Гроза

      Перво-наперво нужно было протереть зеркало. Вчера он случайно разбрызгал гной бубонтюбера, и теперь гладкую поверхность уродовали тёмно-зелёные потёки.       Зеркало он отчищал в перчатках, без магии. Слишком тряслись руки, чтобы держать палочку. Дюйм за дюймом поддавалась грязь, открывая стекло лунному свету и комнате, им освещённой. Край кровати, заваленный книгами и пергаментами стол, опрокинутый стул. Чуть приоткрытая дверь. Самую малость, но если бы кто-то захотел в поздний час заглянуть в щёлку, ему бы открылась сутулая спина наклонившегося над тумбочкой человека, подобно вору роющегося в её ящиках.       Движения его были резкими, торопливыми, пока в призрачном лунном свете не сверкнул небольшой флакон, полный тёмного, густого зелья.       Он держал его бережно, точно святыню. С той трепетностью, какая присуща только варварам, поклоняющимся идолам из камней, перелил в серебряную чашу. Затем вынул из кармана рубашки несколько тёмных волосков и бросил в зелье. Затаил дыхание, наблюдая, как пенится и булькает оно, приобретая насыщенный пурпурный цвет. В свете луны казалось, что это кровь. На вкус же оно было подобно вину.       Спазм, привычный, но болезненный, как в первый раз, согнул его пополам, заставив ухватиться за край тумбочки. Чаша с громким звоном ударилась об пол и откатилась в сторону.       Сейчас бы самое время, чтобы услышать звук и войти в комнату, беспокойно спрашивая, что случилось. Но тишину коридора не нарушили шаги. Мир и покой царил в чужих снах.       Отражению в зеркале принадлежали ясные голубые глаза. Красивые, умные. Растерянные.       Как вдруг обрётший зрение слепец, он касался своего лица руками, ладонями исследуя щёки и высокие скулы, запуская пальцы в тёмные прямые пряди волос, и запрокидывая голову назад, полной грудью вдыхая тяжёлый влажный воздух. Скоро будет гроза.       Отражение улыбнулось, растягивая тонкие губы, обнажая ровный ряд белых верхних зубов. На ощупь губы были сухие, чуть шершавые, и на нижней был не сходящий след от постоянного закусывания.       Как могли целовать эти губы? Жадно, властно, заставляя подчиниться? Сухо и быстро, ожидая ответа? С той нежностью, с какой целуют равного?       Порождённый воображением жар окрасил бледную, лишённую веснушек кожу нездоровым румянцем. Он закусил палец и закрыл глаза, так казалось, что воздух льнёт к коже тяжёлыми, липкими ладонями.       Нет. Ладони… ладони Тесея сухие. Когда он жал руку в приветствии, казалось, что песок просачивается сквозь пальцы. А когда, ободряя, сжимал плечо, это было подобно падению небесной тверди. И сердце билось перепёлкой в клетке, мечтая вырваться на волю.       Руки уже не дрожали, когда он расстёгивал рубашку. Он проделывал это уже не раз, хотя по-первости казалось, что когда белая ткань коснётся пола, гром и молнии поразят на месте посмевшего посягнуть на божество еретика. Но грозы не слыхать.       Грудь часто вздымалась. Дышал он судорожно, будто воздуха в комнате совсем нет, будто он тонет, и перед глазами всё плывёт. Холодные ладони упёрлись в ледяное стекло. Беспокойные голубые глаза шарили по отражению, стремясь до последней мелочи запечатлеть увиденное.       Он так давно, так давно делал это в последний раз. Не так-то просто приготовить Оборотное зелье. Найти все ингредиенты, уберечь котелок от любопытных зверей. И терпеливо ждать отмеренный срок, отводя жадные взгляды от брата, пьющего каждое утро терпкий чай с чабрецом прямо напротив. И потом, как самый обычный вор, он прокрадывался в комнату брата в надежде снять несколько волосков с гребня, благодаря все тёмные силы, что Тесей крепко спит.       Первый раскат грома.       Он обнимал себя, крепко-крепко, хотя было совсем не холодно, чувствуя, как напряглись мышцы. Как судорогой свело плечи, когда он провёл по ним ладонями, останавливаясь на острых локтях, чувствуя на левой руке грубую кромку шрама. Совсем свежего. Он его раньше не видел.       Тесей всегда носил рубашки с длинным рукавом и застёгивал их под горло, словно не желая показывать хоть дюйм своего тела. Красивого, несмотря на косой шрам через правую ключицу и похожую на хризантему отметину на боку.       Как загипнотизированная змея, не отрывая глаз от отражения, он касался этого цветка, ощупывая каждую линию. Его Тесей получил, защищая младшего брата. Решительно он встал стеной, загораживая тогда ещё совсем мальчишку, и глаза его, голубые его глаза, горели яростью. Ни до, ни после больше не плясало в них пламя гнева.       Всё чаще раздавались раскаты грома.       Что чувствовал Тесей, когда его касались чужие руки? Как выгибался он под ласками любовницы, и дышал ли так же шумно, когда подушечки пальцев нажимали на позвонки – где позволяла дотянуться гибкость тела?       Никогда, никогда он не позволял себе прикасаться, зайти дальше, чем он и так заходил. Дальше, дальше…       Молния на мгновение полностью осветила комнату, почти ослепляя.       Нет. В отражении совсем не Тесей. В его глазах никогда нет неуверенности, никогда он не опускает взгляд, будто стыдясь. Никогда не всклокочены его тёмные волосы. И пахнет он не сеном и травами, а морским ветром и сухостью песка.       И никогда он не обнимет так крепко, подойдя со спины. Не выдохнет горячий воздух в затылок, не зароется прямым носом в непослушные рыжие вихры, не прикусит белыми зубами загривок, как вожак волчьей стаи. Не прижмёт к проклятому зеркалу, заставляя выгибаться в стремлении избежать холода и прильнуть к горячему телу теснее.       Не войдёт, разбуженный звоном падения серебряной чаши, в комнату. Не застанет младшего брата у зеркала, и ничего не поймет. Не отшатнётся в отвращении, не постарается поговорить. Выслушав, не предложит помочь, не поведёт к целителям, а когда они окажутся бессильны, не отвезёт в бесцветные земли Юкона к тамошним шаманам или на ядовито-яркий Гаити, где будут взывать к лоа чернокожие жрецы.       Хлёсткие, как плети, струи воды барабанили по открытым окнам, ветер врывался в комнату, вздымая занавески парусами.       Обратная судорога. После грозы всегда становилось легче. Будто воды её всё смывали в Лету. Как он сам час назад отмывал зеркало, так счищала она отходящую сухими хлопьями краску, обнажая Ньюта. Оберегая его от тяжёлого воздуха, оборачивавшего тело сотней слоёв шёлка, как китайскую мумию.       Ньют закрыл плотно дверь, спрятал в тумбочку чашу и флакон из-под зелья, и лёг на кровать. Может, надеясь, что и его гроза заберёт с собой.

10 сентября 2017 г.