На краю разбитого сердца

С приездом русских фигуристов жизнь в маленьком Хасецу будто бы начала течь быстрее, из спокойной полноводной реки превращаясь в водопад, бьющий в разные стороны брызгами ушедшей степенной жизни. По ощущениям Юри, конечно же. Проведя здесь большую часть своей жизни, он запомнил свой родной городок на побережье как место, окруженное спокойствием и шепотом океана. Здесь редко что-то менялось, поэтому Юри, который в тайне всегда боялся вообще любых перемен в своей жизни, так хотел приехать к родителям домой из шумного и неспокойного Детройда. Но то ли Юри впитал в себя шум больших городов и, приехав домой, заразил этим вирусом тихое местечко, то ли обстоятельства так случайно сложились, но факт был в том, что снег в апреле был очень неожиданным. Неожиданным… Да, так можно описать все события предыдущих и последующих дней! Юри был не готов, оттого испуган и растерян. Со снегом в апреле приехал Виктор, его далекая путеводная звезда, что сочетала в себе все прекрасные оттенки золота и серебра одновременно. Виктор. В Японии. В одном с Юри в здании! И что должен был чувствовать Кацуки? Что должен был чувствовать человек, который на протяжении детских, подростковых и уже взрослых лет лелеял в себе хрупкую любовь к своему кумиру? При родителях он часто называл его богом, не скрывая ни восхищения, ни даже некой зависти. Никифоров стал воплощением любви для Юри, ибо именно из-за одного выступления еще юной звезды фигурного катания Кацуки нашел друзей и еще одну безответную любовь ко льду. Он был прекрасен. Но сначала Юри заметил лишь красоту внешнюю, а уже потом заново полюбил его улыбку во время выступления, плакал от счастья, когда видел как Виктор во время проката подпевает словам песни, что вдохновила на очередное покорение льда. Виктор танцевал, и Юри хотел быть в этот миг вместе с ним, чтобы узнать, действительно ли это существо с нашей планеты. Слишком красивый, сильный. Неземной. Как и неожиданная любовь Юри к нему. Она была прекрасна, но слишком странна. Любить каждую черту лица, каждый изгиб тела и с нетерпением ждать улыбки, что неизменно озарит и яркие синие глаза — это все казалось странным. Но Юри продолжал черпать из этого вдохновение и чувствовать, как покрывается маленькими трещинками никогда не любившее до этого сердце. Что бы кто ни говорил, но невозможного в мире слишком много, а те, кто говорит об обратном, лишь используют потрясающую штуку, которая носит не очень приятное название «самообман». Юри подобным никогда не страдал, и вполне себе понимал, что его шансы получить в ответ взаимные чувства равны примерно одной миллионной. Нет, он не загубил внутри себя любовь, наоборот, она все также цвета в груди японца, распускаясь цветами сакуры, и, казалось, росла от сердца и уже давно оплела всю грудную клетку, и касалась израненного сердца своими нежными лепестками. Юри нравилось чувствовать это. Радость напополам с горечью, любовь наравне с болью. Виктор действовал подобно поцелую к ране, успокаивающе до легкой улыбки сквозь слезы, которые не прекращались, ведь губы были бы неизменно смазаны солью. Его было всегда слишком много. Он подчинил себе все мысли и чувства Кацуки, он практически подарил ему жизнь на льду. Пересматривать выступление, ждать знакомой улыбки и вновь идти и переступать через боль в своем теле — это стало таким привычным, что граничило с зависимостью. Иногда перед сном Юри чувствовал фантомные прикосновения Виктора к своей голове, легкий шепот, говорящий, что у него все получится, но стоило только открыть глаза… и перед взором стояла только стена ночной темноты. Становилось легче и тяжелее одновременно, а вот сейчас… Сейчас Виктора было чрезмерно много. Касания, мягкий, бархатистый голос с немного хрипловатым смехом, как пьянящая музыка. Кружилась голова и срывалось дыхание, однако ни один неровный вздох не сорвался с губ японца, лишь в глазах был угасающий огонек печали за приветливой улыбкой. Хотелось продлить каждый долгий взгляд голубых глаз, хотелось чувствовать тепло прикосновений, но от этого было так тошно. Юри не был влюблен в Виктора… Никогда. В голове лишь создался образ мечты, что так пьянила и манила, уговаривала идти дальше через боль и слезы. А теперь вопрос: зачем все это было нужно? Все это время он хранил любовь, которой даже не было? Или она прошла также быстро, как и появилась? Юри не помнил, как нашел в себе это чувство — в голове лишь всплывало слепое восхищение, потом — зависимость и… И что дальше-то? Юри опустил взгляд на скрещенные пальцы, по которым с тихим звоном стекали капельки теплой воды. Быстрый полет и уже капля разбивается о холодный пол, потом еще одна, и еще… Неожиданное осознание, что никогда не было любви, опустошило душу. Юри гордился лишь одним — он всем сердцем любил столько лет и пронес свои чувства сквозь года. А теперь, когда он мог бы попытаться найти ответ на них, пришло осознание, что и он всю жизнь был пустышкой. Слабый, бесхарактерный пустышка. Нос и глаза защипало, но Юри почему-то сдержал порыв расплакаться, прикрыв веки, чтобы чувствовать, как тепло слез постепенно исчезает. В тишине ночи было слышно только его дыхание, тяжелое и глубокое — Юри дышал на счет, чтобы снова закрыть чувства в глубине сердца, на котором, кажется, завяли лепестки сакуры, а ветки сдавливали и безжалостно ранили разбитое сердце. Если он не любил, то почему тогда так больно? Юри обхватил голову руками в тщетных попытках унять поток мыслей, которые ярким водоворотом рябили в глазах, показывая детские воспоминания, чувства и слезы. Он просто глупый, он просто придумал себе мечту и влюбился в нее. Сделал это тихо, незаметно даже для самого себя. Он хотел просто любить и страдать от того, что на его чувства никто не ответит. Ведь их с Виктором встреча — та самая одна миллионная! Юри просто сам разбил себе сердце. Захотелось исчезнуть, просто раствориться в воздухе, где нет боли, острых граней разбитого сердца и самообмана. Какая жажда жизни может быть у путника в ночи, чья путеводная звезда упала с небес? Перед глазами почему-то всплыло лицо Юрия Плисецкого. «Ты не уйдешь из спорта, пока я не победил тебя, Кацуки!» — сказал он как-то. Тогда Юри в ответ лишь улыбнулся, а сейчас это стало последней каплей в переполненном океане собственного разочарования. Глаза русского фигуриста всегда горели огнем безудержных чувств. Он никогда не скрывал того, о чем думал, не видел рамок для себя, ломая все стереотипы и предрассудки. Возможно, чаще всего Юра был чересчур груб и прямолинеен, но именно это делало его собой. Тот грубый наезд останется в памяти Юри навсегда. Он много раз задавался вопросом, что же именно двигало подростком в тот момент — уж слишком натянуто звучала фраза про двух Юриев. В его взгляде не было ненависти, однако в словах — явный вызов. Поддержка? Определенно. Но на лице этого хмурого подростка ни разу не было даже намека на улыбку. Юра обладал очень красивой внешностью, и — Юри был более чем уверен — улыбка сделала его совсем солнечным. Однажды был порыв написать ему, подружиться, чтобы вызвать улыбку, узнать, такая ли она теплая, какой представляет воображение японца. Но в итоге все заканчивалось лишь просмотром немногочисленных фотографий в инстаграме. Юри с тихим вздохом всегда откладывал телефон и снова возвращался мыслями к Виктору, словно по привычке. И лишь сейчас он осознал это. Прогуливаюсь по кромке океана, Юри иногда думал, каким был бы взгляд Юры, направленный к небу, отразился бы в нем солнечный свет. Может быть он не любил ходить босиком по прохладной воде из-за того, что мерзли ноги или что песок прилипал к стопам? Что Виктор, что Юра — оба казались слишком холодными и далекими. Но если на Виктора хотелось просто смотреть бесконечно, то на лице Юры хотелось вызвать улыбку, напоить чаем и укутать пледом, чтобы не мерз. Юри провел рукой по почти высохшим уже волосам и тяжело вздохнул, осознавая, что снова запутался еще больше. Все, чего сейчас хотелось — завалиться в кровать и погрузиться в столетний сон, чтоб уж наверняка отдохнуть от всяких самокопаний и самообмана. Последним Юри, по всей видимости, все-таки болел. Решив, что горячие источники достаточно успокоили и расслабили его, Юри вылез из теплой воды, с неудовольствием отмечая, что холодный ночной воздух мгновенно забирает драгоценное тепло. Одежда тоже совсем не грела, поэтому Кацуки принял совсем спонтанное решение попить чаю (лучше, конечно, глинтвейна, но Юри помнил о своих отношениях с алкоголем). Глаза нещадно слипались, а зевки сменяли один другой, не давая передышки, но Юри упорно следил за тем, чтобы кипяток не перелился через края кружки и честно старался не кинуть в чай лишнюю ложку сахара. Кажется, одна ненужная все-таки туда попала, но не факт. Юри брел почти в кромешной темноте по коридору, когда легкий ночной ветерок слегка коснулся кожи, заставив на рефлексах обернуться. Дверь на улицу была почти настежь открыта, что сразу же навевало мысли о всяких ужастиках, которые начинались именно так. Японец подавил в себе эту мысль и, не колеблясь, шагнул навстречу ночной темноте. На улице оказалось не так уж и холодно, как чувствовалось раньше. Юри с наслаждением вдохнул наполненный прохладой воздух и прислушался к треску цикад. Сквозь их пение слышался какой-то неясный звук приглушенной музыки. Будто она играет в наушниках? Юри повертел головой и, немного подумав, отправился на звук. Если бы не темнота, Кацуки бы сразу увидел Юру Плисецкого, который, лежа на скамье и воткнув в уши наушники, бездумно смотрел на устланное маленькими сияющими звездами небо. Глаза подростка были полуприкрыты, и Юри не мог ручаться, что тот сейчас не спит. Почему-то не хотелось тревожить его. Хоть после задания Виктора о поиске агапе Юра и стал намного спокойней, но при виде Кацуки всегда почему-то впадал если не в бешенство, то в в состояние крайнего раздражения точно. Поэтому-то Юри и не смог отказать себе в возможности просто понаблюдать за этим спокойным и умиротворенным выражением лица. Очень красивого лица, кстати. Возможно, его можно было бы назвать милым, но манера поведения этого сделать не дает. Или он делает это специально? Юри почувствовал себя виноватым. Он не понаслышке знает, как трудно открыться другому человеку, а сейчас он насильно нарушил границы допустимого, выставленные Юрой, словно шипы. Наверное, нужно было уйти и сделать вид, что его тут никогда не было и больше не вспоминать умиротворенное лицо Юрия Плисецкого, но Юри не смог. Не смог он объяснить и того, почему с каждой секундой подходит все ближе, а воздуха в легких с каждым новым шагом все больше не хватало. Хотелось проклясть беспокойные японские ночи, наполненные треском цикад, за то, что он не может услышать тихое дыхание или сердцебиение, что наверняка билось в такт с тихой мелодией. Юри думал, что у Юры музыка агрессивная и громкая, и никак не мог представить, что сейчас различит звуки фортепьяно. Рука сама потянулась к светлой прядке волос, что упала на глаза и прилипла к чуть приоткрытым губам. Кончики пальцев едва коснулись холодной нежной кожи щек, как тонкая рука юноши перехватила запястье Юри, а потемневшие ото сна малахитовые глаза смотрели с долей страха и раздражения. Кацуки ждал, что сейчас Плисецкий снова придет в бешенство, повысит голос и в этот раз совершенно точно ему вмажет. Однако… — А, Юри, — голос был на удивление тихим и спокойным. Юноша отпустил руку японца и, сев на скамью, обвил колени руками. Юри же несколько секунд стоял недвижно. Сердце сделало странный кульбит от того, как было произнесено его имя. Без злобы, раздражения и каких-либо негативных эмоций. Кацуки тряхнул головой. Боже, это такая мелочь, а у него уже ноги подкашиваются. Юри еще раз взглянул на Юру, дождался еще одного кульбита и решил, что однозначно надо спать, ибо совсем на ногах не стоит. Но прежде нужно отправить в кровать окоченевшего и продрогшего Юру. — Держи, — Юри протянул Плисецкому быстро остывающую чашку с чаем, смотря как на темной жидкости отражаются далекие облака и звезды. Взгляд будто бы намертво прилип к кружке, не желая встретиться с глазами подростка, который наверняка сейчас смотрит злобно. Как всегда. Юри зажмурился, пытаясь воскресить в памяти красивое спокойное лицо, открытый прямой взгляд глаза в глаза и произнесенное подростком имя. Почему он так волнуется? Юри всегда был неуверенным в себе, но до такой степени не доходило никогда… — Спасибо, — в поле зрения попали тонкие запястья Юры и пальцы, которые обхватили кружку и соприкоснулись с руками Юри, заставляя того замереть недвижно, смотря на красивый контраст их кожи. — Юри, — тихо позвал Плисецкий, и Кацуки понял, что так и не отпустил злополучную кружку. Подняв взгляд, Юри улыбнулся своей неловкости и открыто посмотрел в малахитовые глаза Юры, чувствуя некий прилив смелости. Пальцы разомкнулись. — Пойдем внутрь, — Кацуки постарался дружелюбно улыбнуться и скрыть тем самым свое смущение несвойственным для подростка поведением, однако Юра лишь нахмурился, опустил взгляд на свои руки и медленно отпил чай, прикрывая глаза. Юри на мгновение подумал, что Юре наверняка не понравится переслащенный напиток, к тому же остывший. Плисецкий открыл глаза и, легко вздохнув, поставил чашку рядом с собой, поднял взгляд в небо. Уголки губ приподнялись в легкой улыбке. Юри несколько раз моргнул, а когда картинка не исчезла, отвернулся, ибо — о господи боже! — Юра сейчас выглядел как упавший с неба осколок солнца. В голове промелькнула мысль об улыбке и счастливой смерти, но быстро исчезла, когда Юра все же оторвал взгляд и снова позвал его своим до безумия спокойным голосом: — Знаешь, Юри, Виктор дал мне почти невыполнимое задание. Так я думал с самого начала, но теперь, — он помолчал и с прежней уверенностью во взгляде посмотрел на Юри, — я, кажется, нашел то, что нужно. — Я рад, — почти прошептал Кацуки, однако понял, что звучит это совсем не искренне. — Я правда рад за тебя, Юра! Не секунду не сомневался, что у тебя получится, — Юри светло улыбнулся и хотел было вставать, но, к его удивлению, тонкие пальцы подростка ухватили запястье и потянули его обратно. — Но я еще не уверен. Ты можешь мне помочь, Кацуки? — Юри показалось, что взгляд исподлобья в этот раз сопровождал слишком сильный взмах светлыми ресницами, да и играющая на тонких губах улыбка несколько настораживала. — Но как я могу тебе в этом помочь? Ладноясогласен, — протараторил японец, лишь взглянув в яркие малахитовые глаза. — Что мне делать? — Закрыть глаза и не двигаться. Многого не прошу, — просто сказал Юра, пожав плечами и слегка улыбнувшись. Веки смыкаться совсем не хотели, а разум вовсю бил тревогу, но околдованный непривычными нотками в голосе Юры, Кацуки закрыл глаза, изо всех сил стараясь не зажмуриваться. Пару секунд ничего не происходило, и Юри уж подумал, что это такая шутка — мало ли какой у них юмор в России. Неожиданно губы опалило теплое дыхание, и Юри интстиктивно приоткрыл их навстречу теплу. Разгоряченной кожи щек коснулись холодные пальцы, легко удерживая Кацуки, хотя этого и не требовалось — от шока японец застыл на месте, так и не открыв глаз. Когда же его губ коснулись мягкие чужие, то тело прошибло волной мурашек и тепла и Юри наконец отмер, легко поддаваясь чувствам, что вскружили голову всего одним касанием и заставили продлить это миг как можно больше. Неловкие касания губ, нежные, непродолжительные, но такие теплые заставляли сердце бешено биться в такт с сердцем Юры, пульс которого Юри чувствовал, положив руку на шею русского. Внезапно губы Юры замерли — Кацуки отстранился, чтобы спустя мгновение быть жертвой крепких объятий Плисецкого, который сжимал руки с тем же остервенением, что и терзал губы несколько секунд назад. — Ты — мое агапе, — шепнул он на ухо и положил голову на плечо японца. — И ты первый, кто видит меня таким. Считай, что ночь меняет людей. — Определенно меняет, — шепнул в ответ Юри, чувствуя как срастаются грани разбитого сердца. То, что он сотворил с собой сам, исправит нужный человек, его всего лишь нужно было найти.