кем-нибудь другим. Это тебе не рубашку сменить. Поэтому Чимин проснулся именно Пак Чимином, в расстроенных чувствах, с обидами и легкой злостью. А еще с влюблённостью, которая стелилась в разуме Пака подобно туману, не мешала, ощущалась слабо, но как только Юнги говорил, как только глядел глазами из осколков льда — все существо Чимина содрогалось, и туман становился гуще, пышней и вездесуще. За завтраком Юнги ничего не говорил, попивал кофе и что-то разглядывал в телефоне, словно бы вчера и не было вовсе. Чимину было стыдно, но больше обидно. Пак не понимал: почему? Что он сделал не так? Ему очень хотелось спросить, получить нормальные объяснения, но после вчерашнего бурного прорыва младшему трудно давались слова. Что стало точкой кипения для Юнги? Почему Чимин должен уйти именно сейчас? Младший действительно не знает. Кочует от одного варианта к другому и все ему кажется неверным, неправильным. Все, что ему приходило на ум, просто не могло заставить Юнги, которого он знал, поставить ему такое условие. Может, он его чем-то обидел? Чимин старательно обдумывал все, каждый день на протяжении месяца. Его вины нет. Не было ничего такого. Он молчал, следил за домом, готовил (даже иногда вкусно), не устраивал ссор, скандалов и плевал на все выкрутасы Мина, вроде пьянок, баб и прочего дерьма, которым Юнги пару лет назад клялся, что не увлекается. Разговор так и не сложился. Юнги ушел, так ничего не сказав. Весь день в университете Чимин думал о том, как он будет жить без Юнги. Он к нему так прикипел, так привык, что казалось, стал частью его самого. Чимин скромно верил, что они с Юнги почти родственные души. Им было так хорошо! Ночи, полные веселья, фильмов, музыки, вина и разговоров до самого рассвета. Эти часы, переполненные трепетной ностальгией и надеждой на лучшее будущее. Юнги сжимал руку Чимина, словно связывая две их жизни, два их пути в одно неразрывное целое. Прошли ночи и рассветы. Остались ссоры и слезы. Чимин лежал на парте и не мог поверить, что все-все прошло. Оказалось за спиной. Совсем скоро выцветет из памяти каждое счастливое событие, каждое приятное слово, взгляд, жест. Пак представил, каково это будет проснуться и понять, что в его жизни больше нет Мин Юнги. За его отсутствием следовал только один логичный исход — отсутствие самого Чимина. Плохие мысли взяли верх. Чимин пытается развеяться. Все изменить. Он идет в парикмахерскую и стрижется, а потом красится в шокирующий ярко-розовый цвет. Девушка парикмахер его долго отговаривает: слишком уж странный выбор, но Пак стоит на своем и, когда волосы приобретают оттенок летнего заката, он чувствует, как образ Юнги закатывается за воображаемую линию горизонта, уходит в прошлое, где ему самое место. Окончательно избавиться от наваждения помогает виски, кола и какая-то шумная компания в баре. Чимин не узнает имен, а просто глушит свое пойло. Просто растворяется и представляет, как растворяется Мин из его жизни; Пак осушает бокал до самого дна — и Юнги будто бы и не существовало. Сердце только болит, подсказывая, что с ним такие манипуляции не работают. Поэтому Чимин заказывает еще и еще, до тех пор, пока совершенно не теряет ощущение реальности. Впору задуматься о собственном существовании. Его доводят до дома добрые незнакомцы. Он вваливается настолько пьяным и неадекватным, что голос Юнги превращается в забавные помехи, отчасти напоминающие мурчание кота. Пак смеется себе под нос и ползет в свою комнату на четвереньках, даже не добирается до раскладушки, просто сворачивается на полу и засыпает. Утро все ставит на свои места. Чимин по-прежнему скорбит, не желая отпускать хена, а Юнги злится, потому что тупо это все. — Чимин, ты с головой дружить совсем не хочешь? — строго спрашивает хен, разглядывая опухшее лицо Пака, но больше сверля розовые патлы. — Что тебе от меня надо? Чимин почти стонет. Трет виски и пытается не глядеть на старшего. Ему не хочется объясняться. Тем более перед Юнги. Тем более сейчас, когда ему бесконечно тошно от всей сложившейся ситуации, от своего поведения и чутка от решений хена. — Тебе сколько? Двадцать четыре или двенадцать? Кончай трагедию ломать и смой нахуй этот убогий цвет. Пак хмыкает и тихо злорадствует. Улыбка наползает на лицо сама. Юнги бесится, и это как-то греет странно душу. Чимин не может понять почему, но все же не может отрицать свою радость, даже головная боль немного утихает. — Да мне фиолетово, что там у тебя на голове, — Юнги замечает улыбку и тут же объясняется. — Но выглядишь ты как клоун. Я просто дал совет, можешь меня и не слушать. — Вот и не буду. Чимин чувствует нутром, что хен злится. Прямо ощущает, как закипают у того нервы. Говорит-то он, что его совершенно не колышет, но тон, пронизанный раздражением, свидетельствует об обратном. Юнги хочет, чтобы младший к нему прислушался. — Как там квартира? — вдруг вспоминает Юнги. Пак дергается. Желудок сводит и начинает сосать под ложечкой. Ну, Юнги и мудак. Он знает, на что надо давить, чтобы выйти победителем из любой сложившейся ситуации. Чимин неуклюже встает, задевая стол, идет к раковине, врубает воду и погружается в мытье тарелок, обрывая тем самым диалог. Старший понимает, что кишка у Чимина тонка в баталии тут вступать. Юнги лениво крутит в руках зажигалку: только ему решать, что будет дальше. — Чимин, люди, которые живут прошлым, никогда счастливыми не будут. Это так — пища тебе для размышлений, — выговаривает Мин, вставая и прожигая спину младшего взглядом, все еще рассчитывая на реакцию. — У тебя месяц. Не заставляй меня поступать с тобой плохо. Юнги опять уходит. А Чимин остается и немного умирает. Как же Мин хорошо знает его. И откуда у него столько власти? Каким неведомым образом он заставляет Чимина содрогаться от каждого сказанного им слова? В универе Чимин сторонится всех и погребает себя в своих размышлениях. На парах он или скребет парту, или трется об нее щекой, или выписывает ругательные слова в адрес Юнги на полях тетради от своего сказочного бессилия. Ничего не работает. Ничего не помогает. И с каждой минутой Чимину кажется, что он только больше утопает в своих противоречивых чувствах. С одной стороны ему хочется поговорить с Юнги на равных, выяснить, что не так с их отношениями, что стало причиной для этой резкой перемены. А с другой — Чимин устал. Устал быть просто домработницей и парнем, с которым можно поговорить ночью. Юнги не стоит таких страданий, мучений, слез. Но так не хочется перечеркивать все хорошее, что между ними было. Пак понимает, что они, скорее всего, все так же будут друзьями, но что-то внутри сомневается. «Тебе надо уйти» Насколько далеко Чимину придется отойти от Юнги, чтобы тот остался довольным? Может вообще за пределы границ Кореи? Только открытки, подписанные от руки, благоухающие цветочки, коробки конфет, переданные через руки друзей, а из общения только слежка в интернете 24/7? Чимин не идет домой, а просто гуляет. Ему хочется снова напиться. Хорошенько так. От души. Алкоголь не спасает, но отлично проветривает, нагоняет клубы дыма в отравленный чувствами и мыслями разум, прикрывает печали лоскутным одеяльцем фраз и образов, дает банально отдохнуть. Пусть и всего на пару часов. Пак останавливается и смотрит по сторонам, пытаясь определить, куда он попал в ходе своей прогулки. Взгляд Чимина цепляется за табличку с неоновой подсветкой; буковки красивые, тонкие, с наклоном вправо, смотрятся органично и гласят «Синяя чайка», а ниже, уже более жирным прямым шрифтом «тату-салон». Чимин смотрит с прищуром на сияющее название пару минут. Сначала в голове рисуются карты и воскрешаются ландшафты, решается задача — как попасть домой или в ближайший бар, а потом на смену им приходит сумасбродное неожиданное желание, которое Юнги бы точно не оценил. Пак быстро взбирается по бетонным ступенькам, открывает на удивление тяжелую дверь и оказывается в теплом помещении со светло-розовыми стенами, украшенными огромным количеством различных картинок. Чимин аж открывает рот от такого многообразия цветов, сюжетов, композиций. Чимин предполагает, что все представленные картинки — эскизы татуировок. Это драконы в огненных ореолах с клыкастыми пастями и горящими адским пламенем глазами, черные черепа, увитые пышными ярко-красными розами, русалки с искаженными лицами, длинными волосами и соблазнительными формами, рычащие собаки на цепях, какие-то вычурные фразы, причудливые буквицы. Поразительное буйство цветов и стилистик. Невероятная красота. От увиденного потрясающего зрелища Чимина отрывает неприятный грохот. Это так неэлегантно за ним закрылась дверь. Помещение было не особо большим, а из мебели была только стойка, за которой никого не было, белый стол и темно-бордовые диванчики вокруг него. В конце виднелась еще одна закрытая дверь. Чимин решил, что мастер, наверно, отошел по нужде. Он постоял немного, перекатываясь с пятки на носок, разглядывая стены в немом восторге, а потом решил присесть на диванчик, чтобы слиться с интерьером и выглядеть тут более уместным. Но дойдя до дивана и вцепившись в его спинку пальцами, он неожиданно увидел, что на нем кто-то лежит. Это был парень, на лице которого находилась раскрытая книжка на английском языке. Чимин прищурился, пытаясь разобрать латинские буквы вверх тормашками, но быстро смирился с тем, что ничего не понимает. Да и ниже зрелище было поинтересней: парень был отлично сложен. Накаченные жилистые руки лежали на рельефном животе, который не скрывала обтягивающая футболка, мощные бедра были обтянуты светлой джинсовой тканью. Мускулатура достойная, Пак даже слегка присвистнул: давно он не видел настолько развитого парня. Но больше Чимина привлекла правая рука незнакомца, на которой красовалась большая татуировка. Пак недолго думал и наклонился к ней, разглядывая достойное украшение. Это змея, окантовывающая руку, которая широко разевает клыкастую пасть и грозно глядит разноцветными глазами (один — малиновый, другой — голубой), а на запястье было гротескное непонятное число 01/09, выделяющееся своим объемом. — Ноль один и ноль девять, — проговорил задумчиво Пак, пытаясь подобрать какие-нибудь ассоциации. Вдруг незнакомец пошевелился, сонно забурчал и резко убрал книжку с лица. Чимин испугался, быстро выпрямился, делая шаг назад, пошатнулся и едва не свалился на пол, запнувшись об стол. Парень же поднялся, потирая глаза и демонстрируя весь шик своего тела. — Чем могу помочь? — красивым тенором спросил незнакомец, вставая и разминая затекшие руки. — Я бы хотел сделать тату, — тихо отозвался Чимин, пытаясь не коситься на плавные движения мускулов под футболкой. Парень кивнул, поправил джинсы, потянулся, случайно вздернул футболку, показав запретную дорожку, а потом направился к стойке, становясь за нее и доставая из ее недр толстенькую потрепанную тетрадь. Чимин последовал за ним. Встал напротив и начал дышать через раз, потому что настоящим алмазом данного салона, главным экспонатом был вот этот парень с проколотым ухом, томным взглядом и большим носом, который совершенно не портил красоты его лица, а наоборот придавал какой-то выразительной индивидуальности. — Меня зовут Джей-Кей, — незнакомец сделал небольшой поклон. — Я тату-мастер, буду рад помочь вам воплотить вашу мечту в жизнь. Эскиз татуировки есть? «Странное имя», — подумал про себя Чимин, напряженно вглядываясь в анфас Джей-Кея, тот опустил глаза и что-то выискивал в тетради. Какие длинные ресницы. Время шло. И только после этого, Джей поднял на Чимина допытывающий взгляд, Пак понял, что нужно дать какой-нибудь ответ, а не стоять, пуская слюни на симпатичного мальчишку. Поэтому он поспешил отрицательно покачать головой. — Тогда, что хотите набить и где? — Не уверен где, — промямлил Чимин. Пак помычал еще немного какой-то ерунды, массируя запястье от волнения, а Джей тем временем что-то писал мелким неразборчивым почерком, не отрывая головы. — А где можно? — Что именно хотите набить? — настороженно спросил мастер, прожигая внимательным взглядом клиента. — Имя, — выпалил нервно Чимин. — Простите, с именами не работаю, — Джей-Кей выпрямился, захлопывая тетрадь и скрещивая руки на груди. — Стой, почему это? — удивился Чимин. — Я же заплачу. — Принципы, — развел руками Джей. — Платите в другом месте. Чимин расстроился так, словно бы не случайно тату решил набить, а долго и целенаправленно это планировал. Как это так? Почему ему так постоянно не везет? Что еще за странные принципы? Он глядел на мастера и растерянно хлопал ресницами. Его расстройство и обида были настолько явными и очевидными, что привлекли внимание Джея, которому странноватый розоволосый парень показался забавным и немного даже милым в своей нелепости. — Я могу сделать какую-нибудь другую татуировку, — предложил вдруг Джей. — Может, вместе подумаем над эскизом? Предложение Чимина заинтересовало. Хотя он уже, по правде говоря, немного передумал марать свое тело (это ведь навсегда!), но в очередной раз все взвесив, он решился: а почему бы и нет? Он взрослый и сам может решать, что делать. Тату — разве не круто? Вон, на этом парне они выглядят потрясно, очень стильно. Они вместе устроились на диванчике и начали продумывать эскиз. Чимин решил, что если не имя, то нужно что-то непосредственно связанное с Юнги-хеном, чтобы это было таким символичным напоминанием об ошибках юности. Но, сколько бы Пак ни думал, в голову ему так ничего нормального и не пришло. Он вспоминал только ругательства на полях тетрадей вперемешку с угрюмыми рожами Мина. Из этого тату не сделаешь. Ну, конечно можно, но это не то, что хочется носить на своей коже вечно. Хватает Юнги в сердце. Джей-Кей понял, что Чимину надо на раздумья больше времени, поэтому принялся заниматься своими делами, рисовать всякую ерунду: кувшины странных форм, глазастых рыб, яблоки с червяками, гибриды ромашек и лилий, приведений в цилиндрах и драконов с кружками чая и кусками бисквитного торта. Пак в какой-то момент тоже забил на эскиз и просто смотрел, как легко скользит рука мастера по бумаге и на ней возникает все больше милых и причудливых образов. — Ты так хорошо рисуешь, — честно восхитился Пак, не сводя глаз с только что нарисованной птички в переднике, которая держала своими крылышками поднос с печеньками в форме человечков. — Не зря же я стал тату-мастером, — усмехнулся Джей. — Тебе, кстати, сколько лет? Кажется, ты меня младше. — Двадцать два. — Я тебя на два года старше, а где учишься? — Нигде. — Серьезно? А что родители говорят? Джей-Кей не ответил. Проигнорировал. Чимин вдруг понял, что повел себя максимально нетактично и даже попытался как-то загладить свою вину, утешить, подбодрить, пошутить, мол, да кому нужно это высшее образование, но вышло нелепо настолько, что Пак был рад, что Джей просто вновь проигнорировал все его потуги, продолжая вырисовать забавные картинки. — Думаю, что на сегодня хватит, — смущенно произнес Чимин, вставая. — Я приду завтра, хорошо? Подумаю сегодня над эскизом. Джей-Кей лениво кивнул. Видно было, что ему все равно. Пак решил, что справедливо. Он попрощался с младшим с максимально глупым выражением лица и опять был несказанно рад, что тот так и не оторвался от своих набросков. Как же хочется понравиться этому парню! — Где ты был? — спросил с порога дымящий сигаретой Юнги. Пак улыбнулся, как сделал бы это до ссоры, и пролепетал «нигде», приглушенно хихикая. На следующий день в универе Чимин рисовал нон-стоп все лекции. Идеи были странные и смешные: то птички на манер Диснея, то пухлые цифры, то рожа кривого Юнги, то вздутое сердечко, пронизанное стрелой, то олень с рогами больше тела, то глаз с пышными ресницами. В итоге рисунки Пака скатились в сумасшедшую вакханалию, он уже просто чертил ради удовольствия, наблюдая за тем, как движется грифель по бумаге в клетку. Относительно адекватная идея пришла Чимину случайно за обедом. Она была странной, не совсем Паку понятной, но какой-то знаковой: он точно понял, что хочет, чтобы это навсегда осталось с ним. — Хочу какой-нибудь символ бесконечности, понимаешь, — попытался объяснить он Джею, который сидел за столом, вновь калякая что-то на бумаге; создавалось впечатление, что он вообще не слушает Чимина. — Что-то такое классное, — еще больше размыл свои объяснения Пак. Если спросить Чимина: «почему бесконечность?», — он, скорее всего не сможет дать вразумительный ответ. Дело в ощущениях, которые Пак никогда не умел облечь в слова. Он просто чувствует, что нуждается в ней, как, быть может, она нуждается в нем. Мы могли бы быть бесконечными, верно, Юнги? Однако Джей кивнул, мол, понял, и с усердием принялся за эскизы, а Чимин устроился рядом на диване, поглядывая время от времени на работу мастера. — Это перевернутая восьмерка? Ты халтуришь, мастер Джей, — решил подловить парня Чимин, заглядывая через плечо на первый набросок. — Это лемниската, клиент Пак, — отвечал он ему в тон, — и если вы приглядитесь, то это змейка, которая закручивается в восьмёрку и пожирает саму себя, что-то вроде усложнённого уробороса. — Какая мерзость! — поморщился Чимин. — Откуда ты такое вообще берешь? — Сложно сказать, — протянул Джей, возводя глаза к потолку. — Мне нравятся тату, которые несут в себе какой-то смысл. По-моему, это круто. — А что означают твои тату? Похоже, Джея такой вопрос поймал врасплох, он удивленно приоткрыл рот и уставился на Пака. — Они сложные для тебя, хен. В них вся моя жизнь. Чимин недовольно замычал. Ясно же, что Джей просто не захотел ему рассказывать. Считает, что Пак глуповат и не поймет глубинных посланий, замыслов, идей. Старший не обижается, потому что давно общается с Юнги, который его тоже держит за такого несмышлёного мальчишку, и вместо того, чтобы объяснять что-то, говорит: «это сложно для тебя, Чимин». Несправедливо, а что поделаешь. Не тесты же на айкью им приносить заверенные. — Тебе кстати, зачем вообще тату? — перевел тему Джей. — Сначала я хотел насолить одному человеку, — признался честно Пак. — А теперь думаю, что тату поможет мне выразить себя. Хочется как-то измениться. Вот, наверно, поэтому. Джей-Кей никак это не прокомментировал; он все себе примерно так и представлял. Чимин был далеко не первым, кто пытался с какими-то непонятными целями набить себе тату с чужим именем, а потом бы ныл на пороге о том, какие мастера злые, хотя они всего лишь выполняли свою работу. А таких людей сотни! Считают, что набил хуйню, помыл с мыльцем и на следующий день она благополучно сошла. Ну, к черту эти имена, Джей согласен потерять несколько тысяч вон, лучше без них, чем без нервов. Но все же Чимин отличился. Впервые кто-то так честно признается в том, что тату не его собственный выбор, а способ насолить кому-то. Джей даже улыбается и едва сдерживает смех, слишком уж честно, глупо и просто. За еще один день Пак так и не сумел выбрать, что ему надо. Да и за неделю тоже. Мастер пару раз отлучался к новоприбывшим клиентам, а розоволосый сидел на диванчике и листал журналы, помечал ручкой картинки, которые ему нравились, а потом зачем-то пытался самостоятельно перенести их на бумагу. Чимину просто нравилось в салоне. Тут было тихо и спокойно, ему не хотелось сидеть с Юнги (Пак надеялся, что его отсутствие образумит Мина и тот примет иное решение), поэтому он зачастил приходить к Джею после учебы. Народу было немного, и Пак сильно удивлялся поначалу, а потом услышал, как какой-то тип говорит на повышенных тонах Джею, что новичкам в этом деле не место. Клиент был максимально груб и едва не с кулаками лез, но мастер был спокоен, хладнокровен и быстро выставил посетителя за дверь. — Такие к тебе часто приходят, Джей? — взволнованно спросил Чимин, зачем-то вставая и одергивая свою кофту. — Бывает, — равнодушно ответил он, возвращаясь за стол к эскизам. Этот инцидент Чимина больно уколол, встряхнул. Вернувшись домой, он долго думал об этом. Как много таких людей, которые приходят к Джею, к этому еще совсем мальчишке, и кулаками бьют по стойке, обливаясь слюной и твердя «тебе тут не место»? И куда смотрят его родители? А может, их у него вообще нет? Он один противостоит всему этому жестокому миру. Что-то похожее было и в жизни Чимина. Пак накрутил себя настолько, что следующим утром встал со стойким чувством, что Джей отныне и навсегда – его личная ответственность. Словно за ночь он его усыновил. Джея нужно было защищать, поддерживать и оберегать. Прежде всего, Чимин решил, что для этой миссии им необходимо сблизиться. Пак был до ужаса открыт и заботлив, постоянно нарывался на диалог и без конца о чем-то спрашивал. Сначала Джей насторожился, не совсем понимая, что движет старшим, когда он, например, спрашивает «как дела?» или «хорошо спал?», но в итоге решил, что хен так общается со всеми, и нет в этом ничего странного. Чимин же продолжил осыпать младшего своей навязчивой заботой. Пак заметил, каким влюбленным взглядом Джей обводит его коробку с обедом, и начал готовить на двоих. Поначалу младший пихал Паку деньги и делал вид, что это услуга, но Чимин никогда их не брал, оставляя на стойке ежедневно. У Джея был очень скромный гардероб, а на любимой рубашке не хватало целых пять пуговиц. На следующий день Чимин, вооружившись ниткой и иголкой, пришил целых шесть штук, немного напутав с количеством и исколов себе все пальцы настолько, что младшему пришлось их обрабатывать и заклеивать пластырями. В одном из разговоров Джей мимоходом упомянул, что у него нет компьютера, и он давно о нем мечтает, но средства не позволяют. Тогда Чимин подарил ему свой старенький ноутбук, которым давно не пользовался и совершенно в нем не разбирался. Пак не был уверен, что он парню понравится, но тот был безумно рад, его глаза искрились от счастья, и было все равно, что нет пары кнопок и трещина на корпусе. Оказывается, Джей умеет невероятно красиво улыбаться. Мелкий приручался очень медленно, частенько был безучастен и недостаточно эмоционален, порой было совершенно непонятно, что у него на уме и сердце. Лицо выражало только равнодушие. Иногда он грубо огрызался, когда вопросы ему надоедали, а еще бывало, игнорировал, чего очень не любил Пак. Чимину даже начало в какой-то момент казаться, что они вряд ли найдут общий язык, а все его усилия бесполезны. И когда надежда почти иссякла, Джей вдруг подошел к нему, долго помолчал, стоя рядом, а потом взял за руку и отвел в место, где происходит магия — набиваются тату. Джей дал старшему подержать машинку и показал фотографии довольных клиентов и даже свою с голым торсом, которую Пак рассматривал с особым любопытством и даже подумывал стащить. Постепенно Джей начал рассказывать о себе. В основном какие-то единичные факты, которые Чимин потом самостоятельно сплетал в целостную историю. Джей родом из Пусана, с родителями общение не поддерживает. Салон ему не принадлежит. Он всего лишь рядовой работник, а звезда местного заведения — Ким Намджун, его учитель, друг и, по словам Джея «лучший человек в мире», но он уехал с мастер-классами по городам и оставил все на своего подмастерье. Тут еще есть некий Джин, к которому он может обратиться за помощью, но Джею, по его горделивым словам, она никогда не понадобится. Но главное и самое важное событие в их общении произошло через месяц после знакомства. — Джей, ну, скажи же, хен отлично готовит! — в своей любимой манере начал клянчить Пак, шаловливо улыбаясь, накладывая мелкому рамен. Чимину, наконец, пригодились подчерпнутые им навыки из книг. Юнги ел мало и в основном предпочитал заказывать еду, о чем не раз говорил Паку, когда тот отважно становился у плиты и калечил полные пальцы, следуя запарным рецептам. Джей же ел все и с огромным удовольствием поглощал домашнюю пищу, которую сам готовить не особо умел. — Да, — кивнул согласно Джей. — Кстати, я не настаиваю, но можешь звать меня Чонгук. Кажется, Чимин еще никогда не был так рад в своей жизни. Он никак не может перестать улыбаться, даже оказавшись дома и столкнувшись с Юнги. Это был знак. Они окончательно подружились. Теперь Чимин являлся к Чонгуку просто так и уже не был особо уверен, что действительно хочет тату. Чон поддержал это решение, сказав, что татуировки это не то, что можно нарисовать, а потом смыть. Если не уверен, то лучше и не делай. А приходить Чимин может и так, без всяких причин. С Чонгуком все, наконец, стало хорошо. Плохо стало с Юнги. Чимин переехал. Месяц истек. Решение Юнги не поменял. Даже помог собирать Паку чемоданы. Через три дня после переезда Чимин со всей мощи ощутил, каково это жить одному. Он никогда не думал, что это так сложно засыпать и просыпаться в квартире, где бьется только твое сердце, что стены могут быть настолько молчаливы, а рассветы и закаты так невыносимо печальны. Пак до последнего не хотел уезжать, но тогда на пороге, когда пришло время уходить, ему вроде бы даже стало уже все равно, он был доволен, в себе уверен, улыбался и шутил, глядя на Юнги, а сейчас… Он забился в угол и без конца пялился на дисплей. Пару раз звонил Юнги, сказать, что ему одиноко. Мин, конечно же, как хороший хен, предлагал зайти, посидеть, поговорить, но Пак хотел, чтобы он сказал только одну фразу: «Чимин, возвращайся». Конечно же, этого Юнги никогда не скажет. Чимину тошно от себя, потому что он не может совладать со своими ненормальными желаниями, и от Мина, который сделал его таким. Одиночество рождает странные мысли и потребности. Чимину хочется волком выть. Он поглядывал украдкой на Чонгука и думает: а может, рискнуть? Ему так хочется впиться в живого человека, что даже неважно, кто им окажется, лишь бы кто-нибудь прижал, сказал «оставайся» и не прогнал, как это сделал Юнги. Хочется банально быть кому-то нужным. Но глядя на то, как мило Чон рисует ему всякие смешные картинки, замечая, что хен грустнее обычного; как пытается быть заботливым и участливым, хотя выходит это у него максимально небрежно и от слов типа «взбодрись» веет скорее приказом к обязательному исполнению, чем рекомендацией; Пак не может переступить все это и испоганить такие отношения. Если уж загибаться, то не марая прекрасного. — Слушай, а вон там, на углу, что за заведение? — Клуб, — с неохотой буркнул Чон. — Выглядит весело, — бесцветно прокомментировал Чимин. Чимин пообещал себе, что не будет напиваться из-за Юнги. Если пить, то только ради себя. Чонгук рядом и он слишком хороший, слишком добрый, слишком соблазнительный. Поэтому Пак прощается и идет в клуб. Тут воняет алкоголем и потом. Музыка трещит и разрывает перепонки. Сотни рук стремятся тебя облапать, сотни тел жаждут к тебе прижаться. Это безумие, которое затягивает, манит и обещает счастье. А когда ты одинок и дома ждет потолок, стена и матрац, то это место подобие рая, который, конечно же, зловонный котел, но надо же платить за минуты расслабления. Мир Чимина накренился немного влево. Не хочется искать виноватых, но здесь явно не обошлось без двух порций ликера, трех бокалов коктейля Флорида, одного Коларнадо, двух стаканов чужого Мохито и еще двух банок пива. Немного танцев и чуть-чуть минералки. Пак постарался в этот вечер влить в себя всю доступную ему жидкость. Неудивительно, что стало ему очень и очень плохо, настолько, что он уже пятнадцать минут просил фонарный столб вызвать ему такси. Алкоголь помог несколько сместить вектор страданий, но не избавил от них. Чимину по-прежнему было тошно и грустно, и он все еще не понимал, почему Юнги не любит его. Уже даже не так был важен ответ на этот каверзный вопрос, как банальная необходимость его наличия. Пусть Мин скажет хоть что-то, как-то обоснует. Чимин уверен, между ними что-то было. Может, не тот пожар, который виделся Паку, но была та губительная искра, был горький поцелуй. Это же должно что-то значить? Чимин уже не уверен. Он сидит, наклонив голову, и не хочет никуда возвращаться. Тепло. Непонятно почему. Голос и нежное прикосновение к щеке. Чимин плывет в своем бреду. Пытается что-то сказать, но даже себя не слышит — он очень далеко. Глаза слезятся, тело горит, но кажется таким абсурдно легким, словно оно вполне может парить над усеянным звездами небосклоном. Пак улыбается этим мыслям и обо что-то трется. Приятный запах. Чем-то похож на лаванду. Он вдыхает его полной грудью и чувствует, как тот заполняет легкие, а потом там распускаются белоснежные цветы. Полные бутоны нежности и благоухания. Чимину видится молочное ложе. Он лежит на спине и оглядывает потолок. Кажется, что можно протянуть руку и до него дотянуться. Пак ведет рукой по постели и чувствует гладкий шелк, приятно скользящий меж пальцев. Очень приятно. Становится легче дышать, и, кажется, ветер обдувает его лицо. Пак лежит, раскинув руки, и блаженствует. Юнги ушел на второй план. Да и весь мир тоже. Померк, выцвел, попросту исчез. Только шелк, только потолок в созвездиях и балдахин, сотканный из облаков. Ничего лишнего. Ничего нужного. Все так, как должно быть. Кольца. Черные движущиеся кольца. Чимин примечает их краем глаза. Они двигаются плавно, красиво, элегантно. А потом показывается приплюснутая змеиная голова. Два разных глаза блестят предвкушением. Быстро-быстро двигается длинный лентообразный язык. Чимин замирает от красоты: черная чешуя отливается синим блеском, а два больших глаза горят, подобно драгоценным камням. Она царственно двигается по шелку, покачиваясь из стороны в сторону, демонстрируя свою прирожденную грацию и без конца водя ядовито-красным языком. Чем ближе она подползает к Чимину, тем лучше тот видит ромбчатый узор ее покрова, тем больше восхищается ее красотой. Она касается его ступни, оплетает ее и вьется вверх, по голени, икре, бедру. Чимин тяжело дышит, наблюдая, как кольца плотно обхватывают его ногу, как все быстрее змея рвется вверх, задевая раздвоенным языком нежную кожу и не давая и шанса на сопротивление. Парализовал не страх, а предвкушение. Кожа сухая и гладкая. Змея проворная и сильная. Чимин понимает, к чему все идет, когда та оказывается совсем близко к его паху. Он переворачивается на живот инстинктивно, а змея обхватывает его член, окантовывая собой как черной лентой, освобождая только налитую кровью головку. Чимин протяжно стонет, выгибаясь в пояснице, загребает шелка пальцами и просит с придыханием: — Не надо. Змея же слушает тело, которое истязает жажда: кольца сжимают вставшую плоть сильнее, скользя упрямей. Сухая прохладная кожа с горячей влажной создает невероятный контраст. Чимин расставляет ноги, опирается на локти и пытается сконцентрироваться и так позорно не стонать. Но еще одно кольцо давит на орган, а потом змея начинает двигаться, пропуская всё свое тело через сложенные кольца, потираясь чешуей о член Чимина. Чимин сбито дышит, прикусывает кожу на пальцах и чувствует, как его влажный член заботливо обхаживает юркая змея, как она оплетает его бедра, как закручивается и, кажется, ей нет конца. Бесконечная чешуйчатая лента, стремящаяся к тому, чтобы замкнуться. Пак трется о шелк, имитирует толчки, чувствует, как внизу живота все болезненно горит и ноет, как давит на кожу змея, как она плотно прижимается и вполне, может быть, желает его убить. Но вместо страхов Чимину приходит совсем другое. Сокровенное. Постыдное. Мощные руки, вычерченные плечи, мышцы груди. Испарина, выступившая на бархатной коже. Открытый рот с слишком алыми губами. Тело, не знающее усталости. Тело, которое хочется испытать. — Хен, — глубоко и низко, обжигая горячим дыханием шею и позвонки. Чимин представляет, как чужое тело прижимается сзади, как чужие губы обводят плечо, а зубы метят плоть, как рука с татуировкой прижимает его к себе, как широкая ладонь проходится властно, цепляет подбородок, шею, грудь, опускается вниз по напряженным мускулам живота и сжимает грубо член. — Хен, — вновь зовет голос. Чимин привстает и поворачивает голову на зов, рассчитывая получить поцелуй со вкусом собственного греха. Змея впивается в собственный хвост, замыкаясь, превращаясь в лемнискату. Туманный образ принимает конкретные черты, нахальная улыбка и красивый разрез глаз. — Чонгук, — срывается у Чимина. И чужие губы накрывают его собственные, подводя к осознанию. Чимин просыпается мокрым, чувствуя, что совершил самое ужасное преступление. Он открывает глаза и одновременно рот. Тут же руками идет вниз. Мокро. Эротические сны — нормальное явление, особенно, когда ты молод, не живешь половой жизнью и максимум наспех мастурбируешь перед сном на порнушку или фотки симпатичных накаченных парней. Но такое. Чимин не может найти себе оправдания. Перед глазами все так же ясно стоит змея, маневрирующая по шелкам, подбирающаяся к нему и приносящая постыдное удовольствие. И Чонгук, прижимающий к себе и… — Хен, ты проснулся? — со щелчком открывает дверь и в комнату заходит Чон, попивая что-то из черной кружки. Чимин пугается, тут же вытаскивает руки из-под одеяла и прижимает к груди, словно его поймали за постыдным занятием (хотя так оно и есть). Чонгук выглядит по-домашнему: в свободных штанах и растянутой футболке. Паку очень нравится этот домашний лук, и он улыбается глупенькой улыбкой. А потом понимает, что что-то не сходится: откуда Чон вообще взялся в его доме? Пак бегло осматривает стены и понимает, что это не младший странным образом оказался у него, это он сам забрел к мелкому. Чимин чувствует, как у него горит лицо и сводит желудок. Боже, а ему такое приснилось! В чужой кровати! Не ведающий ни о чем Чонгук спокойно проходится по комнате к окну, отодвигает занавески, впуская тусклое солнце, и вновь отпивает из кружки. — Это комната Намджуна-хена, — докладывает деловито Чон, — тебе повезло, что его все еще нет, он бы не очень обрадовался гостю в своей комнате. — Как я тут вообще оказался? – спрашивает хрипло Пак, поднимаясь; боль тут же ударяет в виски. — Ты мне сам позвонил. — И попросил забрать? — Нет, просто без умолку говорил. Ну, я немного забеспокоился, а ты вдруг повесил трубку. Я так до тебя и не дозвонился, решил сходить к клубу, проверить, и обнаружил тебя у фонарного столба. Ты реально не умеешь пить? — Умею, — пробурчал Чимин, — просто немного перебрал. — Не немного. Чимин решил не спорить. Он вообще о вечере мало что помнит и даже не представляет, каким образом оказался в этой квартире. А еще у него мокрое белье, что совершенно не прибавляет ему шарма и уверенности, а Чонгук, словно назло, стоит и глядит в окно. Благо упрашивать Чона уйти не пришлось. Он ушел сам, сказал, что скоро будет завтрак из хлопьев без молока, потому что оно кончилось, и хлеб. Через минуту он крикнул, что хлеб с плесенью и, наверно, его лучше не есть. Чимин есть не особо хотел, поэтому сильно не расстроился. В ванной Пак смыл результат постыдного видения, умылся, подметив, что лицо опухло, и глаза кажутся совсем маленькими щелочками, почти горизонтальными палочками. Не веселит совсем.  Чонгук уплетал хлопья всухомятку, а Чимин попивал воду с таблетками от похмелья. У него болели виски, плечи и ноги. Пока он умывался, обнаружил десяток синяков. Такое чувство, что добирался до квартиры Чонгука ползком или тот его пинал, как футбольный мяч. — Хен, — позвал вдруг Чон, отвлекая Чимина от разглядывания синяка на запястье. — Не пей так больше. Чимин растеряно кивает. Вроде в этой фразе нет ничего такого романтичного, особенного, просто дежурная забота, но у Пака глупая улыбочка и потные ладошки. Чонгук тревожится о нем. Глядя на младшего, Пак вспоминает ночное видение и густо краснеет. Его подсознание знает лучше, в чем он нуждается. Ему нравится Чонгук. А с каждым днем Чимин влюбляется только сильнее. Он ежедневно приходит в тату-салон с одной-единственной целью — быть рядом с Чонгуком. Просто садится на полюбившийся диванчик и начинает залипать, обхаживая каждый сантиметр желанной кожи и повторяя про себя мантру «хочу, люблю, не отпущу». Чонгук не Юнги. Он открытый, немного насмешливый, но милый. Очень милый. Чимин готов простить ему абсолютно все за его улыбку и его «ну, хен». Образ Юнги отступает, Чонгук встает на его место. Правильно говорят, что чтобы забыть любовь, надо просто вновь влюбиться. Чимин думает только о Чонгуке, который кладет голову на его колени, почитывая книжку на иностранном языке; который делает ему массаж после учебного дня; который редко пишет смс, но всякий раз, когда Пак задерживается, спрашивает: «Хен, с тобой все хорошо?». Чимин уверен, что между ними есть какое-то притяжение, какая-то связь. Но страшно сделать первый шаг. Ведь с Юнги-то он ошибся. Может, ему вновь мерещится что-то такое, чего нет и быть не может. Неужели ему предстоит четыре года обхаживать парня мечты, чтобы в итоге вновь оказаться разбитым? Любое прикосновение к Чонгуку — удар электрошоком. Чимин краснеет, глупеет, мямлит и ничего не может с собой поделать. Почему с Юнги было не так? Потому что Чонгук так лучезарно улыбается? Потому что прикасается нежно и прижимается со спины? Потому что говорит приятные вещи именно те, которые хочет услышать Чимин? Ночью — Чонгук. Днем — Чонгук. Как вырваться из этого порочного круга? Один ответ — никак. Остается страдать и пожирать глазами желанное тело с маленькой надеждой на хороший исход. Есть ли хотя бы тысячная доля вероятности, что Чонгук полюбит его? Чимин приходит к Чонгуку. Тот уже заранее знает расписание старшего, поэтому совершенно не удивляется вторжению. За окном бьет дождь. Пасмурно. Пак промок и выглядит усталым и замученным. И дело не в учебе, но Чону не скажешь: "По ночам не сплю, наяву представляю, как ты прижимаешь меня к кровати, нависаешь сверху и целуешь в губы. И не только"... — Льет как из ведра, — сообщает угрюмо Чимин, стягивая куртку и ероша намокшие волосы, краска с которых начала смываться, показались темные корни, и Пак серьезно задумывался покраситься вновь. — Дать полотенце? — Не откажусь. Они как обычно усаживаются на диванчике, Чимин вытирает голову, а Чон что-то рисует, похоже, эскиз к новой татуировке. Чимину почему-то неспокойно. Он трет голову и чувствует, как нарастает волнение, как оно прямо ползет по его телу, как облизывает скользким языком и подстегивает к панике. Пак устал жить с мыслями о Чонгуке. Надо что-то делать. Надо что-то сказать. Нужен знак. Нужен просто… Внезапно вырубается свет. — Ой, — удивляется Пак. — Такое частенько происходит, — сообщает спокойно Гук. — Темно. — Ага. Напряжение можно есть ложками. Пак слышит, как буйствует его сердце. Надо говорить! Надо быть откровенным! Честным! Сколько можно ждать? Если не будешь смелым сейчас, то будешь жалеть всю жизнь. — Чонгук, у тебя уже был секс? — выпалил Чимин, задержав дыхание. Повисла тишина. Неприятная. Словно кто-то умер и труп еще тепленький лежит, но ему уже ничем не поможешь. Чимин понимает, что фраза «я тебя люблю» ему вряд ли сейчас дастся. Поэтому идет другим путем. Чувства — сложно, а требовать их бесполезно. Тогда как насчет плоти? Это же проще. Телу любовь ни к чему. Лишь бы достаточная стимуляция. Чимин будет делать все-все, что пожелает Чонгук, и тогда когда-нибудь он в него влюбится, да? Купить любовь Юнги Пак не сумел, но Чон же проще, да? — Зачем ты об этом спрашиваешь? — наконец выдавил из себя Чонгук. — Потому что интересно. — Да. — Расскажешь? — А что мне будет, если я тебе расскажу? Неожиданно. Но Чимин не теряется. — Я расскажу что-нибудь взамен. — У тебя уже было? — Нет, но однажды я был очень к этому близок… — Не считается, у тебя есть что-то такое, что будет равноценно моему рассказу? Чимин закусил губу. Он близко. Очень близок. Только вот к чему? К сексу? К признанию? К Чонгуку? Но это хотя бы какой-то шаг в нужном направлении. Нельзя прекращать, надо вести дальше диалог. — Я могу рассказать, как представлял себе свой первый раз, — молчание. — Ну, хочешь узнать? — Начинай, вдруг херню расскажешь, — слова источают скепсис. Действительно не верит. — Отель на море. Постельное белье из шелка, а еще балдахин, ну, я прямо как принцесса из какой-нибудь сказки. — Ближе к делу. — Он толкает меня на кровать. Я падаю и развожу для него ноги, подпуская к себе. У меня стоит, и я этого очень хочу. У меня намокают трусы, но он не торопится меня взять. Смеется грудным смехом и только большим пальцем очерчивает мой стояк, давит на задний проход… Чимин останавливается. Пытается успокоиться и сделать голос ровнее, спокойней, безучастней. Внизу живота завязывается тугой узел. Пересохли губы. Вот бы это был Чонгук. — Любовник темпераментный, но умеет держать себя в руках, он целует меня в живот и ведет дорожку поцелуев к моему члену… Тесно. Жарко. Чимин чувствует, как капли воды с его волос капают ему за ворот. Как они быстро ползут вниз по его горячей спине. Он уверен, что ее жар просто испаряет их с поверхности его кожи. — Языком проходится по моему члену, я низко выстанываю его имя, а он хищно улыбается, гладит меня по коленке, едва-едва касается ее губами, сжимает мои ягодицы, а затем идут пальцы. Чимин бесконечно рад, что сейчас темно, что не видно ни его красного лица, ни стояка. Ничего. А еще не видно Чонгука. Можно представить, что его и вовсе нет. Так проще даются слова. — Он проталкивает их грубо, держит меня одной рукой за талию, я же цепляюсь ногами за его поясницу. Он спрашивает меня о чем-то пошлом, вроде «не хочешь ли ты мой член?». А я отвечаю ему да-да… Чонгук от Пака в паре сантиметров. Их плечи соприкасаются. Чимин чувствует, что Чонгук дрожит. Но молчит. Даже не двигается. — А потом он начинает входить, прижимает меня мощным телом к кровати, кусает в шею, и треплет пальцами сосок, моя задница принимает его красную, набухшую головку и я… — Все! Хватит! — не выдерживает накала выдуманной страсти Чонгук. Он тяжело дышит. Чимин тоже, поглаживая через ткань штанов свой член. — Чонгук, ты девственник? — с придыханием спрашивает Пак. — Да, — тут же отвечает он, — да. Это же знак? Чимин не раздумывает, потому что любое промедление опасно. Он не хочет ждать еще четыре года и потом вновь оказаться за порогом не его квартиры. Он хочет, чтобы его любили, чтобы его любовь принимали. Он будет делать все-все. Поэтому соскальзывает с дивана, встает на колени и хватается за джинсы Чонгука, сжимает аккуратно его стоящий член. — Дай мне это изменить. Чонгук цепляется за руку Чимина, желая остановить, но не решается, и Пак без лишней возни стягивает с младшего джинсы и трусы, доставая стоящий член и тут же впиваясь в него губами. Чимин не умеет делать минет. Он видел это пару раз в порно и точно знает, что зубы приятных ощущений не добавляют. Но он ужасно хочет сделать Чонгуку приятно, потому что любит его, потому что хочет его. Пак не знает, как иначе выразить свои чувства. Пускай Чонгук поймет. Ну, пожалуйста. Пак жадно вбирает в себя примерно половину чужой горячей плоти и активно сосет, помня о зубах. Сверху доносятся смутные постанывания, очень тихие, сдавленные. Чимин закрывает глаза, надеясь, что Чонгуку приятно. Чимин то ведет медленно языком от самого основания до сочившейся смазкой головки, то быстро заглатывает, смазывая член слюной и естественной смазкой, то давит языком на уздечку, то активно обводит дырочку уретры. Стоны Чонгука становятся ярче, громче, руки хватаются за затылок старшего, неуклюже направляя. Темно. Душно. Шумит дождь. А комната наполнена влажными постыдными звуками и едва слышимыми стонами Чонгука. Чимин целует горячий пульсирующий член, обводит головку языком, причмокивает. Одной рукой неумело массирует мошонку, пытаясь вспомнить, как делал себе это сам. Чимин глотает слюну и предэякулят, работает языком и ртом, позабыв обо всем и думая только «Лишь бы Чонгуку понравилось». Вдруг Чон неожиданно толкается бедрами, давит на затылок Пака, и старший чувствует, как рот наполняется чем-то теплым. Член опадает, а Чимин выпускает его изо рта, проглатывая изверженное семя. Он сделал это. Старший утирает подбородок тыльной стороной ладони и смакует эту мысль. Он заставил Чонгука кончить. Он… Чимин встает. Как же темно. Он хочет сказать то самое необходимое, но слова безжизненно повисают в воздухе, и он просто стоит и глядит на опущенную голову Чона, который спешно застегивает джинсы. — Я давно этого хотел, — признается Пак, — я… — У тебя все упирается в секс? — голос Чонгука звучит недовольно, даже зло. — Что? Нет! О чем ты вообще? — Уверен? — дерзит Чон. — Сначала Юнги, потом я, ты уверен, что тебе не просто трахаться хочется? Пак замирает в ужасе. Кажется, сердце спустилось к почкам. — Откуда ты знаешь о Юнги? Чонгук начинает говорить, но прерывается на полуслове, гремит входная дверь. Чон тут же вскакивает, и они вместе глядят на пришедшую фигуру. — Черт, мне очень везет с погодой, — хрипит незнакомец. На нем солнцезащитные очки, шорты, кепка и ветровка, одет ну совсем не по погоде. В руках чемодан, сумка, а за спиной рюкзак. — Чонгук, опять свет вырубили? — Намджун-хен, я ждал тебя через два дня, — мелкий тут же обошел диван и подошел к хену, забирая сумку. — Да, только вот недавно выключили. — Сейчас пойду разбираться, — вздохнул Джун, снимая очки. — А кто это с тобой? Тэхен? — Нет, это Чимин-хен, мой знакомый, — Пак тушуется: даже не друг. — Ясно, — тянет недоверчиво Намджун. — Ну, Чонгук, отнеси пока сумку, там оборудование, аккуратно, окей? Чонгук кивнул, а Намджун поспешил вновь на улицу. Чимин стоял, как истукан, и не знал, что делать. В очередной раз надо было что-то сказать, подать голос и объясниться. У него с Юнги никогда ничего не было. Да и откуда Чон вообще взял эту глупость? Паку не так сильно важен секс, да он хочет им заниматься с любимым человеком, но это не значит, что все отношения сведены только к нему. Чонгук ошибается. — Тебе лучше уйти, — хмуро говорит Чон, проходя мимо Пака и даже не глядя на него. Где-то Чимин уже такое слышал. Пак не прощается. Волосы все еще не высохли. Куртка осталась где-то на вешалке, а Чимин ушел, пробиваясь через ледяной дождь домой, ненавидя себя, Чонгука и свою жизнь. И даже сложно сказать, кого в этой ситуации он ненавидел больше. Он приходит в свою квартиру, и вновь ощущает пустоту, как тогда, когда уехал от Юнги. Чимин не знает, с чего начать. Оседает на кровати и не знает, что делать дальше. Что-то в одно мгновение все запуталось, перекрутилось, сломалось к черту. Пак хочет написать Чонгуку сообщение что-то вроде: «приду завтра, хорошо?», — но не поднимается рука. Он надеется, что Чон объяснится сам. Чимин засыпает с телефоном в руках, дожидаясь ответа. Утром Пак просыпает универ. Просто не хочет никуда идти. Пропущенных звонков нет. Смсок нет. Теперь Пака охватывает злость. Он сердится не на что-то конкретное, а на все сразу и в абсолютно одинаковой степени. Юнги — мудак. Чонгук — мудак. И сам Чимин смело записывает себя к друзьям и несостоявшимся любовникам. Он в очередной раз хватает телефон и собирается написать, но уже недовольное, гневное сообщение. Но сформулировать это послание просто не выходит. Потому что Чонгук не виноват. Чимин понимает, что его поступок был слишком импульсивным, странным, резким. Чон молодой парень и его реакция объяснима, может, он этого вовсе и не хотел? Чимин пытается себя как-то оправдать, ведь он хотел только как лучше, он не хотел, чтобы все повторилось, как с Юнги. Но разве это правильно? Юнги не Чонгук, а Чонгук не Юнги, так почему отношения с ним пошли бы по такому же пути? Чонгук испугался. До этого Чимин был просто милым хеном, который готов поддержать, поиграть, приласкать. А сейчас хен — извращенец, который только и добивался этой близости. Чимин смотрит на себя в зеркало и ужасается. Когда он стал таким? В порыве раскаяния он просит прощение у эфемерного Бога, строчит тираду извинений Юнги, вспоминая каждый свой промах за все четыре года, пишет и Чонгуку, но слишком боится отправить, поэтому стирает, пишет еще два сообщения, где извиняется и просит дать еще шанс, но в итоге ничего не отправляет. Чимин не может удержать себя на месте, идет в салон, где красился, и просит перекрасить в какой-нибудь другой цвет. Он даже не слушает парикмахершу, которая рассуждает вслух, решая, что Паку подойдет лучше. Он впивается в себя взглядом и не может оторваться от мысли, что отвратителен. Через пару часов в кресле возникает совершенно другой человек. — Платиновый блонд вам очень идет, — мурчит девушка, наклоняясь. — Вы выглядите, как принц из сказки. Чимин согласен. Он выглядит, как принц, которого прокляла старуха-ведьма, он проведет всю жизнь в мучениях, ожидая поцелуя от искреннего влюбленного. Но так его и не получит. Потому что всегда все портит. Вновь дом. Вновь терзания обо всем и ни о чем одновременно. Чимин лежит на матрасе и ждет подарка судьбы. Ведь так бывает, да? Пак закрывает глаза и просит об этом. О маленьком подарке. Он обещает, что будет хорошо себя вести. Словно маленький ребенок, он клянчит у судьбы дара, с каждой секундой все сильнее осознавая, как он глупо выглядит со стороны. Взрослый парень, который сам не может решить свои проблемы. Вибрирует телефон. Чимин тут же хватает его. Одно новое сообщение. Он жадно вчитывается и не знает, как правильно реагировать. «Возвращайся» Отправитель: Юнги. Чимин не думал, что хен ему что-то напишет на ту слезливую триаду, написанную под влиянием момента. Но написал. Мало, но кажется искренне. Идти туда не стоит, думает Чимин, натягивая свитер и узкие джинсы. Ничем хорошим это не закончится, твердит себе он, отправляя «скоро буду», — и закрывает входную дверь. В квартире Юнги страшный беспорядок. Словно кто-то выпустил маленький смерч. Бутылки, банки, на полу бычки, чипсы, крошки, грязные носки. При Чимине Мин такого себе никогда не позволял. У Юнги синяки под глазами и крайне недовольная рожа (второе — привычное явление, но сейчас он выглядит угрюмей обычного). Чимин долго раздевается, а Юнги смотрит, скрестив руки и облокотившись о стенку. Пак ожидал, что ли, более радушного приема. — Этот цвет тебе идет, — вдруг хрипит Мин не своим голосом. Чимин слегка краснеет, тут же поправляя волосы. Приятно такое слышать. — Хен, я по тебе скучал, — докладывает Пак, глядя исподлобья на старшего. Тот смотрит с прищуром, словно что-то высчитывая, потом громко вздыхает, мнет шею. А затем хватает Чимина за руку и тащит в комнату. Пак не понимает, спрашивает Юнги, что это значит, но тот молчит. Они оказываются в комнате хена, которая в плане чистоты остальной квартире не уступает. Юнги отходит к тумбочке, достает какие-то предметы и кидает на кровать. Чимин нервно сглатывает слюну, уже не надеется получить ответ и ищет его сам. Лубрикант. Презервативы. Чимин в ужасе поворачивается к Юнги, а тот толкает его на кровать. Еще секунда — седлает бедра Пака и хватается цепкими пальцами за подол свитера, поднимая его вверх. Тут уже Пак понимает, что надо сопротивляться. — Нет! — твердо шипит Пак, перехватывая руки Юнги. — Что ты делаешь? Юнги поднимает на него глаза и долго внимательно смотрит. Пальцы мнут ткань и, похоже, не собираются ее отпускать. — Я тебя не понимаю, — цедит Мин, щурясь, — Пак Чимин, разве не этого ты добивался все время? Лицо Пака вновь становится пунцовым. — Я хотел, чтобы ты меня просто любил. Юнги закатывает глаза. Звучит по-идиотски. А Чимин еще и говорит с таким лицом наивно невинным, что словно так оно и есть. — Я готов, — усмехается Юнги, отпуская свитер и переходя на ремень джинс Пака. — Как ты там хочешь, чтобы я тебя любил? Чимин не успевает ответить, как горькие губы Мина со вкусом его крепких сигарет касаются его собственных. Пак инстинктивно закрывает глаза и вспоминает тот вечер, когда произошло сближение, когда Юнги играл на гитаре, было открыто окно, небо усеяно мелкими звездочками, а луна была с синим налетом от облаков. Они молчали, вслушиваясь в тишину, и что-то перемкнуло в них обоих разом, они потянулись за бутылкой пива одновременно, а сплели руки. Они хотели посмеяться над этой неурядицей, а вместо этого поцеловались. Горько-сладкий поцелуй, который стал первым в жизни Чимина. Хен ничего не сказал, вновь сосредотачиваясь на струнах. А Пак сидел, одурманенный опытом, окрыленный чувствами, и думал, что вот, какая она, настоящая любовь. А сейчас был только сигаретный привкус. Только грубые руки Юнги на талии, стремящиеся все выше. Чимин попробовал вернуться в тот день и ощутить от поцелуя такое же блаженство, но вместо этого сухо, нет огня, только стыд и страх, что все зайдет дальше. Пак упирается руками в грудь Юнги и отталкивает, разрывая ядовитый поцелуй. Мин отстранятся, вытирая губы. Глядит печально. Молчит. Чимин продолжает лежать. — Почему ты плачешь? — спрашивает Юнги, наблюдая, как в глазах младшего скапливается влага и вот-вот зайдет за край. — Потому что люблю тебя. — Да, это я заметил. — Не так люблю, иначе. Юнги хмыкнул, слезая с бедер Пака. Чимин тут же одернул свитер, чтобы не светить голым торсом, а Мин тем временем достал откуда-то сигарету и закурил. Он лег рядом с Чимином, и они долго молчали, просто всматриваясь в потолок. Когда-то они частенько сидели так, и им не нужно было слов. Но сейчас просто не было того, что хотелось бы сказать. Достаточно самого факта, что они сейчас вместе. Наконец вместе. — У тебя очень грязно, хен, — сказал Чимин, шмыгая носом. — Да, давно я не убирался. — Ты скучал по мне? — Сам как думаешь? Чимин надул щеки. Просто скажи, чего это тебе стоит. — Конечно, скучал, — сдается Юнги, вздыхая и стряхивая пепел в ракушку, привезенную с моря как сувенир. — Ты зачем вообще мне такое послание накатал? Я читать задолбался. — Мне было перед тобой стыдно, я хотел извиниться за все. — Очень мне нужны твои чистосердечные, — в привычной манере бубнит Юнги, — лучше бы предложил убраться. Чимин улыбнулся, легко ударяя Мина по плечу. Он, вообще-то, не домработница. — Быстро ты влюбился. Улыбка тает. Сигаретный дым ползет под потолок. Чимин тоже не ожидал, что влюбится в какого-то парнишку из тату-салона, который ведет себя временами как маленький ребенок, но к нему просто тянет. Человек-обаяние. Мальчик-солнце. — Я, кажется, все испортил, — признается Чимин, грустно улыбаясь. — У меня просто не выходит строить отношения. — Потому что хреновый из тебя строитель, Чимин, ты все хочешь в одно мгновение, как чего-то не получаешь — дуешься, как что-то не совпадает с твоими глубинными желаниями — обижаешься. Непонятно по каким законам живешь и совершенно не даешь себя понять, требуешь, а условия не излагаешь, только и глотаешь слезы в надежде, что окружающие потомственные телепаты. — Но ты же меня понял! — Я с тобой четыре года, дурак, только слепой уже не догадается. А ведь, правда. Чимин задумался. Он редко говорит о своих чувствах и желаниях. Он терроризировал Юнги четыре года, но ни разу ему не сказал, что любит его или хочет с ним встречаться. Почему? Потому что ждал, что Юнги сам сделает первый шаг. И с Чонгуком похожая беда. Взять и отсосать парню чисто из интереса. Ведь наверно так трактует Чон это происшествие? Чимин понимает, что с самого начала все делал не так. Совсем не так. И поэтому он оказался в такой ситуации. — Возьми и скажи, что любишь его, — советует Юнги, туша окурок. — Если даст от ворот поворот, приходи и я утолю твое одиночество. Голос Мина звучит дружеской насмешкой, но Чимин почему-то уверен, что так Юнги и сделает. — Почему я должен был уйти? — напоследок спрашивает Чимин. — Потому что со мной ты был несчастным. Чимин тут же захотел возразить: он был бы наоборот безмерно счастлив! А потом понял, в чем тут загвоздка. Прошло четыре года. Что там с этим «счастьем»? Счастье — слезы по ночам, мириады обид и несбывшихся ожиданий? Ночи без сна в надежде, что завтра все повернется так, как хочется тебе? Их отношения так и остались на том же уровне. У Юнги жизнь в работе, веселье и свободе, а Чимин оккупирует его личное пространство, лезет и присутствует всюду, не дает нормально жить ни ему, ни себе. Он сам делает себя несчастным, живя в каком-то нереализованном будущем, где у них с Юнги все так, как хочется ему. Юнги старше и чувствует свою ответственность. Поэтому отталкивает, спасая. Целую неделю Чимин готовит речь для Чонгука. Он даже заходит в канцелярский магазин и покупает тетрадь для этих важных нужд. Прилежно садится на полу (стол он так и не купил) и пишет обо всем, что хочет сказать. Сначала свободно. Абсолютно не контролируя свое словесное дарование, ничего не скрывая. Голая правда. А затем переписывает, делая деловитей зачем-то тон, умалчивая особо стыдные моменты, опуская подробности и собственные терзания. В итоге получается огрызок, который больше подходит для выступления в суде, чем для признания в лучших чувствах. Чимин вырывает листок за листком, не скупясь. Тетрадь не вечная. Пак понимает, что увлекся, когда последние слова дописывает на обложке, а потом выкидывает в мусорное ведро: недостаточно хорошо. Чимин заходит к Юнги и спрашивает совета. Хен морщится, не понимая, где тут проблема, почему Пак просто не может вытолкнуть из себя банальное «ты мне нравишься». Младший не хочет опять ошибиться. Хочет, чтобы на этот раз его поняли правильно. Юнги предлагает начать пикапить внеземные формы жизни, так как для нормальных людей у Чимина слишком сложная конфигурация. Время идет, и постепенно Чимин набирается необходимого мужества. Он решает, что не нужны ему шпаргалки и он скажет все как есть. Пускай будет неровно, в некоторых местах по-детски, но от чистого сердца и в надежде на такой же чистосердечный ответ. На улице дождь. Но Чимин уже решился, поэтому даже погодные причуды не погонят его назад. Он доходит до нужного места. Вклинивается в кирпичное здание, обхаживает неоновую табличку, изменившую его жизнь, и замирает. В этот момент Чимин чувствует какое-то необъяснимое просветление. Он стоит в паре шагов от черной двери, за которой его ожидала любовь, и понимает, что это расстояние только кажется ему смешным, нелепым, так просто преодолимым. Словно кинолента полетели события, Чимин вспомнил каждое слово, каждую улыбку, каждое прикосновение. Чонгук — милейший ребенок, чувственный, немного замкнутый, с мечтами и надеждами, с идеалами и кумирами. Впереди у него огромное будущее. Разве чувства Чимина не будут для него обременительными? Чимин впервые поставил себя на место этого мальчишки, который просто любит рисовать и мечтает стать именитым тату-мастером. А потом в его жизнь врывается какой-то там студент, лезет со своей никудышной заботой, задает каверзные вопросы, создает проблемы своим алкоголизмом, а потом по своему хотению, даже не получая твердого «да», делает минет. Пак Чимин — самовлюблённый урод, которого заботят лишь его чувства и лишь его потребности. Опять эта привычка вымогать то, чего нет, или то, что тебе по праву не принадлежит. Чимин чувствует, что он ужасен. Что все то хорошее, что он сделал, не идет в сравнение с теми неприятностями, которые он причинил. «Люди, живущие в прошлом, никогда не будут счастливы» Чимин хочет Чонгуку счастья. И Юнги. И самому себе. Но будет ли счастлив Чон с таким человеком, как он? Почему-то Пак уверен, что нет. Юнги огородился от Чимина, чтобы спасти от сорнячных чувств. А теперь очередь за Чимином быть взрослым, брать на себя ответственность. Чонгук будет счастлив и без него. Пак вздыхает, поправляет капюшон и разворачивается. Пора домой. — О, ты же Чимин, — звучит незнакомый голос, Пак поворачивается. У порога запретной двери стоит приятель Чонгука — Намджун. — Ты в салон? Чимин отрицательно качает головой и машет рукой, прощаясь. Только он думает, что это было очень страшно, вдруг это был бы Чонгук, как слышит громкий хлопок, а за ним не менее громкий голос: — Чимин-хен! Зачем бежать? Пак не знает. Просто бежит через дождь по лужам, словно за ним гонится маньяк. Просто Чимин уже все для себя решил, а это значит — они с Чонгуком не должны больше встречаться, видеться, говорить. Сегодня же Пак поменяет симку и больше никогда не пройдет по этой улице. В его жизни не будет людей с именем Чон Чонгук, Джей-Кей и как ему угодно. И это будет взаимно. Погоня прекращается. Чимин оборачивается, но уже никого не видит. Тогда он забегает за угол и прижимается к плесневелой стене, чтобы отдышаться. Опять чувство дежавю, но хотя бы сейчас на нем есть штаны. Он упирается руками в колени и глубоко дышит. А Чонгук хорошо бежал. Но Чимин бегает лучше. Да и у него больше мотивации быть не пойманным. Пак уже улыбается и тихо смеется. Забавно, разве нет? Он шел туда с твердым желанием стать с Чонгуком ближе, а уходил, вернее, убегал, с таким же твердым желанием не иметь с ним ничего общего. Дождь усиливается. Точно пора домой. Чимин вытирает лицо и выходит из укрытия, как его тут же заталкивают обратно, прижимая к стене и упираясь коленом в пах. Чонгук в белой футболке. Мокрый с головы до пят. А еще грязный, похоже, проехался по асфальту. На подбородке грязь и содрана кожа. Наверно, колени и руки тоже пострадали. Чимин не понимает. Зачем? — Почему ты убегал? — голос у Чонгука словно сорванный. Чимин пугается еще больше. — Это ты зачем за мной побежал! — Чимин дергает за молнию куртки, стягивает и отдает Чонгуку. — Надевай! Иначе вообще с тобой говорить не буду. Чонгук рот открывает от удивления. Пару десятков секунд медлит, но в итоге кивает. Холодно. И он дрожит. Надевает ее на себя с неохотой. Чимин тут же поправляет ему капюшон и застегивает молнию, причем почти по подбородок. А сам остается в черном пуловере, который больше ему на пару размеров, постоянно спадает то с одного, то с другого плеча. — Ты замерзнешь, — говорит Чонгук, поправляя сползшую с плеча ткань. — Ты тоже. Они стоят как два дурака и пялятся друг на друга. Дождь ослабевает, словно подталкивая их к диалогу. — Так почему ты убегал? — спокойно с расстановкой спрашивает Чонгук. — Потому что нам не стоит встречаться. — Почему? — Чонгук, я не хочу, чтобы ты из-за меня был несчастен. — Почему я вообще должен быть несчастен из-за тебя? Чимин молчит, поджав губы. Не хочется пускаться в долгие объяснения. Просто так оно и есть. — Почему ты перестал приходить? — Я думал, ты не хочешь меня видеть. — Я такого тебе не говорил, — Чонгук злится, слышно по тону. — Я думал, что ты хотя бы за курткой вернешься. — Ты мог мне просто позвонить, если тебе что-то было надо. Чонгук молчит пару секунд, собираясь с мыслями, а потом, отведя взгляд, говорит: — Я разбил его в тот день, когда ты ушел, — Чимин глядит ошарашенно, а Чон чешет шею. — Это всего лишь случайность. Я немного вспылил. Чонгук — невероятного обаяния парень. Он вот совершенно ничего не делает, просто стоит близко, расчесывает шею в пору стресса, глядит куда-то в бок и при этом все равно источает загадочное очарование, которое у Чимина, как бы он ни пытался дуться, не выходит игнорировать. Чон чрезмерно милый и это уже проблема. — Откуда ты узнал о Юнги? — Пак решает начать с вопроса, который с самого начала не дает ему покоя: откуда Гук вообще его взял. — В день, когда ты напился, это имя было сказано тобой пару десятков раз, я подумал, что это твой любовник. И разозлился. Ты с ним, а делаешь такое со мной. Мне показалось это нечестным. Неправильным. — Юнги только мой хен, — смущенно проговорил Чимин. — Я его любил, но это в прошлом. Чонгук смотрит прямо в глаза Чимину, словно чего-то дожидаясь. Пак понимает, что младший уже его догнал. Бежать некуда и скрываться тоже. Если он так хочет, если он так жаждет правды, то пускай довольствуется ей. — Сейчас я люблю тебя. Чимин понятия не имеет, как строить отношения. Слабо себе представляет, как это встречаться. Ему нравится Чонгук: как человек, как друг, как парень. Сейчас это так и иначе быть не может. Его сердце полно нежности к стоящему напротив него парню, он хочет его утешать, готовить ему еду, поддерживать, вместе с ним веселиться, рисовать забавные рисунки, целовать, заниматься с ним любовью, делить радости и горечь пополам. — Я тоже, — Чонгук касается щеки Чимина и бережно проводит ладонью. — Кажется, сейчас я готов провести с тобой вечность. Чимин открывает рот от такого откровения. И даже не верится, что это не очередной странный сон. Чонгук находит его руку и переплетает пальцы. Кожа у Чонгука нежнее, чем у Юнги, а сама рука шире. Они вновь стоят, совершенно не зная, что еще друг другу сказать. Смотрят в упор и все больше тонут в своих невысказанных чувствах. Любить приятно, думает Чимин, а любить взаимно — вообще невероятно. — Ты дрожишь, — говорит вдруг Чонгук, прижимая к себе Чимина. Пак прижимается, подбородком упираясь в плечо. Он обнимает Чона неловко, все же он мокрый, а так становится еще холодней. — Надо домой, — заключает Чон, отстраняясь. — У меня Намджун. — А у меня только один матрас. Чонгук усмехнулся. — Это нам точно не помешает. Чонгук позвонил Намджуну с телефона Чимина и сказал, что переночует у хена, а Пак позвонил Юнги и сказал, чтобы тот не закупался напрасно бухлом — проблема почти решена. Когда же телефон умолк, они умылись и оделись в сухое, а на Сеул легла тихая безлунная ночь, они устроились друг напротив друга, взялись за руки и начали говорить. Они оба испытывали жаркую потребность высказаться, чтобы разрушить барьеры между ними, чтобы стать ближе друг другу. Чимин без стеснения рассказал о том, как четыре года гонялся за своей звездой, а в итоге оказался в одиночестве. Он не стал скрывать то, что хотел через секс привязать к себе Чонгука. Он рассказал все и был готов к любой реакции, потому что он по-хорошему заслуживает наказания. Чонгук все внимательно слушал и, когда Пак умолк, когда уже подготовился к тому, что Чон будет зол, недоволен и оскорблен, тот просто улыбнулся. — Ты разве не догоняешь? — изумился Чимин. — Я ужасный эгоист и тебе будет со мной нелегко. — То же самое я могу адресовать тебе, — пожал плечами Чонгук. — То есть ты все равно хочешь со мной встречаться? — Я просто тебя люблю, если не хочешь, мы не будем встречаться. — Нет-нет! Хочу! — Ну и все, проблемы нет. Теперь Чимин был чист. Чонгук знал все. Каждую его глупость, оплошность, неудачу. И он принял, потому что любит. — Тогда мы будем вместе медленно идти вперед, — радостно затараторил Чимин. — Я не буду тебя торопить, а если вдруг покажется, что все развивается слишком быстро, пожалуйста, одерни меня. — Еще посмотрим, кто кого одергивать будет, — усмехнулся Гук, улыбаясь нахально и хищно. Чимин так и застыл с улыбкой, пытаясь понять, что это за шутка такая, но не успел додуматься, как на него словно дикий зверь набросился Чонгук, впиваясь в губы, настырно трахая языком рот. Чимин только и мог, что пытаться обороняться и впиваться ногтями в мощные плечи. Как же они приятны на ощупь. Чонгук резко оторвался от губ Пака, напоследок оттянув нижнюю и поцеловав легко в подбородок. Он перекинулся на шею, на выступающий кадык. Всасывал кожу, целовал и кусал. Чимин даже растерялся от нахлынувших ощущений. А Чон вот отлично во всей этой суматохе ориентировался: упирался коленом в пах хена и быстро расстегивал пуговки на пижаме старшего. — Ч-чонгук! Ты уверен, что готов? — Чимин заикался, он думал, что до таких активных действий им еще многое придется пройти, многое обсудить, и что творит этот мелкий засранец? — Я ни разу не говорил, что не хочу этого делать, даже наоборот: я хочу делать это с тобой. Чимин нервно сглотнул. Что же это делается! — Ты, что ли, забыл, что у меня встал от того, что ты рассказывал о своих мечтах? Хочешь, расскажу о своих? Хотя нет, лучше уж покажу. Если существует шкала смущения, то Чимин только что ее сломал. У него горят уши, лицо, к позвоночнику цепляется желудок, прося его спрятать. А вот Паку прятаться негде. Чонгук везде, его язык тоже, а о руках и не хочется говорить. Чонгук невероятно быстро расправляется с пижамными штанами Пака и запускает руку в трусы, доставая член хена. — Я никогда не трогал кого-то, кроме себя, — признается Чонгук, массируя орган. Он сжимает член Чимина, ведет по стволу, обнажая головку, надавливает на основание, а потом поднимается к головке, давя большим пальцем на дырочку уретры. Пак тоже берет от происходящего все: запускает руки под свою тесную кофту, которую сам же одолжил Чонгуку, ощупывает пресс, грудь и запускает руку в трусы, массируя влажный член. — Чимин, я хочу тебя, — возбужденно сообщил Чонгук, опускаясь к губам хена и целуя, не прекращая при этом массировать его член. — В сумке смазка и презервативы. Чонгук тут же тянется за указанной сумкой и передает Чимину. Тот немного копошится и выуживает необходимый инвентарь, и Чон тут же выхватывает у него из рук. — Не торопись, — просит Чимин, сгорая от возбуждения. — Надо сделать растяжку, иначе… — Тебе будет больно, — закончил за хеном младший. — Ты что-то знаешь о таком сексе? — Я читал и смотрел. Чимин смеется, потому что звучит это забавно, хотя и похвально, что Чонгук решил немного изучить данный вопрос. Однако в первый раз будет сложно. Пак уверен, что не все пройдет гладко, но он хотел этого долго и отказываться только потому, что первый блин будет по-любому комом, — глупо. Чонгук стягивает с хена трусы, а тот раздвигает послушно ноги, теперь самостоятельно лениво лаская член, чтобы поддержать возбуждение. Чон открывает лубрикант в спешке, роняет и выливает немного на кровать. Пак опять смеется, пальцами собирая вязкую жидкость с простыни и смазывая свой анус, чтобы не пропало зря. А Чон загружается. Усердно смазывает пальцы и разглядывает, как полные пальчики Чимина увлажняют упругие ягодицы. Возбуждает. Чонгук сглатывает. А член его ноет. Он очень хочет поскорее распрощаться со своей девственностью. Пальцы идут туго и неумело. Чонгук двигает ими быстро, резко, доставляя скорее дискомфорт, чем приятные ощущения, но Чимин терпит, позволяет, старается не сопротивляться и думать о хорошем. Например, Чонгук сейчас рядом с ним, подбадривает ласковыми словами и нежно зовет «хен», целуя в грудь и ключицы. Чонгук торопится. Потому что ужасно хочет. И Чимин тоже присоединяется к этой тенденции. Они подобно подросткам, которые только-только узнали о запретном плоде и хотят как можно быстрее его вкусить. Будто бы у них нет больше времени. Будто бы эта близость последняя. Они отчаянно хватаются друг за друга, надеясь растянуть этот момент, запечатлеть его в вечности. Свободно проникают только два пальца, все еще узко, но Чимин говорит: «Давай». Чонгук взволнован, взбудоражен, немного теряется, и Паку приходится самостоятельно надеть на его член презерватив. Слишком быстро. Первый толчок болезненный. Второй тоже. Чимин глубоко дышит. Пытается расслабиться. Чонгук толкается наугад, хватается за бедра Пака и сгибается пополам. Пак чувствует давление и режущую боль. Совсем никак. Тогда Чонгук выходит и выливает еще лубриканта на налитый кровью орган, вновь принимаясь толкаться в тугое отверстие. Чимину больно. Он чувствует, как слезятся глаза и все горит внизу, распирает и давит. Чонгук медленно отвоевывает сантиметр за сантиметром, усыпая любовника несдержанными поцелуями. Внутри Чимина горячо, влажно и ужасно узко. Мозг плавится, и хочется вдалбливаться в другом, в свободном ритме, но пока это просто невозможно. Вот Чонгук вошел практически полностью и остановился, утопая в ощущениях, как Чимин плотно и жадно обхватывает его член. — Чонгук, — напряженно тянет Пак, — расскажи мне о своих тату. — Издеваешься? — тяжело дыша, спрашивает мелкий, не веря, что хен именно сейчас решил задаться этим вопросом. — Ты такой узкий, я пытаюсь… — Что они значат? — стоит на своем Чимин, комкая простыни и все еще пытаясь расслабиться. — Да ты… — Почему змея? — не сдается Чимин. — У нее очень много значений, я, когда делал ее, думал о мудрости, доходчиво? — А что значат цифр… Голос Чимина срывается на болезненный стон. Больно. — Ноль один и ноль девять? — ласково спрашивает Чонгук, поглаживая бедра, губами стирая слезы. — Это день моего рождения. Вот, как оказывается все просто. Чимин слабо улыбается, разглядывая татуировку и поглаживая ее кончиками пальцев. — Еще что-нибудь набьешь? — Да. — И что же? — Лемнискату, а в ней имя — Чимин. А мы сможем быть бесконечными? Старший тянет Чонгука к себе за поцелуем. Он обвивает его шею, терзает губы и плавится от нарастающих толчков. Граница между болью и наслаждением размывается, Чимин чувствует себя странно, непонятно, не в силах определить, хорошо ему или ужасно плохо. Он просто забывается, цепляясь за мощные плечи. Вновь горят два глаза, словно драгоценные камни, но рука с татуировкой действительно мечется по его телу, сжимает бережно член, надрачивая в задаваемом толчками ритме, и губы, опускаясь к скулам и невесомо целуя, повторяют уверенно «люблю тебя». На мгновение Чимин теряет сознание и нить мысли. Перед глазами что-то ярко блеснуло, крепкие руки прижали к себе, Пак потерялся в пленительных ощущениях и трепетных ласках. Мир исчез. Было тепло. И хотелось, чтобы оно никогда не кончалось. Змея замкнулась. — Чимин, — звал настойчиво голос, — Чимин-хен! Пак открыл глаза. Чонгук выглядел встревоженным, с выступившей на лице испариной. Чимин понял, что все закончилось. Ныла поясница, ноги, а еще губы. Чон гладил старшего по щекам, волосам и вытирал влажными салфетками, которые нашел в сумке. — У тебя лопнули в глазу капилляры, — сказал обеспокоенно Чон, помогая Чимину надеть чистое нижнее белье. — От перенапряжения, — заплетавшимся языком проговорил Пак. — Принести воды? Может, в ванну хочешь? Чимин улыбнулся, отрицательно покачав головой и потянув на себя Чона за руку. Младший улегся рядом, но перед этим укрыл хена одеялом и положил подушку под голову, а сам предпочел остаться без всего вышеперечисленного. — Прости, — извинился Чонгук, — не стоило так торопиться. Очень больно? — Было и приятно. — Я научусь, хен, обещаю. Чимин искренне на это надеется. Хотя им обоим стоит научиться и немного поумерить свой пыл, а то с таким усердием долго они не проживут. — Хен, я хочу поехать в Пусан, — внезапно заявил Чон, поглаживая Пака по животу. — К родителям? — Да, я не видел их уже два года. — Поехать с тобой? — Хен, я тебя обожаю! — закричал Чонгук, наваливаясь на Чимина и увлекая в поцелуй. Чимин сразу об этом пожалел. Чонгук слишком тяжелый. На следующий день Чимин не смог подняться с матраса, и мелкий полностью обслуживает его, не прекращая извиняться за содеянное. Пак только вздыхает, а Чон таскает его по квартире на руках, кормит с ложки и делает массаж. На самом деле Чонгук немного перегибает и сам об этом знает, но Чимин ужасно радуется всем этим жестам, потому что они помогают ему почувствовать любовь Чона в полной мере. Целую неделю Чонгук проводит у Чимина. У старшего даже создается впечатление, что так было всегда: они ежедневно вместе готовили завтрак, вместе мыли посуду, вместе принимали пенную ванну, вместе ложились спать. — Я хочу остаться тут, — говорит Чонгук на пороге, когда пора вроде бы возвращаться к Намджуну домой. Чимин обнимает и радуется. Похоже, теперь он точно знает, что такое счастье.

***

— Спасибо, что был так ко мне добр, хен, — Чимин говорит быстро и светится улыбкой. За его спиной стоит неуклюжий и зажатый Чонгук. Со слов Чимина: «Человек, без которого я не могу». Юнги сначала не особо верит, а потом замечает его руку на талии Пака. Сжимает очень решительно. «Собственник и совсем еще ребенок», — решает Мин. Чимин зашел сюда забрать остатки своей одежды, которые раньше усиленно складировал в шкафу Юнги. Пока Чимин собирает вещи, Чон стоит в дверях и напряжённо молчит. Мин не задает банальных вопросов: «Ты встречаешься с ним?» — ответ кажется очевидным. В итоге сумка с вещами достается Чонгуку, который сам вырывает ее из рук Пака и закидывает на плечо. — Значит, уезжаешь? – хмыкает Юнги, скрещивая руки на груди. — Да, едем в Пусан на неделю, — радостно отвечает Чимин, поглядывая загадочно на Чонгука. Чон впервые с момента вторжения в квартиру улыбается. Чимин машет ручкой и желает удачи, а Чонгук тянет его за руку, желая поскорее увести. Юнги примечает все. И только когда высокий голос Чимина навсегда покидает грязно-голубые стены, до сих пор никем не убранное убежище одного одиночки, пропитанное сигаретным дымом, Юнги пронизывает непривычное чувство обреченности и смутного одиночества.