My sin

Сова принесла открытку, Тина долго сидела на кровати и рассматривала ее. Открытка была необычной, немагической, и пахла типографскими чернилами, речной водой и приключениями – все, как она любила, – а если закрыть глаза и долго принюхиваться, можно было почувствовать, как сквозь ряску, чернила и совиный помет пробивается терпкий запах его одеколона. На оборотной стороне не было написано ничего, но Тина знала, что это не так. Она притушила ночник, забралась с ногами на кровать, сняв толстые теплые войлочные тапочки, только в которых у нее не мерзли ноги, и тронула открытку волшебной палочкой, шепнув: «Откройся». Чернила побежали по картону, написанные размашистым почерком безо всяких завитушек строчки занимали всю картонку, и, когда Тина их читала, она знала, каким бы голосом он это сказал. «Пишу коротко, времени мало. Хороший кофе, вкусные булки, присмотрел себе запонки, а тебе – браслет (колониальный, Ост-Индская работа). Двигаемся по плану, следовательно, вернусь как договаривались. Не скучай, здесь тебе делать нечего. Целую крепко, твой». Голова пошла кругом, но легче не стало. Что бы он ни написал, это была не командировка, а боевой выход с восточно-европейскими магами, запросившими аврорскую поддержку союзников. Он был в опасности даже тогда, когда пил кофе с булками и разглядывал запонки, небрежный, но с запасной палочкой в рукаве, расслабленный, но всегда видящий слежку в зачарованном зеркале, вставленном в крышку часов на цепочке. Тина переживала, и Квини испекла ей оладьи с кленовым сиропом, обняла и сказала, что, конечно же, все будет хорошо, Тини, милая, что же может быть плохо? Перси очень сильный маг, он умеет и невербальные заклятия, и магию без палочки понемногу, и во время войны у него была целая агентура, и он умеет делать такие вещи, да, самые разные умеет. – Ты все это вынула у него из головы или у меня? – спросила Тина, взявшись за ручку чашки, в которой кофе заворачивался по часовой стрелке, перемешиваясь со сливками. – У тебя, – Квини села на стул, вложив сложенные руки себе между сдвинутых коленей, по которым стекали полы плюшевого розового халата. – Перси закрывает разум очень сильно. Иногда мне кажется, что он знает обо мне. – Я ему ничего не говорила, – поспешила оправдаться Тина. – Я знаю, – кинула Квини, задумавшись. Масло таяло, покрывая стопку блинов желтой пленкой, кленовый сироп стекал на тарелку, и Квини, опомнившись, развернулась на стуле и взялась за нож с вилкой. – Может, он так делает из осторожности. А, может, он умеет залезать в головы тоже, это полезное умение для аврора мне кажется. – Он не стал бы этого делать, – сказала раздосадованная Тина и потянулась за сахарницей. Она не помнила, клала ли сахар в кофе, и дернула ложку, не подняв крышку. Квини потянулась ей помочь, но не успела, руки столкнулись. Крышка перевернулась, а ложка взлетела, осыпая стол сахаром. – Квини, что ты наделала! – в сердцах воскликнула Тина. – Тини, если ты волнуешься из-за его отъезда и чувствуешь себя за все ответственной и во всем виноватой, это не повод обвинять меня, – сказала Квини, поджимая губы. Ее взгляд сделался прямым и укоряющим. – Не кричи на меня, пожалуйста. Я просто хотела помочь. – Когда ты рассказываешь, что происходит у меня и у него в голове, ты тоже просто хочешь помочь? Тина не хотела этого говорить, но слова вырвались сами. Она пожалела почти сразу же, но сожаление было недолгим, и она продолжила, закипая. – Я все время говорю тебе, насколько это... некрасиво, невежливо читать чувства других людей. Это – личное. Думаешь, мне приятно, когда ты задумываешься и начинаешь рассуждать о том, что тебя, прости, совсем не касается? – Я знаю, что тебе это неприятно, и мне очень, очень жаль, – Квини выпрямилась на стуле, расправляя салфетку под молочником. – Но я ведь никогда не говорю о том, каково это – проваливаться в головы других людей, и словно проживать их жизни, как будто бы у тебя совсем нет своей собственной – вообще ничего нет. – Я... нет, не говорила, – растерянно ответила Тина. Квини помотала головой, папильотки у нее в волосах подпрыгнули. – Не говорила, потому что не хотела, чтобы тебе было тяжело еще и из-за меня. Я думаю, я поем в своей комнате. Я чувствую себя какой-то расстроенной, – сказала Квини. Тине показалось, что между ресниц у нее поблескивает, как будто бы она собралась плакать. Квини взяла тарелку с блинами и поднялась со стула, наступив на край перекосившейся скатерти, сползший на пол. – Квини, – начала Тина, вскакивая. – Пожалуйста, Тини... Я хочу отдохнуть. Квини сделала шаг и посуда со стуком и звоном повалилась на вытертый ковер, который, после дезинсекции, они забрали из квартиры родителей. Кофе залил оладьи, мед затек в сахарницу, а молоко поползло по ковру, впитываясь и оставляя белый след на ворсе. Квини потянула руки ко рту, забыв о тарелке, и оладьи с чавканьем упали ей на домашние туфли. – Вот... вот что случается, когда ты не читаешь мои мысли, – сказала Тина, уже не чувствуя никакой злости, и Квини засмеялась сквозь слезы, глядя на тарелку, которую держала в руке, и на блины, раскисшие у нее на туфлях. Тина никогда раньше не ругалась с Квини из-за мужчин, но ей не хотелось, чтобы Квини знала все, что происходило, потому что все не столько происходило, сколько текло, как горная река, и Тину пугало это, и нравилось одновременно, потому что с Грейвзом она никогда не знала, что будет дальше. Она узнала о списках авроров, которые отправлялись в Восточную Европу, слишком поздно. Туда брали двоих молодых, но опытных дуэлянтов, и двоих ветеранов, которые уже раньше воевали в тех местах. Дуэлятнами были Лопес и Фаральда, а ветеранами – Стивенсон и МакФрай, Тина еще не знала, кто возглавит операцию, но знала, что у Грейвза в спальне стоит собранный чемодан. Недавно женившийся Лопес ремонтировал квартиру, жаловался на сложные отношения с родителями жены и думал завести ребенка или пару котов, а Фаральда уступала Тине на трех дуэлях из пяти, да и вообще предпочитала аналитическую работу, хотя с оперативкой тоже справлялась сносно, но без огонька. Тина долго рассматривала приказ, пытаясь понять, чем было вызвано такое решение Перси... Грейвза. На работе Тина заставляла себя думать о нем, как о Грейвзе, чтобы не терять форму и не расслабляться, впрочем, расслабиться ей Грейвз бы и так не дал. Тина решила для себя, что примет любое его назначение, но, все же, ее мучил штамп «Предварительно» на листке, который, сложившись в бумажного журавлика, упорхнул от нее в соседний кабинет. Она все ждала когда Грейвз заговорит об окончательном формировании списка за ужином, когда он говорил о работе, и Тине можно было с ним спорить или говорить то, что думает она, а не положено по регламенту, но Грейвз молчал, и скоро Тина не выдержала. – Ты считаешь, что у меня недостаточно опыта или практики? – спросила она, когда они дошли до угла Центральной, куря на ходу. Во время ходьбы Тина совала руки в карманы, чтобы не размахивать ими слишком уж сильно, но когда она волновалась, шаг у нее становился широкий, и она забегала вперед Грейвза. – Остановись, и повтори сначала, – Грейвз выкинул сигарету и поймал Тину за локоть, заставив ее притормозить у перехода, когда красный свет только погас, желтый уже мигнул, а зеленый еще не загорелся. Вокруг них с работы текли толпы людей, таких же усталых и вытертых, как их пальто. Финансовый департамент МАКУСА, как писали в газетах, всерьез озаботился спадом экономики не-магов, но, согласно закону Рапопорт, даже если положение дел не-магов наносило ущерб экономике магического сообщества, вмешательство не допускалось. – Ты не назначил меня в командировку в Европу для помощи союзникам потому, что у меня недостаточно опыта или потому, что у меня недостаточно практики? – повторила Тина, обернувшись и посмотрев ему в лицо. Грейвз ответил не сразу. Он смотрел на нее очень внимательно, как на новый документ, и в сердце Тины уже затеплилась надежда, когда он сказал: – Я не назначил тебя в командировку потому, что решил, что мне будет удобнее, если ты останешься в Нью-Йорке. – Тебе как начальнику или тебе как моему любовнику? – Тине было тяжело произнести последнее слово, но она заставила себя. Это была правда, и она не видела никакого смысла в том, чтобы ее скрывать, особенно теперь, когда всем и так было все ясно. – Как начальнику, и как любовнику. А теперь закроем тему, или как начальник я буду недоволен тем, что ты требуешь у меня отчета, – холодновато ответил Грейвз, не очень впечатленный выпадом Тины. – Ты обращаешься со мной, как с собакой, – сказала Тина. Зажегся зеленый свет, и она, отвернувшись, пошла прочь по переходу. Грейвз снова поймал ее за локоть, и, нащупав в рукаве пальто ладонь Тины, поднял ее, показывая Тине кольцо. – Ты устраиваешь меня как аврор, но ты никогда не была на войне. Тебя убьют, и быстро, а я все еще хочу жениться на тебе, когда вернусь. Но, видят Основатели, ты испытываешь мое терпение. – Я не хотела выходить за тебя замуж, – гневно ответила Тина. – Это ты захотел на мне жениться. – Вот как? – Вот так, – Тина отняла руку и ушла прочь по переходу, подняв воротник пальто. На следующий день они помирились. Грейвз сказал, что просто устал, и Тина не добавила, что то, что он устал, это одно, а его манера выражаться это совсем другое. Он позвал ее в ресторан, и это было извинением, которое он так и не произнес вслух. Тина, сидевшая у камина, ответила: – Я не хочу в ресторан. – Куда ты хочешь? – голова Грейвза в углях двигалась, задирая подбородок. Он развязывал галстук, когда он развязывал галстук, голос у него становился спокойнее. – Я хочу провести этот вечер с тобой. Может быть, приготовить ужин. – Ты не любишь готовить, – напомнил Грейвз. Тина опустила голову, радуясь тому, что Квини ушла гулять, а на самом деле – в магловское кино, которое она обожала и верила, что Тина ничего не знает о ее порочной страсти. Я не люблю готовить, но я люблю быть с тобой вдвоем, эту мысль Тина предпочла бы оставить при себе. – Я не люблю готовить каждый день, но иногда мне хочется, – ответила Тина независимо, поднимая голову. – И я хочу домашний омлет с помидорами. На ужин это вкусно, сытно и совсем не тяжело. – Я соскучился по тебе, – пожаловался Грейвз. У него был не такой голос, как будто бы он жаловался, но, все же, он жаловался. – Целый день ты от меня бегаешь, и выглядишь так, как будто бы можешь без меня обойтись. Я знаю, что ты можешь, но я хочу, чтобы ты была в безопасности и со мной. – Ты будешь в опасности и без меня, Перси, – сказала Тина, ковыряя длинный белый заусенец на большом пальце. – В этом все дело? – Я хочу работать наравне со всеми, дело только в этом, – сказала Тина, старательно вытягивая заусенец из-под ногтя. – Я не буду бояться за тебя меньше, если я буду рядом с тобой или в Нью-Йорке. Я люблю тебя, Перси Грейвз. – А я люблю тебя, Тини Гольдштейн, – сказал Грейвз, и Тина запела, совсем не думая ни о том, что ее голос совсем не такой мелодичный и нежный ни как у Квини, ни как у ведьм на радио:

My sin was loving you Not wisely, but too well, Your sin was letting me And getting me in your spell.